Волчье время. Германия и немцы: 1945–1955 - Харальд Йенер

Вместо запланированных однотипных домов с маленькими садиками выросли длинные, монотонные шеренги наспех сколоченных бараков с глинобитными полами. Лагерь был заселен итальянским рабочими, присланными дружественным режимом Муссолини. Нацистским планировщикам пришлось ради них изменить свой гордый первоначальный замысел – построить город без церкви. В церковь перепрофилировали одну из пивных. Кроме того, потребовался павильон для торжественных собраний и праздников, чтобы поддерживать у привыкших к теплому климату итальянцев соответствующее настроение с помощью пропагандистских увеселительно-развлекательных мероприятий.

Жизнь итальянцам отравляло соседство с «Восточным лагерем», в котором за колючей проволокой в нечеловеческих условиях содержались польские, а позже и русские рабочие, а также внешнее отделение концентрационного лагеря Нойенгамме и несколько маленьких лагерей на территории завода, давно уже выпускавшего наряду с автомобилями авиационные бомбы, противотанковые мины и фаустпатроны. Часть заключенных жили в огромных сырых подвалах без окон прямо под производственными цехами и покидали их, лишь отправляясь на свои рабочие места. В умывальных комнатах цеха № 1 жили несколько сотен венгерских евреек и югославских партизанок. Дневной свет они видели, лишь когда их направляли на работы в другие сектора завода.

В 1943 году в городе KdF-автомобилей работали 10 тысяч заключенных, что составляло две трети персонала. В лагере жили 2500 французов, в том числе несколько сотен добровольцев молодежной организации режима Виши, и 750 нидерландцев, 205 из которых были студентами, приговоренными в 1943 году к принудительным работам на заводе за то, что они отказались подписать заявление о признании гитлеровского режима. Остальных нидерландцев насильственно рекрутировали во время «призывных мероприятий». Их, как и французов, разместили в бараках рабочего поселка, который большинство итальянцев уже давно покинули. В соответствии с национал-социалистской расовой теорией с французами и нидерландцами обращались гораздо лучше, чем с «восточноевропейскими рабочими». Они могли свободно перемещаться по территории лагеря и получали более высокую заработную плату. По воскресеньям они разгуливали по лагерю в элегантных костюмах, странно диссонировавших с мрачной, депрессивной обстановкой. Нидерландцы больше всех заботились об улучшении атмосферы в лагере, выступали организаторами всевозможных мероприятий для рабочих групп разного происхождения и взяли на себя «функцию связующего звена между руководством завода и иностранными рабочими». Польские рабочие тоже пользовались определенной, хотя и весьма относительной, свободой: в отличие от узников заводского концентрационного лагеря, их держали взаперти не круглосуточно. Нацисты поняли, что определенный минимум свободы передвижения рабочих положительно отражается на производительности труда и качестве продукции.[235]

Чтобы поддерживать дисциплину среди «расконвоированных», за малейший проступок их подвергали жестоким наказаниям. На всех дорожках в лагере и за его пределами, а также в цехах и других помещениях завода патрулировали заводские охранники и солдаты гестапо. Тот, кто привлекал к себе внимание, рисковал загреметь в воспитательно-трудовой лагерь, из которого выходил в лучшем случае сломленным физически и психологически. Каждый восьмой рабочий завода из числа тех, что находились на казарменном положении, прошел эту суровую «школу». Панический страх перед мучениями, которым подвергались заключенные, и относительно сносные условия жизни в заводских лагерях обеспечивали железную дисциплину. Рабочих нещадно били даже на самом заводе, во время работы. Для этого начальство прибегало к помощи заводской охраны. От услуг гестаповцев оно предпочитало отказываться, поскольку те обычно возвращали рабочих в таком состоянии, что они уже ни на что не годились.

«Я гордился тем, что был способен видеть красоту даже в таких условиях, – вспоминал бывший узник концентрационного лагеря Цви Хёниг, которого из Освенцима отправили на работу в город KdF-автомобилей. – И я дал себе слово, что если выживу, то обязательно еще раз побываю в местах своего заключения и посмотрю на них глазами свободного человека. И я сделал это».[236]

В начале 1945 года в будущем Вольфсбурге жили 9 тысяч иностранцев и 7 тысяч немцев. 10 апреля в этот район вошли американские войска. Они переправились через канал и, не зная о значении занятого ими завода, оставили на его территории лишь одну небольшую воинскую часть. Заводская охрана и СС сбежали; в городе KdF-автомобилей образовался зловещий правовой вакуум. Часть восточноевропейских рабочих вымещали накопившуюся злость на оборудовании, а иногда и на оставшихся немцах. Голландцы и французы безуспешно пытались их утихомирить.

Опубликованный в 1951 году и ставший бестселлером роман Хорста Мённиха «Автогород», в котором автор представляет историю завода Volkswagen как захватывающее индустриальное приключение, отражены и драматические события, связанные с бесчинствами освобожденных иностранных рабочих. «Многотысячные толпы русских и поляков врывались в квартиры, громили все на своем пути, – пишет Мённих. – У оставшихся в Вольфсбурге немцев не было оружия. Зато были две пожарные машины. Они врезались на них в толпу, чтобы вызвать среди мародеров панику. Красный цвет автомобилей подействовал на толпу как красный платок тореадора на быка: она пришла в неслыханную ярость, но ударные силы ее были рассеяны».[237][238]

Вольфсбург, «уродливый фабричный поселок» – так в журнале Der Spiegel охарактеризовали город, которому в 1950 году исполнилось всего двенадцать лет

Эта сцена – плод авторской фантазии; нет ни одного документа, подтверждающего ее достоверность. Не нашел подтверждения и тот факт, что «господа иностранные рабочие» позже будто бы каждое утро приходили к заводским воротам, чтобы наугад схватить и избить кого-нибудь из немецких рабочих. Конечно, отомстить каким-нибудь особенно ненавистным надсмотрщикам они вполне могли; такое часто случалось в освобожденных лагерях, и освободители закрывали на это глаза. То, что были отдельные случаи мародерства, тоже нетрудно себе представить, и об этом свидетельствуют многие очевидцы. Однако Мённих извратил причины насилия, умалчивая о бесчеловечном порабощении угнанных на принудительные работы и приписывая жестокость национальному характеру «восточноевропейских рабочих», который автор последовательно стремился проиллюстрировать сравнениями с различными животными. Неизменно называя иностранных рабочих «толпой» или «бандами», он, разумеется, каждого британца или американца наделял конкретным, индивидуальным именем.[239][240]

Немцы, британцы и американцы вскоре нашли общий язык и прекрасно уживались в мённихском «Автогороде». Они увлеченно обсуждали технические вопросы, сыпали терминами, с пиететом говорили о ранах, которые они недавно нанесли друг другу в ходе войны. Один немецкий инженер даже наизусть процитировал стихотворение Карла Сэндберга, гимн промышленному городу Чикаго – Мённих хотел таким образом показать, насколько близки по духу немцы и американцы, в отличие от этих восточных орд, от которых теперь нужно было срочно освободить Вольфсбург.[241]

Хорст Мённих служил в Вермахте так называемым военным корреспондентом и радовал своих соотечественников волнующими репортажами о победоносном наступлении германских войск. После войны он стал членом «Группы 47». Проникнутое расизмом изображение иностранных рабочих в значительной мере обусловило огромный успех романа «Автогород», который до 1969 года выдержал множество переизданий, а его общий