Боевой 19-й - Михаил Булавин

— Кто будет устанавливать орудие? — спросил Паршин.

— Техник-артиллерист. Золотой парень. Поехал за пушкой. Сегодня и пулеметы привезут.

— Замечательное сооружение. Хорошо! — похвалил Паршин.

— Хорошо-то хорошо, а вот куда меня денут? Ведь я не отступлюсь. Или на бронелетучку, или к тебе прибегу. Ты уж мне винтовочку припаси, а?

— Не обижу, Прохор Дмитриевич.

— Спасибо.

Паршина провожали товарищи. Он взошел на мост, а они стояли внизу. Паршин поднял руку и впервые за долгое время ощутил, как к сердцу подкатила теплая волна и зарябило в глазах. Он взял под козырек, повернулся и, громко стуча сапогами по деревянному мосту, пошел в город.

Военком Холодов, вернувшийся из Совета обороны, беспокойно ходил по комнате. Глубокая складка легла на его выпуклый лоб. Он резко останавливался и, нагнувшись над столом, разглядывал карту. Красные и синие карандашные пометки, линии и кружки легли вокруг пригородных поселков и города.

— А, прекрасно! — сказал он навстречу входившему Паршину. — Только что вспомнил о тебе. Прикидывал наши силы. Их мало. Садись и рассказывай, как идут дела, что слышно нового, как на оборонительных участках?

Паршин положил на стол планшетку, тяжело опустился на стул.

— Устал?..

— Да. Но имею полное представление и не совсем удовлетворен виденным.

— Не удовлетворен? Это хорошо. Восхищаться нечем. Сам знаю, что окопы, мелковаты, проволочные заграждения очень плохи.

— Если бы у нас было больше времени...

— Тогда бы? — бросил на ходу Холодов и, остановившись у стены, повернулся к Паршину.

— Мы бы усилились, окрепли и подготовились. Тогда бы нам не был страшен ..Мамонтов, имей он сил даже вдвое больше.

— А сейчас страшен?

— Не страшен, но опасен. Должен откровенно сказать, очень опасен, а у нас не хватает времени для подготовки.

— Вот теперь я с тобой согласен. Именно опасен, и успокаивать сёбя тут нечего. Вот посмотри, — подошел Холодов к карте, вынимая карандаш. — Итак, шестьсот девятый полк с четырьмя легкими и двумя тяжелыми орудиями занимает северо-западный сектор, шестьсот седьмой полк с четырьмя легкими орудиями — юго-западный сектор, а запасная бригада с тремя легкими орудиями — восточный сектор. В резерве еще шестьсот восьмой полк с двумя шестидюймовыми орудиями, небольшие отряды внутренней службы и охраны города, но это — резерв. А вообще сил недостаточно. Противник, как нам сейчас известно, движется тремя колоннами: с запада, севера и востока. Он располагает пятью-шестью тысячами штыков и сабель. Это много, — бросил он быстрый взгляд на Паршина. —

Причем имеет достаточное количество артиллерии и возможность оперировать крупнейшими кавалерийскими соединениями, чего у нас, к сожалению, нет. А времени у нас действительно мало.

— Очень, — вновь подтвердил Паршин. — Я был сегодня на Задонском шоссе, у завода Рихард-Поле, где наши товарищи роют окопы. Тянуть проволочные заграждения нечем. Не хватает проволоки. Они злятся, досадуют. Злюсь и я. Рабочие просятся в отряд, молодые и старые. Один совсем молоденький. Очень обрадовался, когда я пообещал ему. А вот час тому назад я был в железнодорожных мастерских, Партийный комитет организовал митинг. Рабочие требуют создать из них специальный отряд. Они оборудовали из железного пульмановского вагона бронелетучку. Работают, как черти. В отряд к Смирнову записалось много рабочих.

— Значит, голов не вешают?

— Наоборот. Необыкновенный подъем, в особенности после этого воззвания.

— Вот в этом-то наша и сила! — загорелся военком. — Поддержка со стороны населения, горячее сочувствие к нам граждан. Вот наши резервы. Это увеличивает наши силы. В этом наше преимущество, которого у врага нет. А ведь и рабочие и парнишка, которые просились в отряд, обязательно придут. Кстати, — заметил он, — вчера я шел через площадь Третьего Интернационала и залюбовался Хрущевым. С каким воодушевлением занимается он с ребятами. В нем есть это умение увлечь, зажечь людей.

Парпщн с удовольствием выслушал похвалу другу и вставил:

— Тоже наши резервы.

— Да. Совершенно верно. Ведь мы, — пододвигая к Паршину стул и садясь против него, продолжал Холодов, — в военных академиях не учились. Наш командный состав пополняется за счет таких, как Хрущев. Ведь не скажешь белой погани: подождите, мол, вот мы обучимся военному делу и тогда будем с вами воевать. История не отпустила нам для этого времени. Мы учимся в жестокой, смертельной борьбе.

Застрекотал телефон. Холодов снял трубку, и по тому, как он на носках прошел к столу, расправляя закрутившийся шнур, и сел за стол, Паршин понял, что передают что:то важное. Придвинув чистый лист бумаги, Холодов ничего не записывал, а только постукивал тупым концом карандаша по столу. Паршин следил за лицом Холодова, стараясь понять, о чем может идти речь. Холодов слушал, изредка произносил слово «да». Он привстал и, глядя на карту, то мрачнел, то широко открывал глаза, словно чему-то удивляясь, но ни разу не улыбнулся. Через некоторое время Холодов повесил трубку на рычажок.

— Ну вот, — сказал он после некоторого молчания настороженному Паршину. — Вести невеселые. Задонский полк с тяжелыми боями отходит вдоль Задонского шоссе. Правая колонна Мамонтова заняла Ка-сторную и движется на Воронеж. Левая колонна заняла Усмань.

Паршин взял планшет и, теребя ремешок, задумался.

— Сейчас сообщили, что сегодня в шесть часов вечера на площади Третьего Интернационала назначен городской митинг, так что ты иди, отдохни часок и приходи сюда.

— Хорошо. Я найду Хрущева и схожу с ним в госпиталь проведать раненого товарища. В эти дни не было досуга, а завтра неизвестно — придется ли.

Холодов вместо ответа кивнул головой, провожая Паршина добрым взглядом.

Не доходя до площади, он встретил взвод Хрущева.

— А командир где? — спросил он у молодого, бойкого парня, ведшего отряд.

Парень взял под козырек и, пристукнув каблуками, что, видимо, ему самому нравилось, ответил:

— Товарищ командир взвода пошел в госпиталь.

«Ишь, как подтянул, — подумал Паршин, глядя

вслед четко отбивавшему ногу отряду. — Как-то будут в бою?»

Несмотря на опасность, надвинувшуюся на город, в госпитале строго соблюдали установленный порядок. Прежде чем попасть к Блинову, надо было вызвать дежурную сестру, попросить разрешения у старшей сестры/ ответить на ее вопросы и выслушать несколько предупреждений: громко не разговаривать, долго не задерживаться, не утомлять больного и непременно надеть халат.

Стараясь не грохать сапогами, Паршин в сереньком халате вошел в палату. На койке с бледносерым, заросшим щетиной лицом лежал Зиновей. Был он худ, но весело улыбался. Рядом стоял Хрущев.

— Ничего, ничего, товарищ командир, — зашептал Зиновей,.— садитесь прямо на койку.

— Как твои дела, Блинов? Как рана?,

— Заживает, — зашептал Зиновей.

— Ты что, голос потерял?

— Не-е, привык. Не велят шуметь. Тут есть совсем плохие.

— Скоро выпишут?

— Должно быть, не задержат. Намедни доктор обнадежил. Ды, говорит, Блинов, ejLue не одному беляку голову оторвешь. Я сам так думаю, товарищ командир. Боль небольшая. Крови я много потерял, ослаб дюже. А теперь питают, не жалуюсь. Ну, а что слыхать в городе, товарищ командир? Сестры да врачи только утешают. Это их такое дело. А как оно на самом деле? Устин, что в городе?

Паршин заметил, как бесшумно вошла в палату старшая сестра и,.не глядя ни на кого, остановилась у окна. В грудном карманчике белого халата поблескивал термометр. Она .чем-то напоминала Надю Болдину, такая же светловолосая, белолицая, только немного выше ростом. На вид ей было лет двадцать пять. Разговаривая с Зиновеем, Паршин чувствовал на себе ее взгляд. Несомненно, она прислушивалась к их словам, а может быть, хотела что-то спросить.