Наше постчеловеческое будущее: Последствия биотехнологической революции - Фукуяма Фрэнсис

Но совсем не такова ситуация для современной биотехнологии или для тех видов биомедицинских технологий, которые могут возникнуть в будущем. Хотя научно-исследовательская общественность в прошлом блестяще контролировала себя в таких областях, как эксперименты на людях и безопасность технологии рекомбинантной ДНК, сейчас слишком много пересекается коммерческих интересов и слишком много крутится денег, чтобы саморегулирование продолжало и дальше успешно действовать. У большинства биотехнологических компаний попросту нет стимулов соблюдать многие из тонких этических различий, которые надо будет провести, а это значит, что правительствам придется вступить в дело, чтобы ввести нормы и заставить их соблюдать.

Сегодня многие считают, что биотехнологию не следует брать под контроль и что это практически невозможно. Оба эти вывода, как мы увидим, ошибочны.

Кому решать?

Кому решать, будем ли мы контролировать- новую биотехнологию, и если да, то какой именно властью?

В 2001 году во время дебатов в Конгрессе США по вопросу о клонировании людей конгрессмен от штата Огайо Тед Стрикленд настаивал на том, что мы должны руководствоваться наилучшей доступной на данный момент наукой и что "мы не допустим, чтобы на принимаемое нами решение влияли теология, философия или политика".

Есть многие, кто готов с этим согласиться. Опрос общественного мнения во многих странах показывает, что общественность относится к ученым с гораздо большим уважением, чем к политикам, не говоря уже о теологах или философах. Законодатели, как мы все хорошо знаем, склонны позировать, преувеличивать, вместо аргументов приводить анекдоты, стучать кулаком по столу и угождать публике. Часто они действуют и говорят по невежеству и всегда находятся под влиянием лоббистов и групп интересов. И почему это им, а не какой-нибудь незаинтересованной группе ученых, предоставлять последнее слово в таких сложных и специальных вопросах, как биотехнология? Попытки политиков указывать, что могут и чего не могут делать ученые у себя в лабораториях, вызывают в памяти средневековую католическую церковь, клеймящую Галилея как еретика за слова, что Земля вращается вокруг Солнца. Со времен Фрэнсиса Бэкона стремление к научной истине считалось само по себе легитимным как деятельность, которая автоматически служит широким интересам человечества.

К сожалению, эта точка зрения неверна.

Сама по себе наука не может определить цели, которым она служит. Наука может открывать вакцины и средства от болезней, но может и создавать инфекционные агенты; может открывать физику полупроводников — и физику водородных бомб. Наука как таковая абсолютно безразлична к тому, собирались ли опытные данные при скрупулезном соблюдении интересов людей — объектов исследования. В конце концов, данные есть данные, и часто лучшие данные могут быть получены (как мы увидим в разделе одиннадцатой главы, посвященном экспериментам на людях) отступлением от правил или вообще полным отказом от них. Многие врачи-нацисты, вводившие вирусы заключенным концлагерей или пытавшие узников до смерти огнем или холодом, были вполне легитимными учеными, которые собирали данные, потенциально весьма информативные.

И только "теология, философия или политика" могут задать цели науки и технологии, которую наука порождает, и объявить эти цели хорошими или плохими. Ученые могут помочь определить моральные нормы, касающиеся их собственного поведения, но это они делают не как ученые, а как научно информированные члены более широкого политического сообщества. В сообществе исследователей, работающих в биомедицине, есть много талантливых, целеустремленных, энергичных, порядочных и вдумчивых людей, но их интересы не обязательно соответствуют интересам общества. Учеными во многом движет честолюбие, а зачастую и денежная заинтересованность в каких-то конкретных технологиях или медикаментах. Следовательно, вопрос о том, что нам делать с биотехнологией, — вопрос политический, и решать его не технократам.

Ответ на вопрос, кто будет решать, что законно и что незаконно в науке, на самом деле очень прост и решен несколькими столетиями политической теории и практики: решать должна демократически устроенная общественность, действующая главным образом через своих избранных представителей, которая является в этих делах сувереном и обладает властью контролировать темпы и размах развития технологий. Конечно, у современных демократических институтов есть самые разные недостатки, от лоббирования специальных интересов до популистской риторики, но очевидно, что нет лучших альтернативных учреждений, которые могли бы выражать волю народа честно и легитимно. Можно, конечно, надеяться, что политики будут принимать решения продуманные и на основании глубокого понимания науки. История полна примеров, когда законы принимались на основании плохой науки, например, евгеническое законодательство в начале двадцатого века, которое было принято в Европе и США. Но в конце концов сама наука есть средство для достижения человеческих целей: то, что решает политическая общность, есть соответствующая цель, а не чисто научный вопрос.

Обращаясь к вопросу об установлении режима регламентации для биотехнологий человека, мы сталкиваемся с совсем иной проблемой. Вопрос не в том, должны принимать решение о научных исследованиях ученые или политики, а в том, кто должен решать, что лучше в терминах репродуктивных решений: конкретная пара родителей — или правительство. Джеймс Уотсон утверждает, что это должна решать мать, а не группа законодателей-мужчин:

Мой принцип здесь весьма прост: пусть большинство решений принимается женщинами, а не мужчинами. Это им вынашивать ребенка, а мужчины, как вы знаете, часто бросают своих детей, если те нездоровы. Мы должны более ответственно отнестись к следующему поколению. Я думаю, что женщинам следует разрешить принимать решения, и как по мне, так эти комиссии из докторов-мужчин надо убрать, чтобы не мешали.[313]

Противопоставление суждения мужиков-бюрократов заботе любящих матерей — умный риторический прием, но он не по теме. Мужчины — судьи, госслужащие и социальные работники — уже постоянно вмешиваются в жизнь женщин, говоря, что нельзя пренебрегать ребенком или обижать его, что ребенка надо отправлять в школу, а не выгонять зарабатывать деньги для семьи, что нельзя давать детям наркотики или оружие. И тот факт, что подавляющее большинство женщин используют свою власть разумно, не отменяет необходимости правил, особенно если технология сделает возможным всякие неестественные способы размножения (вроде клонирования), окончательные последствия которых могут быть неблагоприятны для здоровья ребенка.

Как показано в шестой главе, автоматическая общность интересов, которая предположительно существует между ребенком и родителем при натуральном размножении, при новых способах может не существовать. Некоторые говорят, что мы можем предполагать согласие еще не рожденного ребенка на свободу от врожденных дефектов или умственной отсталости. Но можем ли мы предполагать согласие ребенка быть клоном, или быть биологическим отпрыском двух женщин, или быть носителем нечеловеческого гена? В частности, клонирование открывает перспективу, что репродуктивное решение будет служить интересам и удобствам родителя, а не ребенка, а в этом случае государство будет обязано вмешаться и защитить ребенка.[314]