Порождения ехиднины - Татьяна Апраксина

- Я же сразу сказал, что думаю, что это бред. Даже разобрал, из чего его составил.

- Вот этого и испугались. Понимаешь, Антонио, сначала ты пошел за маньяком, потому что он сказал интересную тебе вещь - и никто другой не дал бы тебе обкатывать эту теорию здесь и сейчас. Нет, подожди. Потом ты из обрывков знаний соорудил другую теорию - очень бестолковую, надо сказать, с дырами, в которые пройдет паровоз - и из-за нее встал насмерть там, где ничего не нужно было защищать... но ведь ты этого не знал, и стоял бы, пока не умер. Они боятся давать тебе материалы по этим делам, потому что не знают, что ты придумаешь в следующий раз - и как далеко тебя это заведет.

Мальчик вздыхает, склоняет голову на грудь, одновременно надувает и сжимает губы - и опять вздыхает.

- Я их понимаю... - все эти мимика и пластика соответствуют попыткам посмотреть на ситуацию со стороны близких. Успешным попыткам. Согласия понимание не рождает, и это по-настоящему хорошо. После такого происшествия детеныш мог бы перестать доверять себе.

- И что "особенно отец" - совершенно неудивительно. Он и так жалеет, что дал тебе материалы, из-за которых тебя едва не убили. - Точнее состояние этого отца описывать не стоит. Ему и так слишком подробно расписали, откуда у сына такие представления о допустимом по отношению к себе. - С электричеством не шутят, многим хватает трех-четырех ударов, чтобы заработать судорожный припадок со всеми последствиями.

- Я не знал... - морщится Антонио, - вернее, не подумал.

- Вот то-то и оно. Ты сочиняешь гипотезы буквально из воздуха - и сам в них веришь. Недолго, но веришь. До конца, с полной самоотдачей. И какое-то время забываешь про все, что с этой гипотезой не стыкуется - или мешает тебе действовать, как хочется. Раньше этого не замечали, потому что все, что ты делал, не выходило за границы ваших семейных странностей.

Мальчик задумчиво дергает край пластыря на запястье, отрывает, потом начинает аккуратно соскребать с кожи остатки клея. Смотрит в себя. Уже не первый раз, конечно: у него было очень много времени, чтобы думать, и ни одной возможности сбежать в какую-нибудь новую идею. Очень грамотный уход, надо отдать должное местным медикам. Успокоительные средства, тщательно отобранные книги, разговоры со специалистами и с родителями - и куча времени, чтобы все это переваривать.

- Ну-у... - задумчиво тянет он, - да. Правда. Я увлекаюсь и не ловлю, когда увлекаюсь, когда это еще выдумка, а когда уже... - еще более задумчивая пауза, - операционная система.

- Да. И тебе нужно учиться с этим справляться. Они неправы в одном, - сеньор Эулалио, на сегодня - снова сеньор Эулалио, воспитатель террористов, улыбается. - Информации должно быть не меньше, а больше. В твоем случае. Потому что если бы ты успел разобраться, ты бы, во-первых, знал, с чем имеешь дело, во-вторых, не перепутал бы все на свете, и в-третьих, понял бы, что то, что с тобой произошло под конец - вовсе не бред. В отличие от начала.

Антонио совершенно не удивлен. Выражение лица - точь-в-точь как у отца, обдумывающего очередную шутку в адрес ближних и дальних своих. Все достаточно очевидно - увидел, что окружающие шокированы его рассказом, экстраполировал, как должна выглядеть в данном случае нормальность, вдумчиво проанализировал свое видение - "собрал из прочитанного, из образов знакомых ему людей, из прочего, что носит в голове", - и выдал вслух, чтобы успокоить. Их и себя самого.

- Но я и тогда думал, что бред... По крайней мере тот человек. И гавань. Гавань я видел на картинках. Почти такую, я потом посмотрел. И сирена в порту - это был телефон. Я его, наверное, слышал. И мне казалось, что я разговаривал - но в записи этого нет.

Мальчик очень хочет, чтобы я его разубедил. Это прогресс.

- Как этот телефон умудрился зазвонить - отдельная история, потому что Голдинг клянется, что, когда ты отключился, он уронил аппарат - и еще потом в шнуре запутался, пока вокруг тебя бегал. И вырвал провод из стены. Он потому и поверил, что у тебя все получилось. Когда звонит дважды поломанный телефон, это выглядит достаточно убедительно. Голдинг, конечно, к тому времени был уже в сумеречном состоянии, - уточняет Эулалио. - И легко мог ошибиться. Но еще он слышал тебя. Ту самую фразу, которая тебе приснилась и которую не зафиксировали средства наблюдения.

- Ой... - складываются кружком еще почти по-детски пухлые губы. - А мне ничего не сказали!

Действительно, не сказали. Потому что сам по себе рассказ мальчика - рассказ, адаптированный мальчиком к нормам окружающего мира, - ничего особо интересного в себе не нес. Галлюцинация на ЛСД, прекрасно осознаваемая Антонио галлюцинация, все хорошо и просто, психологам все коллеги позавидуют, не пациент, а сокровище. Все понимает. А потом господин Сфорца заполучил свеженький, бумажно-хрустящий, еще горячий после распечатки протокол допроса Голдинга. И, дочитав до рассказа о последнем часе перед штурмом, подавился чаем и задал сакраментальный вопрос "ЧТО ЭТО?!". Это было уже второе "что это?" в этом деле, автором первого числился Рикша, он же Одуванчик, анализировавший звук. Господин Сфорца пошел поинтересоваться у дуреющего от скуки в палате Максима, что именно там вытворял Амаргон - пары реплик на записи было недостаточно, - и попутно услышал про еще одну галлюцинацию: угасающие гудки в телефонной трубке. На этой стадии вовлеченные лица решительно заявили, что за сутки Мировой Совет ничего страшного сделать не успеет, если успеет - разберем, а вот тут черт ногу сломит, а зачем нам хромой черт?..

Мистер Грин взял срочный отгул по семейным обстоятельствам - что в его положении выглядело несколько анекдотически, но, в конце концов, кто бы смог ему запретить - и теперь занимался вполне привычным для его ордена делом: спасал Князя Тьмы от сложного перелома.

- Еще интересней то, что принадлежащая корпорации служба сотовой связи звонок твоего брата зафиксировала как действительный. А вот городская АТС - нет.

- Это как?

- Ну вообще-то местная система наземной связи - это ужас смертный. Они могли не засечь соединение по тысяче уважительных причин. А вот что вы с Голдингом не сговаривались о том, что рассказывать - это факт. Как факт и то, что он поднялся и собирался открыть дверь. Как то, что ты якобы сказал - а он услышал, но на записи этого нет.

- Погодите, - машет рукой мальчик. - Так что получается, если телефон и правда был разбит, вся эта идея... и меня бы не?..

Его бы не. Поскольку все это время у Голдинга был при себе пистолет, столь любимый в Винланде крупный калибр, и он признался, что уже планировал убийство и самоубийство. Не то чтобы его показаниям стоило верить на 100%... примерно на 95%. Поскольку творец сверхлюдей пришел к выводу, что если и в этот раз не получится, то и продолжать не стоит. Но оно получилось - вот, оказывается, надо было дойти до последней стадии отчаяния.

Он тихо счастлив, Голдинг. Его не смущает, что его убьют, он не против - заслужил прошлыми ошибками. Он добился своего, совершил прорыв - пусть и не так, как думал. Он улыбается следователям - и очень обрадовался, когда ему сказали, что у Антонио все в порядке. И еще он уверен, что теперь исследования не бросят. Что корпорация пойдет дальше, обязательно. Ну как же иначе - результат-то налицо... корпорация, возможно, обе, не откажутся от такого шанса. И Антонио не откажется. Замечательный мальчик, это просто прекрасно, что они встретились. Чудо.

- Что там произошло с телефоном - непонятно. А что с тобой - понятно.

- Что? - Тянется за ответом, как к коробке с рождественским подарком - что там, ну что? Последние остатки детской непосредственности. В случае Антонио - можно сказать, следовые количества ее.

- Скажи мне, Антонио, ты христианин?

- Ну да, - приподнимает бровь, ловит иронию. - Я ромский католик.

Тут почти все - ромские католики, за исключением синьоры Сфорца и Максима, а также Голдинга, но речь не о нем. Все. Включая Одуванчика и его группу. И что, спрашивается, делают все эти католики, видя вполне простую вещь? Придумывают длинные, путаные, сомнительные как бы научные объяснения. У одного звук в картинки переработался. У другого сотрясение мозга. У третьего внезапные видения от передозировки ЛСД...

- Скажи пожалуйста, ромский католик, у нас с тобой общение святых прописано - или нет?

Антонио вскидывает голову.

- Я его сразу спросил, на всякий случай, святой он или нет... А он сказал, что он дурак.

Выдохнуть, подавить неуместный сейчас смех.

- Это не взаимоисключающие понятия, Антонио. Собственно... если просто посмотреть биографии известных нам святых - что ты вообще-то должен был делать - то утешиться можешь не только ты, но даже я. Если говорить о глупости. Вторая половина, та, что касается святости, конечно, куда менее утешительна.

- Значит, все-таки святой? Настоящий? А кто? - сдвигает брови, вспоминает. - Я знаю Иоанна Кассиана Марсельского, Виктора Марсельского, Серена... - старательно перебирает в уме страницы святцев, почти слышно, как они шелестят.