Грязное мамбо, или Потрошители - Эрик Гарсия

XVIII

Бонни молчала, когда я закончил свою историю. Я ей не мешал. Откинувшись на груду сердец-дженериков, она закрыла глаза. Я не знал, борется ли она с желанием выбежать со склада или просто подыскивает пристойные выражения, объясняющие, что ниже падать некуда, но сидел и ждал приговора. Смотрел, как приоткрылись ее губы, силиконовый язык увлажнил их искусственной слюной и вновь скрылся во рту. Наконец она выпрямилась.

— А потом? Ты вообще не брал больше заказов?

Бонни хотела, чтобы я рассказывал дальше. Я был рад подчиниться, с облегчением приняв избавление от кары.

— Я пытался. Насчет Мелинды соврал, что не нашел. Фрэнк продолжал поручать мне клиентов, но едва я выходил из здания, у меня начинал дрожать палец. Когда я садился в машину, тряслась рука, а вскоре и все тело. Добравшись до дома клиента, я был ходячим землетрясением и физически не мог войти внутрь. Но едва отъезжал от дома — все проходило, я снова мог дышать, двигаться, говорить. Помогало виски. Чтобы скрыть свою проблему, я начал брать заказы и передавать их Джейку и другим, но оставался без комиссионных. Посредник получает максимум десять процентов. Я перестал сводить концы с концами.

Последней каплей стало мое решение пересилить себя и довести изъятие до конца. Так говорят мозговеды. Психотерапевт Кэрол был бы доволен. Если я смогу выполнить простое изъятие, рассуждал я, все встанет на свои места и дрожь прекратится. Я выбрал легкий случай — владельца завода, известного плохим обращением с рабочими, и надеялся без проблем забрать печень у типа, которого все ненавидели.

Я приехал к производственному корпусу около четырех, а в четверть пятого только-только доплелся до двери. В сумке на плече звенели инструменты и громко сталкивались канистры с эфиром. Я едва мог удержать сканер, чтобы получить четкий сигнал. К половине пятого я сумел просверлить дырку в окне для эфирной трубки, а к пяти — на полчаса дольше, чем обычно, — стоял над клиентом, готовый делать то, что мне всегда прекрасно удавалось.

Я потерял сознание, лишь погрузив скальпель в тело, но после этого ситуация необратимо изменилась.

Они закатили прощальную вечеринку — Джейк, Фрэнк и весь отдел. Собрались, зажгли свечи, надарили мне кредитов на искорганы, чтобы вложить в «Джарвик» или, если когда-нибудь понадобится, имплантировать.

Ввиду замучивших меня псевдоэпилептических припадков перспектива была более чем вероятной.

— Да, это вам не часы с памятной гравировкой, — шутил я.

Потом Джейк повел меня пить. Потащил в тот самый бар, где мы впервые прочли рекламу союза о наборе сотрудников. За два десятилетия обстановка нисколько не изменилась, если не считать владельца и бармена. Старика сменил его сын, который нас не знал и не растрогался при виде старых друзей. Он без нужды задирал цены и разбавлял напитки водой.

— Тебе что-нибудь нужно? — спросил Джейк.

— Я в порядке, — соврал я. — У меня кое-что припасено на черный день.

— Ну конечно, — поморщился он. — У всех припасено. — Биокредитчики не отличаются финансовой предусмотрительностью. — Если тебе когда-нибудь что-то понадобится, сразу звони. Днем или ночью. — И он дал мне визитку. Вот и все. Я для него был всего лишь номером из списка абонентов. Я десять лет помню его телефон наизусть, а он сует мне визитку.

Потеряв дар речи, я взял картонный прямоугольник и кивнул. Мы молча выпили. Говорить было особо не о чем. Мы вместе прошли школу, войну, учебную программу союза, не разлучались почти всю сознательную жизнь, но я понял — хотя внешне все по-прежнему, мы лучшие друзья и всегда ими останемся, — между нами что-то коренным образом изменилось.

— Ну, — рыгнул он после нашей второй — безмолвной — кружки пива, — пойду работать, клиенты заждались.

— Цапнул, хапнул и слинял, — сказал я по возможности бодро.

Джейк засмеялся — невесело, как мне хочется думать, — и хлопнул меня по спине. Мы соприкоснулись большими пальцами и обнялись, как друзья, которые знают, что пройдет много времени, прежде чем они снова увидятся. Джейк кинул на прилавок несколько купюр и вышел из бара.

Я до сих пор ношу в кармане его визитку.

Прошел еще один день. Скорость печати упала до улиточной. «Кенсингтон-VIII» не нравятся ультрасовременные собратья-механизмы; не иначе стыдится своих молоточков и чернильной ленты, грохота и звоночков. А надежное убежище, прежде такое уютное, начинает давить на виски и кажется тесным и душным.

У нас с Бонни настоящая идиллия. Не жизнь взаймы, а медовый месяц. Мы разговариваем, едим, пьем, занимаемся любовью. Поздно ночью, когда склад запирается и автоматический таймер включает освещение, я ложусь на нашу полку, кладу голову на мягкий живот Бонни и засыпаю под звуки ее искорганов, посвистывающих и потрескивающих в прекрасной гулкой симфонии.

Завтра планируем наведаться к аутсайдеру; Эсбери уже должен подыскать нам другой тайник. После этого, решили мы, найдем способ выбраться из города и, если получится, из страны. Работников аэропорта можно не опасаться, разве что союз развяжет одну из своих двухнедельных охотничьих сессий на большую сотню. В принципе у нас будут шансы, если разживемся генератором помех и фальшивыми документами. Эсбери наверняка с этим поможет — у аутсайдеров друзья в каждом темном закоулке жизни.

А потом мы уедем в… не знаю — Южную Америку, Мьянму, не суть важно.

Говорят, будто в южных морях есть остров, куда еще не добрался прогресс, девственные земли, где до сих пор делают операции на открытом сердце и подключают людей к аппаратам размером со слона. Если это правда, мы отыщем тот остров. Сменим имена, изменим лица, осядем, родим детей, откроем магазины сувениров для туристов на пляже. И будем жить на полную катушку, пока не откажет все немеханическое, счастливые и невыпотрошенные.

Я хорошо знаю, что замечтавшихся убивают первыми. Стало быть, пойдем дальше. Дальше, я сказал!

Мы с Венди тоже мечтали — ну, когда я был поздоровее. В нас жили надежды, желания и, несмотря на мой возраст, планы родить детей. Питер уже почти вырос, когда я женился в пятый раз; пора было подумать о том, чтобы ввести в игру других карапузов.

Мы познакомились на похоронах, едва гроб опустили в могилу. Я присутствовал как бывший работник покойного, Венди — как его дочь. Ее отец являлся боссом моего босса в Кредитном союзе, и хотя мы с Венди не были знакомы, я бесчисленное количество раз слышал от старика о ее молодости, красоте и светлой голове.

Постояв у могилы, я пошел налево, Венди — направо, и мы столкнулись под баньяном-переростком, ронявшим капли уже закончившегося дождя. Я извинился, она тоже извинилась, и дело кончилось чашечкой кофе с пончиком в закусочной еще до того, как мы выяснили, какое отношение имеем к усопшему.

С Питером она обращалась как с редким подарком — красивый юноша, которого можно купать в своей любви и привязанности, и ее не меньше моего задело, когда он перестал заходить, звонить и прекратил со мной общаться. Это случилось незадолго до того, как я перешел на нелегальное положение, подписав предварительно бумаги о разводе в том самом захудалом среднезападном мотеле, где нашел когда-то летающих братьев Мюллеринг. На этот раз он пригодился мне в ином качестве: я просидел там неделю, прежде чем отчалить на поиски других надежных нор.

Я могу позвонить Венди, и она меня примет. Спрячет, если я попрошу, несмотря на положенное за укрывательство наказание. И когда они придут забрать мое сердце, бросится на скальпель биокредитчика, лишь бы спасти мне жизнь. Пожертвует собой ради меня. Не думаю, что способен сделать для нее то же самое. Вряд ли я бы пожертвовал собой ради любой из них.

Все они чем-то жертвовали ради меня.

Бет: прежде всего своей карьерой. Своей свободой.

Мэри-Эллен: своими этическими принципами. Своим моральным стержнем.

Мелинда: лучше не вспоминать.

Кэрол: привычным стилем жизни.

Венди: надеждами на будущее.

Теперь я это вижу, замечаю смутное пятно на том, что когда-то было четким представлением о моих бывших женах. Я так удачно изложил свою историю, так виртуозно расписал всех пятерых вдоль и поперек, порядком окарикатурив, а теперь ко мне приходит понимание и заставляет увидеть полутона в черно-белом мире. Чем больше я об этом думаю, тем сильнее клюю носом. Хватит думать. Хватит печатать.

Мы сменили квартиру. Слишком устал, чтобы объяснять. Бонни жива, я тоже. Пока этого достаточно. Это даже больше, чем я мог надеяться.

Через два часа я буду мертв. Это мое добровольное решение, принятое после долгого дня трудных размышлений. Я его искренне приветствую. Оно не затронет никого другого и станет первым шагом на пути к исправлению всего, что я сделал в жизни неправильного. Через два часа я приеду к офису Кредитного союза, подойду к моему лучшему и самому старому другу Джейку Фрейволду и обнажу грудь навстречу его талантливому скальпелю. За остальное я уже не в ответе.