Третий рейх - Роберто Боланьо

Я шел по Приморскому бульвару в двенадцать часов ночи, зная, что в номере меня ждет Ингеборг. Улица, здания, пляж, даже море были гораздо больше размерами, чем на самом деле, словно в городе должны были поселиться великаны. Напротив, звезды хотя и были по-прежнему многочисленны, как это обычно бывает в летние ночи, но выглядели не крупнее булавочных головок, что придавало небосводу какой-то нездоровый вид. Я шел очень быстро, но «Дель-Map» все не показывался на горизонте. И тут, когда я уже отчаялся, с пляжа усталой походкой вышел Горелый с картонной коробкой под мышкой. Не поздоровавшись, он уселся на парапет и повернулся в сторону моря, туда, где царила мгла. Несмотря на то что я благоразумно держался от него на расстоянии не менее десяти метров, мне были прекрасно видны и знакомы оранжевые буквы и цвета на коробке: это был «Третий рейх», мой «Третий рейх». Как оказался в такой час здесь Горелый с моей игрой? Может, он заходил в гостиницу и Ингеборг от досады ему ее подарила? Или он ее украл? Я решил выждать и пока не задавать никаких вопросов, так как подозревал, что в темноте между бульваром и берегом скрывался какой-то человек; мне подумалось, что у нас с Горелым еще будет время обсудить наши дела с глазу на глаз. Поэтому я затаился на месте и ждал. Горелый открыл коробку и стал раскладывать игру на парапете. Испортит все фишки, подумал я, но не произнес ни слова. Ночной ветер пару раз сдвигал с места игровое поле. Не помню, как это произошло, но в какой-то момент Горелый расположил войска совершенно невиданным образом. Получалось, что Германии крышка. Ты играешь за Германию, сказал Горелый. Я присел на парапет рядом с ним и проанализировал положение. Да, дела обстояли хуже некуда: фронты трещали по швам, экономика разваливалась, не было ни авиации, ни флота, а с одними сухопутными войсками против таких сильных соперников много не навоюешь. Словно красный огонек зажегся у меня в голове. Что мы разыгрываем? — спросил я. Первенство Германии или Испании? Горелый покачал головой и снова указал туда, где бились о берег волны и высилась мрачная велосипедная крепость. Что мы разыгрываем? — повторил я, и на глаза мне навернулись слезы. Мне вдруг почудилось — и это было страшно, — что море медленно и неумолимо наступает на бульвар. То единственное, что имеет значение, ответил Горелый, избегая смотреть на меня. Расположение моих армий не вселяло особых надежд, однако я старался играть как можно точнее и восстановил линию фронта. Сдаваться без борьбы я не собирался.

— И что такое это единственное, которое имеет значение? — спросил я, следя за движением моря.

— Жизнь. — Армии Горелого начали методично сокрушать мои оборонительные порядки.

Тот, кто проигрывает, расстается с жизнью? Он сумасшедший, подумал я, а тем временем вода продолжала прибывать. Такого высокого прилива я не видел ни в Испании, ни где бы то ни было еще.

— Победитель распоряжается жизнью проигравшего. — Горелый прорвал мой фронт в четырех разных местах и вступил на территорию Германии со стороны Будапешта.

— Мне не нужна твоя жизнь, Горелый, и давай не будем впадать в крайности, — сказал я и переместил в район Вены свой последний резерв.

Волны лизали уже низ парапета. Дрожь пробежала по моему телу. Тени зданий поглощали скудный свет бульварных фонарей.

— Кроме того, такая обстановка специально создана для того, чтобы Германия потерпела поражение!

Вода взбиралась все выше и выше по ступенькам лестницы и наконец выплеснулась на тротуар. Хорошенько подумай над следующим ходом, — предупредил Горелый и стал удаляться в сторону «Дель-Map», шлепая по воде, и это был единственный звук, который до меня еще доносился. В моей голове промелькнули образы сидящей в одиночестве в номере Ингеборг, идущей по коридору между прачечной и кухней фрау Эльзы, выходящей после работы через служебный выход бедняжки Клариты, усталой и худой, как палка от ее щетки. Вода была черной и теперь доходила мне до щиколоток. Что-то похожее на паралич не позволяло мне шевельнуть ни рукой, ни ногой, и я был не в состоянии перестроить свои фишки на карте или броситься вслед за Горелым. Белый, словно луна, кубик был повернут вверх единицей. Я мог шевелить шеей и говорить (правда, тихо), но только и всего. Скоро вода смыла игровое поле с парапета, и оно вместе с force pool и фишками поплыло, постепенно удаляясь от меня. Куда-то они приплывут? В гостиницу или в старую часть городка? Найдут ли их там когда-нибудь? И если это случится, поймут ли, что на карте изображены сражения Третьего рейха, а фишки соответствуют танковым и пехотным корпусам, авиации, военно-морским силам Германии? Конечно же нет. В первые минуты фишки, а их более пятисот, будут плыть вместе, а затем неизбежно разделятся и одна за другой опустятся на дно моря; карта и force pool как более крупные предметы продержатся дольше, и не исключено, что волной их может выбросить на скалы, где они благополучно сгниют. Вода уже стала мне по шею, и я подумал, что, в конце концов, речь идет всего-навсего о кусочках картона. Не могу сказать, что был опечален. Спокойно, не надеясь на спасение, я ждал, когда вода накроет меня с головой. И тут на участке, освещенном фонарями, показались велосипеды Горелого. Выстроившись клином (был использован один из многочисленных вариантов этого построения: один велосипед впереди, затем шесть рядов по два и еще три в качестве замыкающих), они бесшумно, слаженно и по-своему изящно скользили по воде, как будто потоп был самым подходящим событием для военного парада. Раз за разом они совершали повороты у того места, где раньше был пляж, и я не сводил с них изумленных глаз; если кто-то и нажимал на педали и управлял ими, то только духи, потому что я никого не видел. Наконец они немного удалились в открытое море и перестроились. Теперь они вроде бы шли в кильватер, но по какой-то загадочной причине не продвигались ни вперед, ни назад, то есть, похоже, вообще стояли на месте, застряв посреди этого ненормального моря, подсвеченного вдалеке непрерывными зарницами. Со своей позиции я видел только передок первого велосипеда, настолько безукоризненным был их новый строй. Ничего не подозревая, я наблюдал за тем, как рассекают воду лопасти и вновь начинается движение. А они направлялись прямо ко мне! Не очень быстроходные, но тяжелые и несокрушимые, они напоминали старые дредноуты времен Ютландского сражения. И в тот самый миг, когда поплавок первого велосипеда, за которым следовали остальные девять, был готов размозжить мне голову, я проснулся.

Конрад был прав, но не потому, что настаивал на моем возвращении, а потому, что определил мое состояние как результат нервного расстройства. Впрочем, не станем преувеличивать, кошмары преследовали меня и раньше, и виноват во всем я один, ну еще, может, кретин Чарли, потому что утонул. Хотя Конрад связывал расстройство с тем, что я впервые проигрывал партию в «Третий рейх». А я ее действительно проигрываю, но не изменяю своим принципам честной игры. Остается только посмеяться. (По мнению Конрада, Германия потерпела поражение из-за того, что была привержена fair play;[37] доказательством служит тот факт, что она не применила отравляющие газы даже против русских, ха-ха-ха.)

Когда я собрался уходить, спасатель спросил, где похоронили Чарли. Понятия не имею, ответил я. Давай как-нибудь навестим его могилу, предложил он. Я все разузнаю в комендатуре порта. Мысль о том, что Чарли мог быть похоронен в этом городке, взорвалась в моем мозгу, словно бомба замедленного действия. Не нужно, сказал я. Спасатель, я только тогда это заметил, был сильно пьян и возбужден. Мы обязаны, настаивал он, напирая на слово «обязаны», отдать последний долг нашему другу. Он не был твоим другом, процедил я. Это не важно, все мы, художники, — братья, где бы ни находились, живые или мертвые, старые или молодые, без всяких ограничений. Скорее всего, его отправили в Германию, сказал я. Спасатель побагровел, а потом начал так хохотать, что чуть не свалился на пол. Жалкое вранье! Это картошку можно так запросто отправить, но никак не мертвеца, тем более летом. Наш друг здесь, заявил он тоном, не терпящим возражений, и показал пальцем в пол. Я поддерживал его за плечи и уговаривал прилечь. Он порывался вывести меня на улицу, так как, по его словам, входная дверь могла быть заперта. Завтра я выясню, где похоронен наш брат. Он не был нашим братом, устало заметил я, отдавая себе отчет в том, что в данный момент, в силу некой ужасной деформации, весь его мир сводится к нам троим, единственным субъектам в безбрежном и незнакомом океане. В таком свете спасатель приобретал черты героя и безумца. Выйдя на лестничную площадку, я заглянул ему в лицо и встретил его остекленевший и абсолютно бессмысленный взгляд. Мы стояли как два столба, потом он протянул ко мне руки. Как Чарли. Тут я решился и оттолкнул его, не зная, что из этого выйдет. А вышло как раз то, что надо: спасатель рухнул на пол и уже больше не поднялся. Он лежал, подогнув ноги и наполовину прикрыв лицо рукой, такой же белой и не подвергшейся воздействию солнечных лучей, как моя. Я спокойно спустился по лестнице, и когда вернулся в гостиницу, у меня еще оставалось время, чтобы принять душ и поужинать.