Василий Голицын. Игра судьбы - Руфин Гордин

Главным гнездом Милославских стало Измайлово. Обитал там первый из Милославских, благоверный царь и великий князь великий государь Иоанн V Алексеевич. На Москве, в соборах Кремлевских да дворцах, появлялся он лишь тогда, когда призывался к царской службе. Однако, зная его нелюбовь ко всякого рода беспокойству, младший брат царь Петр Алексеевич, жалеючи недужного, призывал его все реже и реже. Младший взял верх над старшим. Иван, будучи нрава кроткого, не протестовал.

Он тихо сидел в своем Измайлове, где царица Прасковья взяла над ним полный присмотр, и большую часть времени проводил пред иконами чтимых святых, переходя из моленной в церковь. Дабы царь ненароком не споткнулся, не оступился, не шатнулся, его вели под руки два стольника. Еще четыре стольника да спальника были на подхвате.

Придворный штат в Измайлове был велик. Царя и царицу обхаживали пятьсот челядинцев разных званий от гофмаршала до служки: стольники, спальники, оружейники, сокольники, кравчие, постельники, конюшие, ключницы, чашники.

Великое множество народу кормилось близ государевых персон, нужного и ненужного. Главное, чтобы все было по чину, дабы достоинство не умалилось. Толклись, сшибались, бранились в стороне от господ, наушничали друг на друга, переносили сплетни, подворовывали, разводили кляузы, завидовали… Было все, как у приживал, ведь царица-то Прасковья содержала внизу великое множество христарадников — странниц и странников, убогих и болезных, юродивых и кликуш. В подклетах помещались девочки-сироты, которых обучали рукоделью.

Особым почетом у царицы пользовался подьячий Тимофей Архипыч. Она почитала его святым человеком, наделенным даром предсказывать будущее. Тимофей Архипыч часто заговаривался и нес околесицу, что царица принимала за божественное откровение. Когда царице Прасковье надо было решить трудный вопрос, она призывала Тимофея Архипыча.

— А скажи на милость, святой человек, кто у меня во чреве? Молила Пресвятую Богородицу, чтобы даровала мне наследника, сына, царевича. Сбудется ли?

Тимофей Архипыч обычно отвечал загадками.

— Архангелы молят, власть их беспредельна, — начинал бормотать он. — Коли дадут знамение, значит, сбудется моление твое.

— А каково знамение-то, Архипыч?

— А должно воссиять на небе облако видом чрева, а из него барашечки, барашечки посыплются. В небо надобно почаще взглядывать, там ангелы Божьи обитают, оттоль нас благодать осеняет.

— А когда глядеть-то, Архипыч? По утрам или ввечеру, когда знамение-то воссияет?

— Знак должен быть особый, — бубнил Архипыч. — Голос ангельский возвестит, глас тот трубен будет.

Архипыч был главный оракул. Были и другие — поменее, для всякого случая, но тоже значимые.

И вообще, надо сказать, Измайлово представляло собой как бы государство в государстве. Тут все было свое: свой царь-государь с государыней царицей, свои деревнишки с крепостным народцем, свои луга и пашни, свой хлеб, молоко, масло, мясо и иной припас, свои пруды и речки. Наконец, сама эта дворцовая волость помещалась на острове, куда вел большой казенный мост со сторожевыми башнями.

Водилось тут и всякое услаждение высокородных обитателей. Например, зверинец, в коем можно было увидеть и леопардов, и оленей, и кабанов, и дикобразов, и многих иных обитателей лесов. А рядом находился птичий двор, где важно расхаживали павлины, в пруду плавали лебеди, гуси и другие водоплавающие. Был еще особый пруд с насаженной рыбой, которую царевны кормили по звону колокольца.

А сколь было садов! И виноградный, и просяной, и регулярный, где возделывались разнообразные фрукты и ягоды, опять же овощи. Насадили там и грецких орехов — еще при царе Алексее Михайловиче.

Еще недавно повелительницей всего этого царства — истинной, не формальной — почиталась царевна Софья. Ей здесь беспрекословно повиновались. Братец царь Иван именовал ее много мудрой и исполнял все ее повеления. Царица Прасковья попервости перед ней трепетала и не смела ей перечить. А потом вообще впала в рабство, когда по совету Софьи, пугавшей ее постриженьем, аки неплодную, завела себе галанта, как в дворцовой среде именовались любовники.

Галант ее и обрюхатил, и не раз, и не два — до самой кончины царя Ивана, коим уже нельзя было прикрыться.

Впрочем, с его кончиной милостей не убавилось, и Измайлово продолжало жить, как жило прежде: у великия государыни царицы Прасковьи Федоровны — как свидетельствует опись приказа Большого Дворца, — 24 стоялых, 56 потаённых, итого 80 лошадей; на корм им, стоялым в год, подъемным на 7 месяцев 880 чети овса, 200 копен мерных сена; на подстилку 732 воза соломы ржаной. В трех церквах служились службы со всею полагавшейся царской вотчине пышностью.

Сюда-то, в Измайлово, Милославское тож, созвала царевна Софья всех Милославских. Были тут сестры царевны, были родственники Алексей, Федор, Иван, Ларион, Сергей и другие. Не было, к великому сожалению Софьи, главного мыслителя, чья голова была на всякие хитрости щедра — князя Ивана Михайловича, — помер он. Вот бы кто придумал, как спасти царевну от царя Петра, вот бы кто измыслил яд и способ, как его поднесть. Сама царевна при жизни князя Ивана его побаивалась — до того он был тороват на всякие подлости.

До поры до времени был ее щитом и царь Иван. Но щит сей был дыряв и ненадежен. Царь Иван по немощи своей всего боялся и сторонился всяких распрей. Он старался не перечить и младшему брату своему — царю Петру. Но когда царь Петр ополчился на правительницу Софью, говоря, что время ее кончилось, он принужден был согласиться с ним. И даже с прозвищем, оскорбительным и бесцеремонным, как все, что он предпринимал — «зазорная особа».

— Как нас Нарышкины теснят, как нам, Милославским, быть, кто нас защитит? — с такою речью обратилась она к остальным. Где были ее прежние повелительные нотки, где была самоуверенность правительницы… Ничего этого не осталось. Перед Милославскими сидела на возвышении, плечом к плечу с креслом ее брата Ивана, обрюзглая, опустившаяся немолодая женщина с вислыми щеками и опухшими красными глазами, с седою прядью, появившейся после неудачной попытки паломничества к Троице.

Тяжкое молчание повисло в воздухе. Как быть? Они были у разбитого корыта. Царевна Софья и царь Иван — оба их оплота пали. Царь Иван был безвластен по уговору со своим младшим братом. Он решил добровольно отречься от престола и принять постриг — уйти от мирской жизни, которая была ему в тягость, не по силам.

Он то и дело пугал свою супругу, что уйдет в монастырь. Царица Прасковья, обливаясь слезами, просила его не сиротить их, ее с дочерьми. Как смиренно и истово ни просили они Господа и Пресвятую Богородицу о даровании сына, все было напрасно. Рождались одни дочери. Это была не только тягость, но и, по убеждению царя Ивана, немилость Всевышнего, которую он обязан загладить, приняв схиму. Он был убежден, что и его многочисленные немощи и болезни насланы на него свыше за грехи родительские. Какие это были грехи, он не знал. Все говорили, что батюшка его благоверный — царь и великий князь Алексей Михайлович — был государь милостивый и безгрешный. То же относилось к матушке царице — благоверной государыне Марии Ильиничне. И все его предки, все Романовы, отличались по слухам примерным житием.

Но вместе с тем и ему, и его покойным братьям Господь давал знак, дабы они ушли от мира и посвятили себя Богу. Они не вняли, и Бог прежде времени прибрал к себе. Такая же участь, думал он, ожидает и его, ежели он не внемлет зову. Но как он ни старался объяснить это царице, своей супруге, она не желала и слышать. Одно дело быть царицею, а другое — женой схимника. Да не женою, нет — вдовою. Бог знает кем. Дело доходило до истерик, и смирный царь Иван сдавался. Слезы Прасковьи пугали его.

— Ну не буду, не буду, не буду. Уймись, Парашенька: останусь я в царях, не сниму с себя венца.

Он изнемогал от споров с царицею. А тут еще добавился конфликт с сестрицею, царевной Софьей. И что они все напустились на него, богомольца, что они от него хотят. Он обделен Господом здравием, мужской силою, он всего-навсего смиренный богомолец, а все чего-то от него хотят, все чего-то требуют. Вот и сейчас сестрица, которую он и почитал, и побаивался, напустилась на него:

— И ты, братец, благоверный царь, повелитель православных, за здравие коего во всех церквах нашего государства возносят молитвы, и ты отступился от родной сестры, отдал нас, Милославских, на поругание Нарышкиным.

— Помилуй, сестрица, помилуй, — и он развел руками, — а что я могу? Брат Петруша правит, его Господь надоумил и к делу правления приспособил. Неможно мне противу него идти.

— Отчего это! Ты царь, старший царь!

— Какой я царь! Не умудрил меня Господь. Не царь я, молитвенник я, смиренник у Бога.

— Тебя венчали царским венцом пред боярами, пред всем земством — должен ты это понять! — напирала царевна. — И воля твоя, и слово твое должно быть твердым, царским. Ты в ответе пред всеми нами, пред Милославскими. Ты обязан нас всех заборонить!