Колыбельная - Владимир Данихнов

— С-сука, — сказал Саша и наклонился за упавшим лекарством.

Он не увидел Танича, а Танич не услышал шума приближающейся машины. Удар был такой силы, что его подбросило в воздух. Воздух был холодный и плотный, как горная река, текущая в вечность. Танича протянуло лицом по шершавому асфальту, и он снова стал маленьким. Он сидел на земле в окружении чужих могил с распухшей ногой и смотрел на тварь, которая пряталась среди деревьев. Тварь была огромная. От нее пахло тюльпанами и могильной землей, руки ее изгибались как щупальца, а глаза светились, делая мир вокруг странно контрастным. Мама, вернись, робко позвал Танич. Тварь засмеялась. Танич разревелся, потому что ему стало обидно. Пошел снег. Время остановилось. 

Глава девятая

Проснувшись в первый раз, Гордеев увидел белый потолок. Кроме потолка он ничего не увидел, как ни старался повернуть тяжелую голову. Ему захотелось спать, и он закрыл глаза. Проснувшись во второй раз, он увидел лицо медсестры. Она улыбалась ему ярко-красными губами. Кончик ее носа тоже был красный. Как клоун, подумал Гордеев. Привет, сказал он. Привет, сказала медсестра, как мы себя чувствуем? Отвратительно, сказал Гордеев. Медсестра улыбнулась. Они немного поговорили. Гордеев спросил, какое сегодня число. Тридцать первое декабря, сказала медсестра. Почти неделя выпала из памяти, подумал Гордеев. Медсестра велела ему лечь на живот и спустить штаны. Он послушно перевернулся. Ну вот, всё в порядке, сказала медсестра. Есть какие-нибудь пожелания? Нет, сказал Гордеев, подтягивая штаны и переворачиваясь на спину. После обеда к вам придет гость, сказала медсестра. Отлично, сказал Гордеев. Он увидел на тумбочке апельсины в сетке и пачку яблочного сока. Значит, кто-то уже приходил, подумал он. Под потолком работал маленький телевизор в обрамлении вырезанных из бумаги снежинок. Передавали новости. Гордеев попытался разобрать слова ведущего. Поспите, если хотите, сказала медсестра, я выключу телевизор. Он послушно закрыл глаза.

Когда он открыл глаза, за окном начинало темнеть. На стуле перед кроватью сидел Пал Иваныч в больничном халате. На постаревшем лице лежали тени. Морщинистые руки комкали полу халата. Он не сразу заметил, что Гордеев открыл глаза. А когда заметил, застыл на миг и жалобно улыбнулся. Здравствуй, отец, сказал Гордеев. Здравствуй, сын, сказал Пал Иваныч, с возвращением тебя. По дряблым щекам текли слезы. Ты совсем на себя не похож, заметил Гордеев. Что-то я совсем расклеился, виновато засмеялся Пал Иваныч.

— Что со мной случилось? — спросил Гордеев, приподнимаясь на локтях.

— Ничего серьезного, — объяснил Пал Иваныч, — но ты проспал несколько дней, и мы волновались.

Гордеев нахмурился, пытаясь вспомнить.

— Меня нашли на складе?

Пал Иваныч кивнул.

— А Молния?

— Кошевой исчез. Этого больного урода объявили в розыск.

Гордеев вспомнил спуск по лестнице и комнату с огоньком; он спал уже тогда? Когда именно он уснул? Он напрягся, пытаясь выстроить цепочку событий. Цепочка послушно выстроилась. Он искал разрыв в цепочке и не находил его.

— Как меня нашли? — спросил он.

— Давай поговорим об этом позже, — предложил Пал Иваныч. — Ты еще слишком слаб.

— Как меня нашли? — повторил Гордеев.

Пал Иваныч вздохнул.

— Был анонимный звонок в полицию. — В его голосе прозвучало недовольство.

Наверно, знает, что звонила Оля, подумал Гордеев, и уже выяснил, что она — стриптизерша. Небось, решил, что у меня с ней связь. Представляю, как он злится. Надо обронить при случае, что я собираюсь жениться на проститутке. Его хватит удар. Гордеев вспомнил о Зине; он так и не нашел ее. Наверно, сбежала с Мишенькой в другой город. Или за границу. Плевать, подумал Гордеев. Он опустил голову на подушку. Его охватила апатия. Несколько месяцев жизни потрачено впустую. Молния сбежал. Сможет ли он долго скрываться? Какая, к черту, разница. Я пес, подумал Гордеев и зевнул: усталый сонный пес.

— Что насчет «газели»? — спросил он.

— Никуда не делась. — Пал Иваныч кивнул. — Она стояла там же, на складе. Кроме того, нашли еще три трупа. Две девочки и мужчина сорока лет. Бывший водитель автобуса. Зовут Семен… фамилию не помню. Он лежал в одном из помещений склада. Повезло, что мы смогли установить его личность. То, что от него осталось, сложно назвать телом. Груда мяса. Его порубили на куски.

— Спасибо за приятные подробности, отец, — сказал Гордеев.

— Ты сам хотел знать, что случилось. — Пал Иваныч пожал плечами.

Гордеев промолчал. Его лицо застыло. Пал Иваныч испугался, что сын велит ему уходить, и выудил из-под кровати пакет.

— Смотри, я кое-что принес. Сок, фрукты, сыр. Твой любимый, французский с плесенью, как его…

— Рокфор.

Пал Иваныч закивал:

— Да-да, рокфор. А еще шампанское. «Цимлянское». Наш продукт, российский. Доктор сказал, что тебе пока нельзя шампанского, но я настоял на своем. Эти костоправы ничего не понимают. Какой Новый год без шампанского? А он всё повторяет: «Нельзя, нельзя…» Достал он меня. Видно же, что назло, падла. Чуть не врезал ему в табло. Вздумал меня жизни учить, сопляк. Твари они все. Ладно, господь с ним. Ну что, откроем? Я захватил два бокала. До полуночи я тут сидеть, конечно, не смогу. Но хотя бы проводим старый год. По-семейному. А?

Гордеев без всякого выражения смотрел на отца. Пал Иваныч поставил бокалы на тумбочку. Взял бутылку, сорвал фольгу и ослабил мюзле, придерживая пробку рукой; раздался хлопок, и пробка очутилась в руке Пал Иваныча. Над горлышком вился парок. Пал Иваныч наполнил бокалы до краев и немного подождал. Гордеев не сдвинулся с места. Тогда Пал Иваныч сам протянул ему бокал. Гордеев посмотрел на отца удивленно, но бокал взял. Задумчиво повертел в руке, поднес ко рту. Пузырьки щекотали нос. Гордеев смочил шампанским сухие губы. Его занимал один вопрос: когда именно он уснул. В те полчаса, когда они с Кошевым ехали в машине? Когда только приехали на склад? Или позже, в помещениях склада? Потерял ли он сознание, когда упал, спускаясь по лестнице? Гордеев зажмурился. Нелепая мысль пришла ему в голову: может, он уснул в тот момент, когда выстрелил в голову умирающей собаке? Он не был уверен. Пал Иваныч робко позвал: сынок, что с тобой? Гордеев открыл глаза. Может, я сплю до сих пор, подумал он, может, я никогда не просыпался. Какая ирония, подумал он и засмеялся. Еще кое-что, засуетился Пал Иваныч. Он вынул из пакета бумажный сверток. С надеждой посмотрел на сына; Гордеев глядел на сверток без интереса. Пал Иваныч бережно развернул сверток. Внутри находилась чашка. Гордеев издал странный звук, словно подавился. Ее нашли рядом с тобой, сказал Пал Иваныч. Она разбилась, но я собрал осколки, все до единого, и склеил их. Знаю, звучит по-дурацки, но… Он замялся. Гордеев отставил бокал, протянул дрожащую руку и осторожно взял чашку из рук отца. Поднес ее к глазам, разглядывая тонкие линии трещин. Как шрамы, подумал он.

— Не думаю, что из нее теперь можно пить, — тихо сказал Пал Иваныч. — Но мне показалось, что ты дорожишь ею и… знаю, это идиотизм, совсем на старости лет впал в маразм… но я… ну подумал, что она имеет для тебя какое-то значение… и я… — Он замолчал.

Гордеев хотел обнять отца, и Пал Иваныч тоже хотел, чтоб сын обнял его, но никто никого так и не обнял. 

Глава десятая

Прошло какое-то время.

Меньшов и Чуркин до сих пор мертвы. Их тела похоронены на одном и том же кладбище, но в разных его частях. Меньшов похоронен в западной части кладбища, на краю березовой рощи, а Чуркин в восточной, у древнего кургана, разграбленного еще в середине девятнадцатого века. Лучи восходящего солнца падают сначала на могилу Чуркина, а потом на могилу Меньшова. Что касается захода, то возле могилы Меньшова еще какое-то время держится полоса красного света, а около могилы Чуркина уже темно хоть глаз выколи. Родители Меньшова собирались поставить памятник на могилу сына, но не поставили; они всё время откладывали это дело, а потом забыли о нем. Летом они отдыхали в Гаграх. Отцу Меньшова там понравилось. Он каждый вечер пил чачу под высоким платаном. Матери Меньшова, наоборот, не понравилось. Она сказала, что Гагра заблудилась в совковых временах. Позже она оставила в своем блоге отзыв о Гагре, а заодно и о поведении местных жителей, что вызвало бурю эмоций в русскоязычном сегменте блогосферы. С отца Чуркина сняли все обвинения. Он снова колесит по стране в поисках чего-то. Иногда ему кажется, что ничего важного в его жизни уже не произойдет. Ночует он на вокзалах или в маленьких вагончиках, пахнущих водкой, потом и лапшой быстрого приготовления; в свободное время думает о сыне, но не особенно переживает из-за его смерти, потому что не помнит его лица. Что касается серебряного портсигара, то Ивану Егорычу его не вернули. Где сейчас драгоценная реликвия, неизвестно.