Натренированный на победу боец - Александр Терехов

От нашего уступа отломился край, вода уперлась в него вдогон, обежала, подмыла, и он поехал дальше, еще по течению раскисая в грязь, я оказался в луже, и бабы скулили в луже – они решились и побрели к лестнице, поднимались, перехватываясь по перилам, снаружи лестница оставалась чистой.

Свиридов еще дважды поднял бур, очистил, замерили – осталось немного. Показали – на локоть, одежда вымокла, и сразу перестал чувствовать холод, под шапкой таился еще кругляш сухого тепла, ливень не смирялся, но бил уже равномерно, без обвалов – выдыхается, все! – бур победно выскочил – смеялись и протягивали руки, – на самом острие налип кружок жирной земли, чернозем! конец глине! Отламывали, мяли землю, перебрасывали Свиридову, показывали большой палец: «Советский Союз!» – к шуму воды приплелись истошные возгласы, я высунулся из-под клеенки – бабы испугались, почти добрались, но от их дерганий снялся с места и поехал пролет лестницы, они вовремя отцепились и теперь ползли на карачках, марая шубы, им бросали веревки, но они не видели, лестница искривилась, отделивши щелями пролет от пролета. Вдруг спокойно всхлипнула вода, словно покидая ванну, я обомлел: бур проваливался, лишь верхушка еще торчала над землей, люди лежали вразброс, приваленные землей по плечи, одинаково барахтаясь, сверху закричали все по-птичьи, непрерывно. Я, пьяно шатаясь, подбежал к лестнице на помощь, дождь редел, бур проваливался глубже, дно так страшно приближалось, будто я падал сам, я заметил пену, крутит вода! – не проваливается бур, тонет, это поднимается вода, лестница стонала и раскачивалась. Лезли ко мне брызгающиеся грязные кульки, перебирающие розовыми когтями под визг, рвущийся отовсюду, они словно отпихивали воду ногами, а вода гналась, с шипением распираясь на каждом уступе, срывая клеенки, выдирая палатки, заглатывая доски и коробки и опять распухая, я бросился прочь, от притяжения грязного клокочущего пузыря, я давал себе слово оглянуться на каждом следующем уступе, но смог остановиться только наверху, попробовав землю, заметив деревья – куда лезть. Вслед за мной пружинистая сила выбрасывала других, они кулями валились в грязь, задыхаясь и отплевываясь, унимая в руках дергающиеся, хватающие движения, разрывая ремни, сбрасывая брюки, исподнее, стаскивая друг с друга сапоги, никто нижним не помогал: смотрели и кричали, снизу доносились кличи Свиридова:

– На-за-ад! Спасать! Вязать плоты!

И сейчас же его вышвырнула наверх та же страшная сила, и он взбрыкивал, скидывал одежду, истощенно хрипел и выжимал шапку, мутная вода без ряби казалась неподвижной, но, если глянуть на края, заметно, как поднимается она, мерно раскачиваясь, как опирается на уступы и разливается шире, опять показалось: мы падаем – невольно все отступали; противоположный край раскопа вдруг оказался другим берегом – далеко, грязное тесто пучилось и соединяло берега, люди замолкали, носились и кричали две чайки, ныряя к воде и качаясь в воздухе, вода замедливала подъем и вращение, в ней можно было различить тряпки, черенки лопат, доски, кверху днищами плавали лестничные звенья, то и дело вода выпускала из нутра неприятно рыгающие пузыри. Дождь истощился, небо выбелилось. Дождь растопил снег, и кругом открылось поле, слегшая трава, похожая на бурые водоросли, весенне пахло хвойными иглами, в мокрых кустах с сухим трепыханием путались воробьи, деревья почернели; разжигали костры, я нашел Свиридова, он, приплясывая, переодевался в cуxoe, слезы сползали с его лица сами собой, я спросил:

– Докопался?

Он зашатался меж молчащих, сбивающихся у костров людей, оборачивался, замирая на пузыри, выпрыгивающие из глуби, он хватал неуверенно за ближние рукава.

– Все здоровы? Что, или кого-то нет? Слава богу – живы! Или кого-то нет? Носить дрова, установить очередь! Посмотрите друг на друга – кого не хватает? Все? – И возвышал голос: – Ничего, ребята, подымемся! Возьмем у американцев опыт. Американцы давно придумали, как поднять. Не повезло – подземная вода, избыточное давление. Нам поверят!

Свиридов закрыл обеими руками лицо – по дороге спешили черные автомобили и останавливались «елочкой», крылышками распахивались дверцы, последним прибыл автобус Львовского автозавода.

Прапорщик едва не упал, но освобождался от подхватывающих рук.

– Уже. Умеют работать. – У него слезливо схватывался подбородок. – Я отвечу! За мной не ходить! – И покачался навстречу бежавшим от автомобилей – развевались плащи, я не отставал, Свиридов что-то приговаривал себе под нос, смазывая ладонью по бровям, негромко запел, тяжким вздохом набирая дыхания для очередного куплета, остановился, дойдя до отведенного себе предела, и опустился на колени, расставив руки коромыслом, и заплакал в голос, я вцепился в его плечо.

– Товарищ прапорщик! Встаньте!!

– Пусть! Теперь – их воля. Девять областных музеев…

– Свиридов, отставить! Вста-ать! – просил его Губин, он добежал первым. – Что за проявления? Смотрит же личный состав! – Витя остановил своих. – Не подходить!

– Решил для жителей водоем. Пусть моются. Белье можно постирать. Теперь мы здесь отдохнем. – Прапорщик опустил руки и броском попытался ухватить Губина за колено. – Прости!

– Что? Свиридов, я прошу вас! Что вы такое… Встать, смирно! С вами просто невозможно по-людски… Мы торопимся, внимательно прошу. – Витя зацепил за шею Свиридова и меня, мы ткнулись в его щеки. – Кончено! Едем встречать Президента. Город ждет. Будем праздновать. Недостойно отменять. Тем более – все готово, осталось заполнить чем-то место. – Губин тряхнул меня. – Вас в городе мало кто видел. Рост подходит. Оденут. Парикмахер, волосы. Ваше отсутствие, товарищ прапорщик, также не заметят. Только немного подкрасить. Молчать! Вы сделаете, я прошу. Кому зря не поручишь. От вас всего ничего – выйдете на крыльцо, посмотрите, на вас посмотрят, снимут, и проезд по городу – распорядок сократим. Вам – только рукой помахать. Я придумал, товарищи подсказали. Знает еще один. И вы. Я буду рядом. Все время буду рядом. Никто близко не подойдет. Да их никто близко и не видел. Это последнее, честно. – Губин заново встряхнул меня. – Это не противоречит… В полдень – на вокзале. Успеем. Все, идем, идемте, ходу, вон, в автобус, там занавесочки. – Повлек нас, но Свиридов дурашливо начал упираться. – Товарищ прапорщик, вы что?

– На колени! – приказывал Свиридов и смеялся сам над собой. – Проси на коленях! Падай в ноги.

Губин измученно улыбнулся и потащил нас дальше. Свиридов взрывами хохотал, восклицал:

– На колени! – Вис на его руке и делал вид, что все, дальше не иду. – Целуй руку!

Все расступались, мы – одни, догнал лысый солдат в телогрейке и подпихивал Свиридова в зад – подсаживал в автобус. Губин заученно проговорил кому-то внутрь:

– Это офицеры Министерства безопасности. Вы поняли, нас попросили из Москвы на случай иметь похожих людей. Для безопасности. Я понимаю, что поздно хватились. Ну хотя бы отдаленное сходство. Когда пора, я постучу.

Выпрыгнул, автобус поехал, мы увидели зубоврачебные кресла, зеркала и cтapуx в синих халатах, спросил время: восемь утра; Свиридов прошелся меж кресел, его усаживали, окликнул меня:

– А правда у меня походка генеральская? – И зевал, а нам протирали лица водой с церковным, похоронным запахом.

– Вот чем закончилось, – протянул лысый солдат, он тоже с нами, я вздрогнул, предупредил Свиридова:

– Клинский! Не слушай его! Чего тебе? Чего ты к нам ладишься? – Посмотрел на его череп, ожидая увидеть впадины, бугры, синие пятна.

Солдат залепил лысину руками и невесело тянул:

– Не-ет, ничего они не успели надо мною – все обошлось. Что думаешь первое? Земский собор? – Заикнулся и посидел, разинув рот, словно челюсти расперла пружина. – Главное сделано, остались мановения руки. Нагнали силу – пойдет сама. – Ему неприятно, что заикание все заметней, он отдохнул. – Сейчас не хочешь, а там затянет. Лучше прикинуть загодя, что первое? Направление. Хоть из рук не уронить. Будет противно – никто не имеет… заставлять целую жизнь. Подменим. Простите! – Он поцеловал мою руку, я запоздало отдернул. – Не губи. Не забудьте меня. Я для себя корыстно не брал, мы-мы-и… – Заикание одолело, он пятнами покраснел от смущения и ушел к водителю, на соседнее сиденье, где помещаются ученики, билетеры, экскурсоводы.

Старуха запрокинула мне голову на кожаный подголовник.

Растерла по ладоням маслянистые червячки вазелина и легкими нажатиями пальцев слева и справа крепила на мой нос мокрые тяжелые нашлепки мучного цвета. Разгладила… И продолжала лепить уже ноздри.

Старуха оборачивалась на изображение, не видное мне, я покосился: прапорщику втирают в щеки черный порошок. Он сидел не шевелясь – спал.

Что теперь берет? Взяла вату, смяла из нее две лепешки, прикладывая для уточнения размера к моим щекам. Вырезала из белой простыни два лоскута круглых и промазала их края белой, пахнущей спиртом жидкостью. Приложила вату к щеке и накрыла ее лоскутом – смазанные клейкие края пришлись на кожу. Она разгладила лоскут по окружности – приклеила. И взялась за другую щеку.