Великие судьбы русской поэзии: XIX век - Евгений Глушаков

Похороны Некрасова состоялись 30 декабря. Траурная колесница под балдахином двигалась за процессией, а гроб несли на плечах до самого кладбища. Множество народа, венки: «Некрасову – студенты», «От русских женщин»… Принимали участие в процессии и члены едва появившихся в России революционных партий: «Землевольцы», «Южнорусские бунтари». Явились они в открытую и несли свой венок «От социалистов», но скрытно были вооружены на случай вмешательства полиции.

В своей надгробной речи Достоевский поставил Некрасова вслед за Пушкиным и назвал последним поэтом из господ, предрекая тем самым, что Россия стоит на грани грозных перемен и время «господ» кончается. Выступил над гробом Некрасова и молодой Плеханов. Нарождающаяся революция почтила прах одного из самых пламенных своих певцов.

Идея-фикс (Афанасий Афанасьевич Фет)

Одна из самых загадочных личностей в русской поэзии. Загадочна и жизнь его, и смерть. Даже время его появления на свет установлено лишь приблизительно: октябрь-ноябрь 1820 года. А родился будущий поэт в Новосёлках, в семье орловского помещика Афанасия Неофитовича Шеншина и немки Шарлотты-Елизаветы Беккер, которая, по переходу из лютеран в православие, получила новое имя и стала Елизаветой Петровной Шеншиной. Назвали мальчика Афанасием. Даже достигнув зрелого возраста, он ещё долгое время не подозревал, что Шеншин не является его родным отцом.

Афанасий Неофитович был весьма строг нравом. И даже суров. Тиранил жену – существо тихое и безропотное; «начитавшись Руссо, запрещал детям употреблять сахар и духи». А тут ещё и отсутствие достатка, по дворянским представлениям даже бедность. Вот почему специальных учителей у Афанасия не было: отчим на такие траты не шёл. Обходились своими силами.

Мать выучила мальчика читать по складам немецкие книги, а русской грамматике обучал будущего поэта повар, главным достоинством которого было умение имитировать голубиное воркование. Повара тоже звали Афанасием (не в честь ли хозяина?). Поваров при усадьбе Шеншина было много, и все они прошли выучку в московских ресторанах – в «Яре» и при «Английском клубе».

Дело в том, что по провинциальному обычаю, чтобы не тратиться на содержание дворовых ребятишек, было принято отдавать их в город на всякую подсобную работу. В этом смысле поварская – была не хуже прочих. Вот и расплодилось поваров у Шеншиных – сверх всякой надобности. Стряпать им приходилось по очереди: на каждый день недели – особенный повар. Ну а познания в грамматике и прочих науках у юнцов, пообтёршихся в Москве, подразумевались.

Писать Афанасий и в семилетнем возрасте не умел, а читал и в девятилетнем ещё очень дурно. Присматривал за ним старик из дворовых, от которого барчуку нравилось убегать и забираться на макушку какого-нибудь высокого дерева. Испуг старика, суетившегося внизу, приводил ребёнка в восторг. Но верхом наслаждения для маленького Афанасия была военная оркестровая музыка, исполняемая на марше при проходе через Новосёлки. И тогда он вместе с другими мальчишками устремлялся бегом по пыльной деревенской дороге вслед за грохочущей и сверкающей медью.

Сам бывший военный, надумал Афанасий Неофитович обучить пасынка игре на скрипке, чтобы тот в своё время, проходя службу где-нибудь в захолустном гарнизоне, благодаря таковому умению оказался бы на виду, а возможно, и душой местного общества. Два месяца мальчик промучился с визгливым и скрипучим инструментом и отдалённо не напоминавшим великолепные оркестровые трубы и литавры. Потом преподаватель перестал появляться: очевидно, запил; а смычок Афанасий разломал вдребезги об кошку, похитившую из клетки его любимого щегла.

Чтобы вызвать дух соревнования, вместе с Афанасием обучался сын приказчика Митька. Перед началом урока они ставили под окном западню на птиц и, не спуская глаз, следили за нею. Как только птица запутывалась в сети, мальчишки бросались вон из классной комнаты во двор – кто быстрее извлечёт пленницу из западни и посадит в клетку. Вот и всё соревнование. Иногда их состязания принимали более опасный характер: мальчики становились один против другого и, стреляя из луков, начинали сближаться. Чудом не повыбивали друг другу глаза.

При вполне понятном отставании в учёбе Афанасий отличался особенной памятью на стихи. Дядя будущего поэта Пётр Неофитович, восхищённый этой его необычной способностью, даже пообещал платить племяннику по 1000 рублей за каждую выученную песнь из «Освобождённого Иерусалима», как раз в эту пору вышедшего в переводе Раича. Мальчик уже почти выучил первую песнь и был близок к награде, но увлёкся пушкинскими поэмами «Бахчисарайский фонтан» и «Кавказский пленник» и более к эпическому шедевру Торквато Тассо не притрагивался.

Когда Афанасию исполнилось 14 лет, дольше держать его в невежестве стало опасно. Царь строго спрашивал со своих вассалов, чтобы дворянские отпрыски, вырастая, были здоровы, развиты и способны к полезной службе на благо трона и отечества. И вот смастерили Афанасию фрачную пару из старой отчима и вместе с младшей сестрою Любой повезли в Петербург, чтобы там определить на учёбу. Дядя, прощаясь, подарил юноше серебряные часы с золотым ободком и 300 рублей ассигнациями. Перед отъездом был снят запрет на сладости и употребление духов. Своевременная мера, ибо что означал бы запрет, исполнение которого невозможно проконтролировать. К тому же предполагалось, что Афанасию придётся жить в пансионе, так чтобы не пропадало уже оплаченное.

Надо сказать, что Пётр Неофитович, будучи застарелым холостяком, а при этом умён и образован, питал к племяннику самые тёплые родственные чувства, баловал и даже обещал обеспечить его будущее, чего, однако, не случилось. Вполне вероятно, что после рождения у Шеншиных ещё одного сына – Петра, дядя естественным образом переключил свою любовь на маленького тёзку, родного ему по крови. Не потому ли Афанасий Неофитович и назвал так собственное дитя, чтобы бессемейный дядя пожелал именно его сделать своим наследником? Во всяком случае, и по смерти дяди обещанные «богатства» до Афанасия не дошли.

Люба была устроена в Екатерининский институт. Что касается Афанасия, то земляк Шеншиных поэт Жуковский посоветовал отвезти его в Дерпт и дал рекомендательное письмо к профессору Мойеру. А уже в Дерпте Мойер, в свою очередь, присоветовал более тихий расположенный по соседству лифляндский городок Верро и там школу Крюммера, выходца из Германии.

Школа и в самом деле оказалась преотличной, а вот с товарищами не повезло. Как новичка и чужака Афанасия весьма часто и пребольно поколачивали местные шалуны да ещё дразнили за длинный синий сюртук (все ходили в коротких). Тогда он взял ножницы и обкорнал полы, а из обрезков (вот она шеншинская бережливость!) заказал портному сшить модную гречневиком шляпу. Прозывали Афанасия «медведем-плясуном» за неуклюжесть и добродушие, но когда он оказал сопротивление, пусть и пассивное, одному из обидчиков, его перестали бить и зауважали.