Егерь. Девушка с Земли - Максим Хорсун

— Да, но мы носим фамилию Марвелл!

— Ох уж моя саламандра гибкая! — Греза обнимает Реми. — Что там? Саженец дендрополипа?

— Нет, обычная мозговая косточка. Никакого криминала.

— И среди рифов нашла, у кого отобрать сердце. Ушлая девчонка! — Грезе, как обычно, хватало одного бокала, чтобы развязался язык.

— Да, коралловое сердце Сирены. — Реми задумчиво смотрит на то, как пульсирует «мозговая косточка». — Грезушка, я хочу тебя еще попросить. Спой то, что ты обычно поешь. Спой мне, чтобы стало как дома.

Грезу не нужно просить дважды. Она отпускает Реми, ставит бокал на пол, расправляет плечи. Ее голос — красивый голос молодой женщины, настоящей певицы, — звучит, точно музыкальный инструмент.

Ждала, проглядела очиВо мраке сверкающей ночи,Люблю тебя очень и очень,Но ты не полюбишь меня.

Оживают сервомеханизмы. Ставни начинают медленно подниматься. Сквозь щели льется золотистый свет раннего утра Сирены. Полумрак в комнате Реми отступает, косяки световых отсветов бледнеют и исчезают до того, как Греза допевает вторую половину куплета.

Два солнца сменяют друг друга,Я жду и мужчину и друга,Метет заоконная вьюга,Но ты не полюбишь меня.

Реми больше не может удержать себя в руках. С неожиданным проворством она срывает с Грезы неглиже, а та хохочет, выгибая спинку.

Реми толкает Грезу на подушки. С жадностью припадает к ее мягким губам.

— Теперь мы настоящая семья, девочка! — шепчет Греза в перерывах между поцелуями. — Ты и я — настоящая семья! — и впивается в худые бедра Реми ноготками с французским маникюром.

…В биллиардной разыгрывают «американку» Марвелл, О’Ливи и Мендолини.

В папке из кожи жаброхвата — программа развития Сирены. Под текстом не хватает лишь одной подписи — росчерка будущего представителя корпорации на Сирене Ремины Марвелл.

38

В подсобке послышался подозрительный шум. Энрике взял топорик для разделки мяса и распахнул дверь.

— А ну пшел, бомжара! — рявкнул он, завидев грязного оборванца, дочерна загорелого, обросшего многодневной щетиной.

Оборванец как ни в чем не бывало оттер субтильного бармена в сторонку, вышел в обеденную залу.

— Пока я колохру не вызвал, — пробормотал бармен.

Кроме криля, облепившего лопасти вяло вращающегося вентилятора, в зале никого не было. Еле ворочая шершавым от многодневной жажды языком, оборванец проговорил:

— Какая колохра, Энрике, сиеста…

Бармен бросил топорик на стойку, взмахнул полотенцем, разгоняя криль. Всмотрелся.

— Ты, что ли, Эндрю? — спросил он. — А мы думали, ты сгинул в минувший Карлик! Джойс твой, плакался: пропал, дескать, патрон и жалованье зажилил.

— Я это, я, можешь не сомневаться, — прохрипел Скворцов. — Лучше налей мне что-нибудь… И пожрать…

— Желание дорогого гостя — закон, — отозвался бармен, не двигаясь с места.

Егерь посмотрел на него мутными глазами, скривил в усмешке обметанные губы. Снял рюкзак, вытащил из него мешочек, взвесил на ладони. Энрике вытянул тонкую шею.

— Что это у тебя?

— Кристаллический марганец! — ответил Скворцов. — Давай, шевели жирной задницей. Обед, выпивку, ванну… и одежонку поприличнее…

— Откуда у меня, — проговорил Энрике, нацеживая кружку темного пива. — Что здесь тебе, магазин готового платья?

Скворцов только отмахнулся. Тяжело опустился на пластиковый стул, пробормотал:

— Знаю я тебя.

Бармен поставил перед ним кружку и ушел на кухню, разогревать полуфабрикаты. По дороге заглянул в мешочек. Полюбовался игрой света на гранях бледно-розовых кристаллов. Прикинул, сколько он сможет выручить у перекупщиков. Даже с учетом инфляции получалось недурственно. Настроение его стремительно улучшалось. Где-то Энрике уже читал об этом: вошел в харчевню бродяга, а оказался графом… Интересно, у этого графа в рюкзаке только один такой мешочек?..

Когда он принес тарелку с бифштексом и жареной картошкой, Скворцов спал, уронив голову на столешницу. Кружка была пуста лишь наполовину.

…Спустя десять часов экзобиолог Андрей Скворцов вышел из бара. Лицо его, оставаясь черным, как головешка, в целом приобрело некоторую благообразность. Вместо драного камуфляжа на егере был светло-серый костюм и туфли того же цвета. Волосы, поседевшие за одну долгую сиренианскую ночь, прикрывала новенькая шляпа. Скворцов слегка прихрамывал, а потому опирался на трость. Энрике снабдил егеря всем необходимым. Обменял еще один мешочек с кристаллическим марганцем на пятьсот кредов. Курс грабительский, но за такие деньги можно и не задавать неудобные для гостя вопросы.

Скворцов не торопясь дошел до главной улицы Прозерпины. Встречный патруль колохры отдал ему честь. Наверное, от растерянности. Вид стражи порядка имели пришибленный. Кивера набекрень, килты, как никогда, напоминают женские юбки, на гетрах толстым слоем лежит коралловая пыль. Патруль сопровождали облачка криля. Колохровцы словно не чувствовали себя хозяевами на улицах столицы. И когда Скворцов вышел на главную площадь, он понял — почему.

Возле неказистого здания управления Колониальной охраны лежал «Мастондонт-С400» — средний десантный транспортер звездной пехоты на воздушной подушке. Носовые орудия зачехлены. Тубусы боевой оптики — тоже. Неспешно вращается зеркало радара. На лобовой броне «загорает» часовой. Прозерпинские мальчишки мнутся поодаль, им не терпится пощупать боевую машину немытыми лапами, но они побаиваются часового. Мирная картинка. Но бывший сержант звездной пехоты знает ей цену.

Не зря Жерех перед смертью «болтал» о батальоне звездной пехоты. Вот она. Красноватая пыль на «юбке» воздушной подушки — «Мастодонт» побывал на марганцевых приисках. Значит, симмонсы окопались там. А пехотура их оттуда выкурила. Молодцы ребята. Интересно, кто у них командир? Может, кто из старых сослуживцев?

Скворцов достал из кармана золотой портсигар. Кристо подарил на память. Вместе с несколькими мешочками сернокислого марганца. Впрочем, щедрость магистра ничто по сравнению со щедростью егеря. Два кило минерального сырья против двухсот литров стимулятора. Такого и в кино не увидишь.

На крылечке управления появились двое. Незнакомый Скворцову военный с нашивками майора звездной пехоты и прихлебатель Эдмонда Марвелла писатель Грегори О’Ливи. Судя по бурной жестикуляции, бойцы вспоминали минувшие дни.

«Так-так, — подумал егерь. — По крайней мере, наш бумагомарака бывшего сослуживца точно нашел…»

Майор и писатель сошли с крыльца и направились прямиком в сторону Скворцова. Тот нахлобучил поглубже шляпу, сунул в губы сигарету, щелкнул зажигалкой и повернулся к приближающимся собеседникам спиной, делая вид, что заслоняется от ветра. Они прошли мимо, не обратив на егеря внимания. До него долетели обрывки их разговора.

— Донахью помнишь? — вопрошал майор.

— А как же! — восклицал писатель. — Пройдоха Дон!

— Генерал уже, — басил майор. — В штабе подъедается.

— В штабе? — изумлялся писатель. — На Гермии?

— На Гермии, — хмыкал майор. — Поднимай выше! В Брюсселе!

— Ого!

— Если повстречаешь, передай ему привет от Ковальского…

— Обязательно передам! Слава Вседержителю, на закате стартуем. Если твой кавторанг даст «добро».

— А куда он денется. Космос чист. Планета практически — тоже. Мои ребята прочесывают сейчас пустоты под Хардегеном.

Они отдалились на несколько шагов, и Скворцов медленно, нога за ногу, двинулся следом.

У него не было определенного плана. Только — цель. Увидеть ее. Посмотреть в глаза. Попытаться понять, почему Риф выпустил из своих бесчисленных щупалец этот экземпляр и не выпустил тот. Ведь неспроста псевдо-Розенталь сказал: «Если жизнь однажды возникла, она не исчезнет без следа». И еще он намекал на возможность модификации Ремины Марвелл. Для него, экзобиолога Скворцова. А значит, для себя Риф ее тем более мог модифицировать. Но с какой целью?

Майор и О’Ливи ввалились в гостиницу. Егерь остановился неподалеку от входа, не торопясь докурил сигарету. Выбросил окурок в урну. Рядом возникли сестры Христофоровы. Поморгали лягушачьими глазками. Скворцов порылся в карманах, достал горсть мелочи, высыпал в подставленные ладошки.

— Дорого, — сказала старшая.

— Кофеты, — отозвалась младшая.

Они развернулись и запылили к супермаркету. Надо думать — за конфетами.

— Не хотите взрослеть, девочки, — пробормотал егерь им вслед. — Правильно делаете. Взросление обходится дорого. Порой — очень дорого. Дороже конфет. Дороже любви. Дороже жизни. А жизнь, если она однажды возникла… О, черт!

Он рванулся к входу в гостиницу. Швейцар распахнул перед ним двери. Новый швейцар — не Бруно.