Злато в крови - Татьяна Мудрая

По пути Карди объясняла нам, что, по преданию, Зал начали создавать с небольшой ямы в вершине горы, потом велением Божьим наткнулись на большую каверну. По другому преданию, сами Статуи-в-Вуалях уже были там, выточенные водой в виде двух едва оформленных глыб из мрамора разного цвета, уже водруженных на постамент. И подтверждено точными историческими документами, что во время, непосредственно идущее вслед за правлением короля Карла Второго в Англии, один-единственный скульптор снял с Терга и Терги (так стали именоваться Руки Бога) вуали и придал им окончательный и нерушимый облик; это было его шедевром и одновременно лебединой песней.

И пока она выговаривала эти слова, мы незаметно для нас вошли в Зал.

Сначала мы двигались как бы через веселый лес малых колонн из белого мрамора, расширенных кверху, — я вспоминал Кордову и ее мечеть, переделанную ради христианских нужд. Потом низкий потолок резко поднялся, и мы очутились в сердцевине горы. Колонны, как оказалось, служили опорой для галереи, три ряда которой, один над другим, наверху переходили в необъятный купол: здесь ноги наши ступали по черно-белым мраморным клеткам, будто вытанцовывая шахматную партию. На противоположном краю зала, куда мы направлялись, широкая лестница черного камня, прорезая галереи, тремя пролетами уходила вверх. У ее основания, на небольшой площадке, слегка приподнятой выше уровня пола и выложенной письменным агатом, стояли Он и Она.

Эти статуи превышали обычный человеческий рост едва ли вдвое и, несмотря на подножия, должны были скрадываться размерами зала — но производили впечатление гигантских: может быть, от той силы, которая была в них замкнута. Справа от нас Муж, темный и абсолютно нагой, сидел, отодвинув в упоре левую ногу и резко приклонив голову книзу. Юное и в то же время мощное тело было нацелено ввысь, как стрела на тугой тетиве, правая рука, обращенная ладонью кверху, была выброшена навстречу другой фигуре, женской. Лицо, жестокое, яростное, исполнено было затаенной печали. По левую нашу руку возвышалась Жена из сероватого, теплого по тону камня. Стан, закутанный в ниспадающие ткани, точно хотел высвободиться из них еле заметным усилием, но погружался всё глубже. Бездонные глаза, нежный рот, легкий поворот головы к плечу были исполнены полудетской чистоты, лучезарности и в то же время истинно женского лукавства. Абсолютный покой, мера и мягкая сила, ничего не берущая помимо твоей воли…

Они стремились и пригибались друг к другу; это движение напомнило мне текучую прелесть Грегоровой камеи, ту силу воды, что я почувствовал в Селине, когда в ярости обхватил ее тело руками, и гибкое движение Девы из моего последнего сна.

— Зал Театра, — говорил между тем Грегор, — там же, наверху, явно зрители сидели. А на площадку кто спускался — лицедеи?

— Или поединщики, — добавила Карди. — Здесь собирались Совет и Суд. И приходили Взыскующие Света, именно так их называли. Дело в том, что там, в самом верху купола, в точке, из которой по сути возник весь лабиринт Братства, есть отверстие и в нем стальная диафрагма, вроде как радужка в глазе. Ее можно привести в действие специальным механизмом, но самое загадочное — в том, что иногда она открывается по своей собственной воле. Может быть, внизу есть потайная клавиша. Даже я — и то не знаю. Тогда сверху срывается буквально каскад, водопад света.

Она замолчала.

— Ты имеешь в виду, что этот свет опасен для Детей Тьмы, — ответил Римус на ее молчаливое красноречие.

— Но не для вас — с вашей-то силой. Только там, вверху, иной свет и иное небо. Небеса иного мира, всегда ясные и не для всякого открытые. И оттого подождите. Не ходите за мной…

Она вышла чуть вперед и подняла кверху силт с играющим камнем. Потом сделала еще шаг. Еще.

Я понял почти всё, когда ее платье стало стремительно меняться, обращаясь в нечто светлое и летучее. Волосы обретали былой цвет, походка убыстрялась и становилась полетной, как прежде голос, фигура утончалась. Карди стала между Статуй — и тут купол распахнулся вширь, плавно, без единого земного звука. Белое с голубизной, невыносимо жаркое для наших глаз сияние ринулось вниз, закрутилось, слагаясь в широкую спираль, на спирали проявилась широкая и пологая лестница…

И в самой сердцевине этого сияния был Волчий Пастырь, такой же, как во время достопамятной беседы. Только все жизненные цвета и краски были при нем, и меч Тергата был заткнут за парчовый пояс, и в глазах горел тот самый Свет, что исходил из проема в небесах.

— Вот ты и пришла, моя кицунэ, — произнес он, и каждое слово звенело серебром и золотом сразу. — А что ты мне отдашь по уговору?

— То мое, что осталось, когда я оделила всех вокруг себя, когда я всю себя раздала другим!

— Ой, хитрая кицунэ, золотая кицунэ! Думаешь, я возьму за себя нищенку?

— Не бери, — вдруг во весь голос заговорил Грегор. — Она моя посестра. Вернись ко мне, сестра! Вернись…

Он запнулся.

— Я нарочно не взяла от тебя имени для посестры, Фатх, — рассмеялась она и обернулась — девушка шестнадцати лет от роду, ослепительное свечение юности, не тронутое ни грехом, ни отчаянием, не отягощенное никаким бременем, оно всё в себя впитало и всё, что было смертной плотью, пережгло в вечном огне. — Не предавайся печали. Ты ведь не сирота — здесь не бывает сирот. Возвращайся к своей собственной Деве из рябиновых цветов, ветвей и гроздий. И к создателю новой собачьей династии. А я вернусь… Денгиль Волк, что за разговоры такие о моем приданом? Быть может, это с тебя одного причитается махр. Так на чем мы поладим, Денгиль?

— Вот на чем. Я беру тебя такой, как ты есть, Та-Эль Кардинена, и в махр отдаю себя самого, Денгиля из Лэн-Дархана, Даниля Ладо аль Дархани. Ведь что мне остается, как не заполнить твою пустоту моей полнотой, твою жажду — моей прохладой?

Она уместила свои ладони у него на плечах, он обхватил ее за тонкую талию. Внезапно грянул изобильный и победоносный вальс, один из любимых мною вальсов Штрауса, только я никак не мог вспомнить ни названия, ни мелодии в точности, будто и то, и другое рождалось под ногами Та-Эль и Волка. А они кружились в такт, переходя со ступени на ступень и всё убыстряя движение, музыка с готовностью подчинялась им, спираль вращалась, одновременно поднимаясь кверху и унося их в синеву — вместе с самой синевой и светом. Потом круглое окно так же тихо закрылось.

Нечто с легким звоном упало оттуда и подкатилось под ноги Грегору. Он поднял.

— То кольцо, — произнес он дрогнувшим голосом. — Всё, что не ушло с ней наверх. Я не смогу его взять, а не возьмем — пропадет, наверное. Их вроде как плющат после того, как хозяин откажется… не знаю. Бери, что ли, себе, Римус. У меня лиса халцедоновая остается на память.