Черное платье на десерт - Анна Данилова

– Послушайте, Александр Сергеевич, да ведь вы пьяны! – Изольда схватила со стола бутылку, из которой пил в течение всего разговора Максимов, и понюхала горлышко. – Это же не вино! Подкрашенный самогон?

– Ну и что, что самогон. И не такой уж я пьяный.

Изольда сжала кулаки от досады: надо же, встретить человека, который был лично знаком с Еленой Пунш и Юрой, ее мужем, который мог бы так много рассказать о ней, и позволить ему напиться прямо на твоих глазах, и это вместо того, чтобы подробнейшим образом расспросить его обо всем!..

– Я вот что еще хочу сказать… Вы, верно, забыли, что Юра – маленький. А Лена была высокая девушка. Вам это ни о чем не говорит? То-то и оно. А вот ему было не все равно… И он, как мне думается, хотел доказать нам всем, что он не МАЛЕНЬКИЙ, а БОЛЬШОЙ человек, понимаете? И доказал. Теперь я, несчастный клоун и пьяница, в полном дерьме, а он – маленький – забрался так высоко, что не достать… Он как-то говорил мне, что мечтает опустить ее, принизить, доказать ей, что она ничто и всем обязана лишь ему… Думаю, что его любовь к ней постепенно превратилась в самую что ни на есть ненависть! И кто знает, если бы она не сбежала от него, осталась ли бы Лена вообще жива…

– В смысле? – У Изольды волосы зашевелились на голове. – Что вы хотите этим сказать?

– Только то, что он мог желать ее смерти…

Теперь Изольда уже нисколько не сожалела, что Максимов напился – человек в таком состоянии, как правило, говорит все, что думает.

– Желать ее смерти?..

– Он не говорил об этом открыто, но как-то намекнул мне, что неплохо было бы подрезать канат, на котором ее поднимали в одном номере с голубями, когда они слетают сверху ей на плечи… Она примерно полминуты висела прямо под куполом…

– И он способен был на это?

– Он был способен лишь говорить об этом, но никогда бы не смог этого сделать. Он любил ее… и тяжело переживал ее уход…

– Вы сказали, что он мечтал опустить ее…

– …опустить с высоты ее роста, как я понимал, ее ложного роста, потому что высокий рост, вот такой, как у меня, это еще не личностный рост, вот так-то! Юра был маленький, а труппа у него была большая, и сборы они делали большие. А я вот родился большой, но ума-то, – Максимов постучал себя по макушке, – маловато… Потому и труппа – дерьмо!..

– Вы можете назвать фамилию Юры?

– Пожалуйста: Лебедев. Вы будете искать его? Он вам нужен, чтобы расспросить про этих убитых малышек?

– Да…

– Тогда вам совет: если найдете его и будете говорить, то постарайтесь при нем не произносить слова «лилипуты»… И еще… так, на всякий случай, чтобы знали: в цирке их тоже не называют лилипутами…

– А как же?

– Маленькие.

Глава 11

Я пришла в себя на той самой квартире, которую сняла вместе с Таней Журавлевой, где меня застала врасплох Пунш.

Сон был так похож на реальность, что я долго не могла решиться встать и посмотреть на себя в зеркало. Мне казалось, что мое лицо еще хранило на себе печать сильной и прохладной ладони Пунш, той несправедливой оплеухи, которой она наградила меня за правду…

За окном была ночь, в квартире – тихо, если не считать характерного звука капающей из кухонного крана воды.

Я встала, включила свет и подошла к шкафу, в котором должны были висеть платья, открыла его и моментально покрылась холодным потом: платьев не было!

Тогда я метнулась к зеркалу в ванной комнате и посмотрела на свое отражение.

Я была готова кричать от ужаса, потому что вся правая щека горела, была красной. Но это было не последним моим открытием. Руки! Мои руки были в черной земле, которая забилась под ногти…

В прихожей на полу стояли мои туфли, к каблукам которых прилипли комья белесой глины.

Неужели я действительно ездила С НЕЙ на кладбище? Но ведь этого же не могло быть! Не могло-о-о!!!

На кухне царил беспорядок: на столе стояли грязные чашки с остатками кофе, сахар был рассыпан (я же нервничала, когда готовила ЕЙ кофе!)…

А когда, вернувшись в комнату, я увидела лежащий на подушке, с которой я всего несколько минут назад подняла голову, большой синий бархатный бант, из моего горла вырвался стон… Это было выше моих сил. Я больше не могла оставаться в этой квартире, чтобы ждать появления очередного призрака…

Я уже понимала, что схожу с ума, что если сегодня меня навещала покойная Пунш, то завтра, возможно, меня определят в клинику…

Надо было срочно собираться и уезжать, прочь от наваждений, от опеки Смоленской, которая, очень может быть, находится в сговоре с Изольдой, уже догадавшейся, что у меня не все в порядке с головой.

Как ни странно, но в тот момент я нисколько не сомневалась в своей психической болезни – уж слишком явными были ее симптомы: «материализация» образа Пунш, женщины, которая не давала мне покоя и постоянно подстегивала и толкала меня в пучину безрассудств. Ведь с того момента, как Варнава рассказал мне о ней и я своими собственными глазами сумела убедиться в истинности его слов, касающихся ее красоты и необычности (взять хотя бы мое причащение к ее гардеробу и реально существующую фотографию на кладбищенском памятнике), мне захотелось стать похожей на Пунш, чтобы испытать на себе любовь Варнавы…

Пунш сводила меня с ума, даже находясь в могиле.

Хотя именно в тот вечер, когда я в отчаянии носилась по квартире, укладывая вещи и приводя себя в порядок при помощи душа, фена и косметики, я вдруг спросила себя: зачем мне было надевать на себя желтое платье Пунш и садиться в машину цыгана? Ну зачем? И какая нормальная девушка позволила бы себе совершить такую глупость? А что, если цыган оказался бы настоящим бандитом и изнасиловал меня в своем Свином тупике, а то и убил, когда понял, что его обманули и вместо настоящей Пунш подослали переодетую аферистку?

Стоя перед зеркалом, накладывая дрожащими руками румяна на бледные щеки и беспрестанно икая, словно кто-то упорно меня вспоминает (уж не те ли, чьи денежки я так легко и бездумно присвоила?), я снова и снова вспоминала почему-то не события последних часов (в частности, поездку на кладбище и «похороны» Пунш), а именно встречу с цыганом в С.

Как же могло такое случиться, что он УЗНАЛ во мне ЕЕ? Он что, никогда не видел ее вблизи? Но это маловероятно, потому что первое, что он сделал, когда мы остались наедине, это полез мне под платье… Значит, он позволял себе такие вольности и раньше!

Решив, что у цыгана было просто-напросто слабое зрение и что ему достаточно было увидеть перед собой подобие Пунш в желтом платье, я временно закрыла для себя эту тему и полностью переключилась на сборы.

Часы показывали половину двенадцатого ночи, когда я с чемоданом в руках стояла в дверях, пытаясь вспомнить адрес хозяина, чтобы забрать у него оставленные под залог паспорт и деньги. Услышав показавшийся мне громом звонок в передней, я чуть не рухнула на пол.

Приблизив лицо к прозрачному, прыгающему передо мной дверному «глазку» – подлому посреднику между моим здоровьем и болезнью (ведь именно в нем я узрела сегодня Пунш), – я увидела Варнаву!

Радости моей не было предела. Никогда еще я не чувствовала себя такой здоровой и счастливой, как в тот момент, когда, распахнув дверь, оказалась в его объятиях.

Он крепко сжал меня, и так мы стояли несколько минут, привыкая к мысли, что вновь обрели друг друга. Конечно, он забыл свою Пунш, да и сколько можно о ней помнить, если есть я, которая никогда не предаст, которая любит его и готова многое простить.

Вот только ложиться с ним в постель в ту ночь я не собиралась, разве что просто поспать. Ну не могла я так быстро настроиться на любовные игры, когда вокруг меня разворачивались такие странные события, как приход того же Юры или мои кладбищенские галлюцинации…

Я хотела объяснить это Варнаве, потому что была счастлива уже тем, что он вообще приехал, что находится рядом со мной, что я слышу его голос. Мне было бы даже достаточно в тот момент одного нежного поцелуя, чтобы ощутить себя полностью счастливой – ведь он приехал КО МНЕ, и издалека, значит, соскучился и сожалеет обо всем, что натворил, негодяй, в С. (я имела в виду его интрижку с Изольдой).

Но Варнава так не считал, он набросился на меня прямо в прихожей и начал срывать одежду. Я, не привыкшая к такому проявлению страсти, не могла ему даже помочь в этом – не успела! – и не заметила, как была полностью раздета и уложена в постель, а точнее, на диван.

– Погоди, у меня же плечо болит… Осторожно…

– А у меня болит сердце, ты что, не видишь, оно прострелено не только пулей, но и стрелой!.. – Он сбросил рубашку, под которой я увидела бурую от засохшей крови марлевую повязку под крестом пластыря.

– Подожди, да нельзя же так…

Мое тело, отвыкшее от мужских ласк, никак не отвечало на них – я так до утра и оставалась скованной. Варнава, этот дьявол Варнава, в которого я была влюблена, НЕ СМОГ пробудить во мне ответное желание, и я лишь удовлетворяла все его прихоти и терпела насилие над своим телом, которое уже через пару часов перестало принадлежать мне.