На заре человечества: Неизвестная история наших предков - Николас Уэйд

Вполне понятно, что любые теории о генетической основе расовых различий могут возбуждать страсти. Долго кипели споры вокруг тестов на умственное развитие, которые, как считается, отражают различия между населяющими США расами. Есть обширная область совпадающих результатов, но если брать среднее значение, то у выходцев из Азии показатель немного выше, чем у американцев европейского происхождения, а у афроамериканцев – ниже. Это признанный факт, но вот устраивающего всех объяснения у него нет. Некоторые психологи заявляют, что тесты на IQ замеряют общее умственное развитие, которое, по их мнению, в значительной степени определяется наследственностью, и что результаты теста предсказывают успешность в дальнейшей жизни. Другие же считают, что тесты демонстрируют лишь разницу в образовании и других культурных особенностях, и значит, никакие генетические объяснения результатов неприменимы. В свете этой дискуссии, анализ которой не входит в задачи нашей книги, изучение рас давно приобрело ореол скандальности.

Менее тревожная сфера проявления расовых различий – спортивные рекорды. По данным кинодокументалиста Йона Энтайна, примерно 95 % всех лучших результатов в спринте принадлежат бегунам из Западной Африки или происходящим оттуда афроамериканцам. Энтайн снял фильм о доминировании африканцев на спортивной арене, а затем написал книгу под названием «Табу», намекая на остракизм, которому подвергается любой, кто заговаривает о генетических основах расового разделения. Господство западных африканцев в беге на короткой дистанции столь безраздельно, что «в последних четырех Олимпиадах все финалисты в мужских забегах на 100 м были западноафриканского происхождения», – пишет Энтайн{258}.

На средней дистанции, от 5000 до 10 000 м, однако, доминируют не западные африканцы, а выходцы с востока материка, кенийцы. У них 60 мировых рекордов в беге с препятствиями на 3000 м и более половины рекордов в беге на 5000 и на 10 000 м. Большинство кенийских чемпионов происходят из народов группы календжин, населяющих земли Великой рифтовой долины, в частности из небольшого племени нанди. Нанди составляют меньше 2 % населения Кении, но к ним принадлежит 20 % всех победителей крупных международных соревнований по бегу{259}.

Занятно, что кенийцы пытались захватить лидерство и в спринте, но потерпели впечатляющий провал: лучший показатель кенийца на стометровке стоит примерно 5000-м в списке результатов, когда-либо зафиксированных на соревнованиях{260}. Это наводит на мысль, что кенийцы обладают каким-то качеством, особенно помогающим на средней дистанции.

Энтайн отмечает целый ряд социальных факторов, помогавших, по крайней мере в прошлом, добиваться лидерства в тех или иных видах спорта. В 1930-е в баскетболе доминировали еврейские спортсмены, и спортивные обозреватели, рассуждавшие об особой генетической предрасположенности евреев к баскетболу, конечно, заблуждались. Однако многие виды спорта, особенно бег, сегодня открыты для всех желающих, вне зависимости от расы и социального происхождения. По мнению Энтайна, при всех упорных тренировках и других методиках воспитания больших спортсменов, столь безусловное господство западноафриканцев в спринте, а кенийцев на средних дистанциях должно иметь и какие-то генетические предпосылки. Джон Мэннерс, написавший о кенийских бегунах несколько книг, также склонен именно генетикой объяснять выдающиеся успехи календжинских атлетов, чьи достижения, по его словам, «создали самую плотную за всю историю спорта географическую концентрацию рекордсменов»{261}. Календжинцы, воинственный скотоводческий народ из группы нилотов, много веков живут на высокогорье – 2000 м и более над уровнем моря – и почти не смешиваются с другими народами. У них есть любопытный обычай, который, пишет Мэннерс, мог послужить инструментом генетического отбора сильных бегунов. Обычай связан с угоном скота – занятием, в котором календжинцы были в свое время непревзойденными мастерами.

Кто-то может сказать, что это кража, но календжинцы считали, что лишь возвращают себе собственность, которая дарована им богом, но по нечаянности попала в чужие руки. Процедура возврата зачастую предполагала прогулки на сотню миль с лишним, чтобы скот оказался достаточно далеко, когда хозяин обнаружит его пропажу. «Чем более умелым угонщиком был юноша – а это умение в немалой степени состояло из высокой скорости бега и хорошей выносливости, – тем больше он добывал скота, – пишет Манер, – а поскольку скот был валютой, которой потенциальный жених рассчитывается за невесту, большое стадо позволяло иметь больше жен и производить больше потомства. Нетрудно понять, что такое репродуктивное преимущество могло за несколько веков заметно модифицировать генетику племени»{262}. Мэннерс подчеркивает, что это лишь догадка, а не точное знание о том, как календжинцы стали такими быстроногими.

На международных спортивных соревнованиях даже малозаметные различия между расами и этническими группами внутри рас наглядно высвечиваются: причина этого – характер распределения физических характеристик внутри популяции. Так, в популяции большинство индивидов – среднего роста, карликов и гигантов совсем немного. Если одна популяция немного выше другой, разница вряд ли будет заметна при сравнении их средних представителей. Но если взять и отобрать из двух популяций десяток самых рослых индивидов, то наверняка все десять окажутся из «высокой» популяции, поскольку мы сравнивали не рядовые образцы, а крайности.

То, что различные расы и этнические группы легче других преуспевают в тех или иных видах спорта – африканцы на беговой дорожке, китайцы в пинг-понге, европейцы в тяжелой атлетике, – само по себе не указывает ни на какие генетические особенности, но здесь видится нам отправная точка, намек на то, что такие особенности стоит поискать.

Гены против географии

Отдельные личности из разных рас могут почти не отличаться друг от друга, но человеческие сообщества существенно разнятся по уровню организации и технического развития. Некоторые культуры, например в Новой Гвинее, только выходят из каменного века, а тем временем другие, типа Финляндии или Тайваня, имеют высокий уровень образования и лучше всех производят сложнейшие товары для глобальной экономики. Объясняется ли эта разница только тем, что новогвинейцам не повезло с географическим положением и ресурсами или, может быть, некие генетические особенности, касающиеся, к примеру, социальности, затормозили одни народы в каменном веке, а другие пустили по совершенно иной траектории?

За географическое объяснение выступает Джаред Даймонд из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. Он пишет, что в Евразии существовало больше пригодных для одомашнивания растений и животных и потому там раньше зародилось сельское хозяйство, а евразийцы таким образом получили фору в экономическом развитии. Приспособившись жить поселениями, они выработали иммунитет ко многим болезням, включая те, что переносятся домашними животными: грипп, корь, оспу и др., а народам с других континентов, не знавшим городской культуры, эти болезни несли опустошительные эпидемии.

По мнению Даймонда, именно стартовая фора в хозяйственном развитии и возбудители болезней, а вовсе не врожденная разница в способностях, помогали европейцам покорять другие народы. «История разных народов движется разными путями из-за различий в условиях жизни народов, а не из-за различий в биологической природе самих людей», – утверждает он{263}.

Даймонд пишет, что много лет провел в Новой Гвинее, изучая птиц, и хорошо узнал аборигенов, которые впечатлили его своим живым интеллектом. После этого Даймонд усомнился в объективности данных IQ-тестирования в США, где «многочисленные белые психологи десятилетиями стараются доказать, что черные американцы африканского происхождения от природы менее интеллектуальны, чем белые люди, происходящие из Европы».

По мнению Даймонда, в реальности новогвинейцы, вероятно, даже умнее, чем европейцы, а причина этого, поясняет он, в генетике. У европейцев главным фактором отбора стала способность приобрести иммунитет к болезням, свирепствовавшим в густонаселенных районах, а в Новой Гвинее, где главными причинами смерти были война, убийства и голод, выживание действительно требовало умения думать. «В Новой Гвинее естественный отбор, закрепляющий гены интеллекта, вероятно, был куда более суровым, чем в демографически плотных, сложно организованных сообществах, где наиболее мощный отбор действовал в области обмена веществ [т.e. устойчивости к болезням], – поясняет Даймонд и заключает: – По интеллектуальным способностям новогвинейцы, вероятно, генетически превосходят людей Запада».

Но если новогвинейцы такие умные, почему же менее развитые, избавленные от болезней европейцы нашли выход из губительного круга первобытной вражды и постоянного кровопролития, а для представителей Новой Гвинеи эта задача оказалась нерешаемой? Потому, считает Даймонд, что европейцам повезло с географией. В Евразии видов животных и растений обитает больше, чем где-либо, в том числе видов, подходящих для одомашнивания. Поскольку виды приспосабливаются к климатическим зонам, одомашненные растения и животные могли распространяться вдоль параллелей, и таким образом европейцы набрали широкий круг сельскохозяйственных культур и скота и получили значительную фору в неолитической революции. Это стартовое преимущество, не очень заметное 10 000 лет назад, мало-помалу нарастало, и дошло до того, что в 1500 г. н. э. в обеих половинах Евразийского материка возникли великие цивилизации, тогда как остальной мир, по больше части, еще не выкарабкался из родоплеменной вражды и устной традиции.