Р26/5/пси и я (СИ) - Коуни Майкл Грейтрекс

Прошел месяц с тех пор, как Лаклэнд осел здесь и освоил язык до такой степени, что мог убедить жителей Поли в своих добрых намерениях.

— Бог Лаклэнд, когда ты поведешь нас против Хердов? — спросил его деревенский староста Донго одним солнечным весенним утром. И указал ему на большую, высотой метров двести, скалу в отдалении. Лаклэнд вздрогнул, не переставая жевать птичью ножку.

— Я человек мира, — ответил он. К тому же Лаклэнд боялся высоты. — Я пришел, чтобы убедить все деревни жить в гармонии.

— Сейчас весна, наши молодые мужчины неспокойны, — продолжал Донго. — Мы становимся сытыми и мягкотелыми. Легкая добыча для Хердов, которые едят человечину. К тому же, женщины Хердов очень привлекательны.

Ака, капитан летучих шаров, присоединился к дискуссии.

— Прошлым вечером Херды собрались на вершине горы, — сказал он мрачно. — У них луки и стрелы. Они стреляли в мой шар, но промахнулись.

— Женщины Бреда тоже привлекательны, — добавил староста задумчиво.

— Атта, атта! — Согласно закивал капитан.

— А к какой ... э... расе они принадлежат? — спросил Лаклэнд, тоже задумчиво. И посмотрел на маленького зеленого Аку с внезапным интересом.

— Расе?

— Ну, какого они цвета? — раздражение боролось в Лаклэнде со смущением. — Насколько большие?

— Как мы, Ваша Божественность. Красивые.

— А-а-а. — Лаклэнд посмотрел на них строго. — Я уже говорил вам, что все люди братья. Это нехорошо — воевать со своими братьями.

— Женщины нам не братья, — заметил Донго не без логики. — И не сестры даже, если они из другой деревни. В этом ты можешь быть уверен.

Позже Лаклэнд разговаривал с Акасетте, дочерью воздушного капитана.

— Почему ваш народ только и думает, что о войне? — спрашивал он ее.

Маленькая девочка посмотрела на него удивленно:

— Война — это путь, — ответила она просто, словно повторяя аксиому. — Ситва.

Акасетте исполнилось девять — она достигла девичества и в связи с этим носила яркую блузу поверх саронга, выкрашенного в желтый цвет при помощи грязи фланга. Когда она склонилась вперед, чтобы проиллюстрировать свои слова, рисуя палочкой в пыли, ее маленькие зеленые груди показались в низком вырезе. Лаклэнд вздохнул.

— Это не путь, ситвана, — сказал он. Ему нравилась Акасетте, он проводил многие часы, беседуя с ней. Она была не испорчена, но находилась под слишком сильным влиянием своего примитивного окружения. Она повторяла эти идеи касательно войны, словно заучила их наизусть, но не понимала их смысла. У него еще было время, чтобы привить ей другие.

— Страна большая, — продолжил он. — Еды достаточно для всех. Каждый может жить в мире, если захочет. Никому не нужно умирать. В земле, из которой я пришел, йентро, никто не воюет и машины делают всю работу. Жизнь прекрасна, потому что у нас больше нет войн, и теперь мы можем достичь счастья. Когда-то и мы убивали друг друга и даже построили машины, которые могут убивать много людей зараз. Но теперь этих машин больше пет. Нет даже луков и стрел.

— Зачем же ты пришел сюда, бог Лаклэнд?

И он рассказал ей историю о Марион, что было с его стороны довольно неосмотрительно.

— А, так ты ищешь женщину, — сказала Акасетте. — У нас много женщин, и ты будешь очень счастлив.

Она смущенно улыбнулась:

— Я сама буду женщиной, готовой к постели в течение года, и я буду искать мужчину.

Лаклэнд осмотрел ее и погрустнел. Она была маленькой зеленой девочкой, хотя с тех пор, как он оказался здесь, прошло уже много времени, и его привыкающему глазу они теперь казались не такими уж зелеными. Но жизненный цикл этих людей слишком уж короток! Она была маленькой зеленой девочкой, он знал, и останется таковой до тех пор, пока маленький зеленый мужчина не возьмет ее в свою постель. Он будет удивляться тому, как они, столь юные, могут себя так вести — и думать о ней хуже от этого. Но очень скоро она превратится в маленькую старую зеленую женщину, а затем умрет. Он оперировал совершенно другой шкалой времени. Он просто сам был другим...

— Я бог, — сказал он, но в его голосе не было гордости.

— Прости меня, — ответила она, пристыженная собственным безрассудством, — но ты же будешь продолжать меня учить пути своего народа?

В ее голосе была надежда.

— Да, конечно. А когда ты станешь старше и будешь делить постель с мудрым мужчиной, ты научишь его, а он будет учить других.

— И тогда больше не будет войн?

— Никаких войн, — уверил ее Лаклэнд. Впрочем, сам он никакой уверенности не чувствовал.

Весна постепенно перешла в лето, и была заслуга Лаклэнда в том, что копья Поли так и оставались не запятнанными кровью. Вечерами он разговаривал с поселянами и его светлокожее лицо алело в свете костра, когда люди слушали его у дверей своих двелд. После полудня молодые мужчины потрясали своими копьями, поглядывая в сторону Выси, но потом снова наступал вечер, воздушные шары опускались с неба со своей добычей — наступало время для еды и бесед.

— Если вы натянете свой лук вот так, — объяснял Лаклэнд, — и ввернете сюда стрелу, вот так, а потом станете вращать ее туда-сюда по сухой деревяшке, то сможете легко добыть огонь. Лес слишком влажный, трудно разжечь костер, высекая искру при помощи камня, если у вас сырые дрова. Вот для чего вам луки. Это машины мира. Я еще расскажу вам об ужасных белых бомбах и о том, как мои люди приручили их...

Так все и продолжалось, и ежегодная весенняя война была предотвращена. Время от времени Акасетте, послушная ученица, тоже пыталась обращаться к собирающимся вокруг костра, но не пользовалась успехом у своей аудитории. Она была ребенком, и ее краткие выступления в пользу мира во всем мире были восприняты как оскорбление в адрес старших. Только ее близость Лаклэнду удерживала слушателей от грубых слов в ее адрес за неуместную наглость.

— Она позорит нас, — объяснил Донго. — Она ребенок, ей неведома слава битвы.

— К тому же, — добавил Лумбо, сборщик сетей, — она не знает и глубокого леса, где обитает прангл в своей гигантской паутине. Когда я отправляюсь с моими людьми в лес, чтобы собирать эти сети для небесных ловцов, нужно, чтоб мои люди знали, как пользоваться копьями. Оружие предназначено не только для войны.

Пранглом назывался гигантский плотоядный паук, развешивающий среди деревьев свою сеть. Он, конечно, приходит в негодование, когда кто-то пытается забрать его паутину, чтобы использовать ее для других целей.

Залитый кровью разведчик прибыл в деревню и рухнул перед входом в двелду Донго.

— Люди из Бреды готовятся к битве, — выдохнул он, — и у них есть могущественный манья.

— У нас тоже! — ответил Донго уверенно, имея в виду Лаклэнда. Он принес свое копье из избушки и поплевал на его кремниевый наконечник, полируя его. Он осмотрел истекающего кровью вестника, прикидывая, не проще ли попрактиковать на нем удар копьем: раненый был обузой, для выздоровления ему потребуется вода и пища.

— Постой-ка! — Лаклэнд обратился к вестнику. — Что это еще за манья?

— Могущественный манья, — повторил человек. Он говорил быстро, но все не заканчивал фразу, оттягивая, как он справедливо полагал, и свою смерть. — Он разрушил деревню Бурри. Двелды переломаны, люди убиты. Кроме женщин. Женщины исчезли. Там ужасный смрад.

— Какой именно манья? — допытывался Лаклэнд терпеливо, словно перед ним была целая жизнь.

— Кракса-кракса, — прохрипел вестник, сделав рукою жест, словно пришпиливая что-то к земле.

Кракса, гигантский белый волк, был ужасом тропического леса, его боялись даже больше, чем прангла. Он был, как рассказали Лаклэнду, вдвое выше человека, с непроницаемой для копья шкурой. Он убивал быстро и беззвучно, выпрыгивая из темноты, как белая вспышка, и мгновенно пожирая жертву. У него были огромные клыки цвета слоновой кости и красные, как угли, глаза. Лаклэнд никогда не видел никаких следов его существования — хоть бы и циклопических экскрементов. Он не был особо скептичным по своей натуре, однако, в существование кракса не очень верил.