Герой Рима (ЛП) - Джексон Дуглас

— Наши люди – Грацилис, Лука, Паул, Мессор и остальные – хороши, а ребята из Лондиниума – отличные солдаты, но… ты слышал эти истории?

— Этот вздор о том, что море становится красным?

— И статуя на вершине храма пала.

— Скорее всего, ее отодвинули, — пренебрежительно сказал Валерий. — Большинство местных триновантов, возможно, исчезли, чтобы спрятаться или присоединиться к восстанию, но их осталось достаточно, чтобы создавать проблемы. Потребовалось бы не более двух человек с парой веревок.

Лунарис ухмыльнулся. — Ты прав, но ты знаешь, какими бывают солдаты. Суеверными. — Его рука поднялась, чтобы коснуться амулета на шее.

— Передай им то, что я сказал, и в следующий раз, когда кто-нибудь шепнет им на ухо, арестуйте их за распространение слухов и инакомыслия.

— Пора, — напомнил ему Лунарис.

— Да, пора.

***

Их было слишком много даже для курии, так что сотня видных граждан Колонии и еще сотня собрались в главном зале заседаний на территории храма. Корвин был там, его темные глаза были озабочены и искали Валерия; Дидий, ростовщик, ловкий и расчетливый, но на этот раз нервный; и десяток других, которых он знал. Люди, которые руководили развитием города со времен Клавдия, согласились на его основание, и люди, которые с тех пор получали от него прибыль. Примерно треть из них была в форме ополчения, остальные – в тогах в пурпурную полосу, которые обозначали их должность. Валерий знал, что его сообщение не понравится ни одному из них.

— Я собираюсь оставить город.

Объявление было встречено бурной реакцией. Мужчины требовали, чтобы им разрешили говорить, требуя первенства от Петрония, который сидел, сгорбившись, в своем кресле, выглядя сбитым с толку и побежденным. Даже ветераны, всю жизнь приученные к власти, казались близкими к мятежу, и Фалько стоял среди них с таким же мрачным лицом, как и все остальные.

Валерий возвысил голос, перекрывая несогласие. — Выбора нет, — сказал он. — Мы не можем защитить этот город от пятидесяти тысяч воинов или даже половины этого количества. Даже если бы стены не были разрушены, я бы не стал пытаться с той силой, которая у нас есть. Вы должны подготовить стариков, больных, женщин и детей к отправке в Лондиниум завтра на рассвете. Обеспечьте их достаточным количеством еды и воды на четыре дня. Реквизируйте каждую повозку в городе, но сведите количество багажа к минимуму. Жизни дороже сокровищ.

— Неужели мы трусы, если бежим от сброда кельтов, чьи задницы мы надрали двадцать лет назад? — Голос доносился из дальнего конца комнаты, и Валерию пришлось вытянуть шею, чтобы разглядеть, кто это сказал: скрюченный седобородый крестьянин, бывший офицер легиона, а теперь центурион Второй когорты ополчения.

— Не трусы, Марк Секуларис, и я, например, не убегу. Если мы побежим, они вцепятся нам в шею, как стая шакалов. Если мы попытаемся защитить город, они разрежут нашу маленькую армию на сотню частей и будут охотиться на нас по улицам, как на крыс.

— Что тогда? — Это был Фалько.

Валерий кивнул, в знак согласия. Он нуждался в помощи этого человека больше, чем в любой другой. Без сотрудничества Фалько Колония была обречена.

— Есть шанс, что мы сможем убедить их обойти Колонию. Если мы продемонстрируем силу в нужном месте и покажем, что у нас достаточно людей, они будут осторожны. Восстание находится в зачаточном состоянии, и его лидерам нужна быстрая победа, чтобы укрепить лояльность своих последователей. Им не понравится атаковать то, что они посчитают полным легионом.

— А если это не сработает?

Валерий позволил своим глазам блуждать по толпе лиц, чтобы каждый человек поверил, что говорит с ним и только с ним.

— Мы сделаем то, что легион делает лучше всего, — сказал он и увидел, как в глазах Фалько вспыхнуло понимание. — Мы будем сражаться с ними на нашей земле и на наших условиях. Когда мы получим известие о приближении варваров, мы выступим им навстречу. Я намерен использовать реку вместо стен, которых у нас нет. Наша самая большая сила – это наше единство и наша дисциплина. Мы напомним им о цене, которую придется заплатить за неповиновение Риму.

— Нас достаточно? — спросил командир ополчения. — Меньше трех тысяч против пятидесяти?

Валерий заколебался, не зная, что сказать дальше. Затем знакомый резкий голос, звучавший несколько недель назад, дал ему ответ. — Если ополчение не может удержать Колонию, ее люди не заслуживают того, чтобы ее удерживать.

Слова были встречены недоверчивым молчанием. Он увидел потрясение на лице Фалько, и через мгновение комнату наполнил рев ярости. Центурион ополчения бросился к нему, но его удержали от физического нападения только двое его соотечественников. Теперь они ненавидели его. Но это было хорошо. Если бы он только мог направить эту ненависть против иценов, тогда, возможно, у них был бы шанс.

Петроний призвал к порядку. Им это не нравилось, но никто не хотел дебатов. Валерий носил власть прокуратора, и неповиновение ему означало мятеж.

Некоторые возражали против эвакуации, те, кто хотел остаться с женами и детьми и защищать то, что принадлежало им, но они были в меньшинстве. Все в комнате знали о кельтах, которых больше не было в Колонии, которые теперь были на севере и точили свои мечи. Они помнили унижения, которым подвергались их соседи; страх перед их возвращением и спокойная властность Валерия сделали все остальное. Когда вопрос был решен, он объяснил, как должен быть организован исход, кто возглавит конвой, кто будет командовать эскортом, сколько разрешено багажа. Получив их согласие, Петроний отдал приказ, и они молча вышли из комнаты, каждый обдумывая, как он скажет своей жене, сколько она сможет унести и где закопает то, что она не сможет.

Когда они уходили, Валерий отвел Фалько в сторону. — Ты был прав, — извинился он. — У нас не хватает людей. Но это было не то, что им нужно было услышать.

Фалько изучал его с задумчивым выражением лица. — Я слышал много призывов к оружию, Валерий, но ни один из них не был столь прямым. Калигула мог бы многому у тебя научиться.

Валерий улыбнулся. Обоюдоострый комплимент, если это вообще был комплимент. Но он чувствовал, что никакого серьезного ущерба нанесено не было.

— Есть одна вещь, которую ты должен знать, примипил, — официально сказал он. — Когда мы будем сражаться с ними, когда их тела будут грудами лежать под нашими мечами, но они все равно будут бросаться на нас, тогда я отступлю сюда, на территорию этого храма, чтобы дать последний бой. Жрецы будут жаловаться, что это святотатство, но я человек практичный и верю, что боги меня поддержат. Мы обеспечим храм теми припасами и водой, которыми сможем. Если ты или кто-то из твоих людей окажитесь в изоляции в бою, направляйтесь к храму. Вы будете среди друзей. Теперь у нас много дел.

За этим последовала ночь хаоса, какого провинция никогда не видела.

Они хлынули в Колонию тысячами. Сбитые с толку семьи, вырванные из безопасности своих домов, в ужасе от того, что может произойти. Богатые или бедные, теперь все они были одним классом, бездомные беженцы, спасающиеся бегством от мстительной армии, которая не проявит к ним милосердия.

Конечно, телег не хватило, чтобы всех забрать. Валерий приказал использовать те, что были в наличии, для перевозки самых маленьких детей, больных и стариков, которые едва могли переставлять ноги. Но какая мать согласилась бы разлучиться со своим ребенком? Какая дочь со своим престарелым отцом? В разгар столпотворения он наткнулся на Лунариса, пытавшегося разлучить двух женщин, которые, крича и ругаясь, боролись за места в транспорте для своих детей. В другое время Валерий рассмеялся бы, увидев недоумение на лице легионера.

— Что мне с ними делать? — спросил Лунарис, держа пару на расстоянии вытянутой руки, когда они рвали друг другу волосы и срывали платья с груди и плеч.

— Брось их в реку, — предложил Валерий. Он сказал это достаточно громко, чтобы они услышали истинное намерение в его голосе, и борьба утихла. Лунарис усмехнулся, и две женщины разделились, все еще плюясь друг в друга, и отступили к противоположным концам конвоя. Валерий помог слепому, разлученному впервые за десять лет со своим опекуном, когда тот бродил по очереди, раскинув руки, вежливо спрашивая, не видел ли кто Юлию. Чуть позже он стал свидетелем того, как две упрямые проститутки Колонии уступили место, за которое они заплатили золотом, обезумевшей молодой матери с визжащим младенцем на руках и широко раскрытыми глазами и сопливым ребенком, дергающим каждую за юбку.