Велосипед судьбы - Павел Сергеевич Иевлев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Фу, какие вы ужасы говорите! – поморщилась Катька.
– Поехали, Кать, – сказал Данька. – Давай до больницы доберёмся.
По дороге заскочили в беседку. Там сидит один Серёга.
– А где все?
– Кто где. Андрей и Олег в больнице. Петька дома лежит – у него родителей вчера увезли, а ночью сам свалился. Говорит, никуда дозвониться не может, чтобы врача вызвать.
– Я тоже не смог, – подтвердил Данька. – Пришлось ехать. Поликлиника закрыта оказалась, теперь в больницу попробуем. Скажу им насчёт Петьки.
– Ага, скажи. У меня маму увезли – и ни слуху ни духу. Ничего не отвечают – ни как чувствует, ни когда выпишут. А папа дома, но…
– Заболел?
– Заболел он ещё вчера, но в больницу не поехал, не захотел меня одного оставить. Решил, что само пройдёт. А под утро я просыпаюсь, он стоит над моей кроватью, и руки ко мне тянет, и глаза такие, что я чуть не обоссался. Красные, выпученные и какие-то бессмысленные… Спрашиваю: «Пап, ты что?» А он молчит, подвывает только – тихо так, но очень страшно. Горячий, как утюг, весь в поту и трясётся. В общем, я сюда смылся, а он так и бродит по дому. Боюсь возвращаться теперь. И не знаю, чего боюсь больше – что он умер, или что он живой. А теперь у меня и у самого голова разболелась.
– Так в больницу иди!
– Не хочу, Дань. Туда за три дня больше половины города свезли, и ни один не вернулся. Столько народу туда не влезает, даже если слоями в коридорах укладывать. Где они все?
– Я как-то не думал об этом, – озадачился Данька. – А ведь действительно, не слышал, чтобы кого-то выписали, всех только кладут.
– Вряд ли там хорошо, ребзя, – сказал Серёга. – Я лучше тут пока посижу. А когда башка разболится так, что терять будет нечего, – пойду домой, посмотрю, как там папа.
– Удачи тебе, Серёг.
– И вам. Берегите себя.
***
– Дань, мне очень страшно, – заныла Катя, – давай туда не пойдём?
У ворот больницы стоят солдаты в костюмах химзащиты, в противогазах и с автоматами. Периодически они открывают ворота и пропускают внутрь машины. Среди них есть и фургончики скорой помощи, но их мало. В основном – закрытые грузовые. Что можно привозить в больницу в таком количестве?
– Я подойду спрошу, Кать. Не будут же они в меня стрелять? Подожди здесь, если боишься.
– Нет, я лучше с тобой!
– Отец? – переспросил солдат. – Вчера утром?
Голос его из-под противогаза звучит глухо и равнодушно.
– У вас ещё кто-то есть, детишки?
– Мама есть.
– Тогда вам повезло, вы ещё не совсем сироты.
– Я не понял…
– Что тут понимать, – ответил солдат. – Больше вы вашего отца не увидите. А если всё же увидите – бегите от него со всех ног.
– Что происходит, дяденька солдат? – дрожащим голосом спросила Катя.
– Иди отсюда, девочка. Нет у вас больше папы. Иди, расскажи это маме. Соболезную вашей утрате и все такое.
– Дань, что они говорят такое? Наша мама болеет! Мы хотели, чтобы её взяли в больницу!
– Давайте адрес, – сказал солдат. – Я запишу. Рано или поздно кто-то заедет.
– Нет-нет, спасибо! – ответил Данька. – Сестра маленькая, всё перепутала. У мамы просто… Живот болит. Наверное, съела чего-нибудь.
– Да-да, – подхватила Катька, – кашу. С комочками. Мы пойдём, дяденьки солдаты…
– Как хотите, – равнодушно сказал военный. – Хотя… Знаешь что, пацан? Если твоя мама начнёт себя странно вести, лучше бы вам держаться от неё подальше.
– Что вы имеете в виду?
– Рубула-психоз же это называется, да? – спросил он у товарища.
– Разглашение секретных сведений это называется, – ответил тот сердито. – И распространение панических слухов среди гражданского населения. На гауптвахту захотел?
– Да наплевать. Если нас на гауптвахту, то кто будет разгружать? Офицеры? Не смешите мои кирзачи. В общем, от рубулы либо сразу помирают, либо сначала с ума сходят. То ли от боли и бессонницы, то ли вирус что-то в башке выедает. Потом они всё равно помирают, но до того могут много всякого натворить.
– А если выздоравливают, то потом нормальные? – спросил Данька.
– Выздоравливают? – хохотнул солдат. – О чём ты, мальчик?
***
– Дань, они правду сказали? – спросила Катя, когда они отошли подальше. – Ну, про папу?
– Не знаю, Кать.
– Папа умер, да?
