Волчье время. Германия и немцы: 1945–1955 - Харальд Йенер

Разумеется, инициатива американцев была отнюдь не бескорыстной. Не желая бесконечно кормить Западную Германию, они стали искать способ реанимировать германскую экономику и поняли, что главное препятствие на этом пути – обесценившаяся рейхсмарка. В послевоенные годы была популярна шутка: «Работать? Я не могу себе позволить такую роскошь». Работу многим заменял черный рынок. Теневая экономика менял, перекупщиков, «организаторов» съедала более половины рабочих сил страны. Часто на работу устраивались лишь ради права на жилье и продовольственные карточки, используя и то и другое для достижения более важных целей. Только необходимость добывать новые наличные деньги стала оживлять легальную экономику. Готовность искать настоящую работу выросла так же стремительно, как и готовность торговцев пускать свои товары в нормальную торговлю, вместо того чтобы спекулировать ими. У крестьян тоже снова появился стимул продавать свои товары на официальном рынке. Поэтому, по общему впечатлению, магазины настолько быстро – чуть ли не за одну ночь – переполнились товарами, что впору было говорить об экономическом чуде. Эффект денежной реформы оказался таким мощным, что историк Ульрих Херберт назвал ее «Большим взрывом» – с нее и началась Федеративная Республика Германия, основанная год спустя. Современники восприняли реформу как несравнимо более важную историческую веху, чем принятие Конституции парламентским советом в Бонне 8 мая 1949 года. Ни одно событие не запечатлелось в памяти западных немцев так ярко, как денежная реформа, этот грандиозный спектакль, сыгранный без всякого режиссера. Одно из убедительных подтверждений этого – воспоминания писателя Ганса Вернера Рихтера, в первый же день поступления в оборот новых денег ставшего свидетелем сразу двух чудес: «Мы проходили мимо какой-то крохотной невзрачной лавчонки, в которой до этого отоваривали свои продуктовые карточки и которая стала для нас настоящим чудом и олицетворением денежной реформы. Магазинчик было не узнать – он был буквально набит товарами. На прилавках и витринах красовались горы всевозможных овощей: ревень, цветная капуста, белая капуста, шпинат – все, о чем мы уже давно и думать забыли… Мы вошли внутрь, и тут произошло второе чудо. Если раньше здесь обслуживали, мягко выражаясь, без особого рвения и не баловали радушием, то теперь нас встретили с изысканной вежливостью. За одну ночь мы из докучливых просителей превратились в клиентов».[224][225][226]

С гордостью за вновь обретенный статус клиента не могла сравниться даже гордость за право на свободные выборы. Возможность нормально делать покупки – это тоже момент свободы, который может показаться несущественным лишь человеку, всю жизнь предававшемуся беззаботному шопингу. Правда, денежная реформа еще не отменила рационирование всех продуктов питания, и все хорошо прочувствовали на себе начавшуюся вскоре волну подорожания, но внезапное появление многообразного «мира товаров» по крайней мере вселяло надежду на относительно благополучное будущее. Это был явный прогресс, и если кому-то пока не удавалось извлечь личную пользу из экономического подъема, то у него, во всяком случае, была уверенность в том, что он сможет это сделать в ближайшее время. Последняя всеобщая забастовка послевоенных лет, начавшаяся 12 ноября 1948 года из-за «взвинчивания цен», уже была проникнута оптимизмом, твердой надеждой на то, что скоро дефицит снова уступит место достатку. Когда 1 января 1950 года карточки стали требовать лишь за сахар, одна кёльнская газета возликовала: «Наконец-то мы вздохнули с облегчением… Многие неприятные моменты общения населения с местными властями, которым и самим все это было в тягость, остались в прошлом. Мы снова можем есть, что хотим, продавцу больше не надо возиться с карточками и трепать себе нервы из-за несоответствия количества карточек количеству товара. Эти времена миновали. 160 месяцев, 4600 горьких дней!.. Теперь у нас снова есть масло, когда-нибудь будет и сахар». Период ограничения покупательских и потребительских прав, о котором пишет счастливый автор статьи и продолжительность которого определяет не совсем точно, начался гораздо раньше конца войны, а именно в 1939 году, с введением нормированного распределения товаров. Это радикальный взгляд потребителя, словно бы не замечающего переломный момент капитуляции, – для него все выглядит так, как будто (если отвлечься от сахара) война только теперь закончилась по-настоящему.[227]

Новый настрой общества. Сразу после денежной реформы газета DND («Новая демократия»), выходящая под руководством французских оккупационных властей, размещает на первой полосе аллегорию новой формы государственного устройства: Diese Nette Dame – «Эта милая дама»

Денежная реформа стала мифическим take-off[228] экономического чуда. Откуда-то, с каких-то потайных складов, в июне 1948 года на прилавки вдруг хлынули тонны товаров, которых людям так долго не хватало. Теперь теоретически каждый мог даже заказать себе «Фольксваген» за 5300 немецких марок и получить его в течение всего восьми дней.

Лето получилось довольно веселое, хотя материальное положение у большинства населения менялось в лучшую сторону очень медленно. Экономика – наполовину психология. Этот афоризм приписывают Людвигу Эрхарду. Трудно найти более наглядное подтверждение его мысли, чем денежная реформа. Города были еще разрушены, многие жили в убогих бараках, автомобили были недоступны, ткани были грубыми и дорогими, но серые будни уже озарил теплый, ласковый свет надежды. Едва завершился переход на новые деньги, как вполне серьезный иллюстрированный журнал DND in Bild, издававшийся во французской зоне и освещавший проблемы политики, экономики и культуры, напечатал на обложке очередного номера огромное фото молодой женщины в бикини, нежащейся на надувном матраце. Эта счастливая красавица стала аллегорией основания ФРГ, а сокращение DND редакция обыграла в подписи под иллюстрацией: «[229]Diese Nette Dame» – «эта милая дама» казалась соблазнительной полуголой сиреной, призванной вывести народ из мрака послевоенных будней в светлую жизнь.[230]

То, что магазины так быстро заполнились товарами, выявило реальный потенциал экономики и промышленности, пострадавших в гораздо меньшей степени, чем многие предполагали. Поскольку ориентированная на гонку вооружений гитлеровская военная промышленность способствовала серьезной модернизации и расширению производства, производительность труда в послевоенное время была лишь несущественно ниже уровня 1938 года. К тому же в лице переселенцев страна получила мощный источник квалифицированной рабочей силы, и как только были созданы условия для нормальной, хорошо оплачиваемой работы, новые, высокомотивированные кадры стали трудиться, не жалея сил. Так что головокружительный экономический подъем, начавшийся после 1950 года, на самом деле можно лишь условно назвать «экономическим чудом».

И все же психологическое воздействие денежной реформы стало чем-то вроде оглушительного стартового выстрела. Она словно второй раз обнулила часы истории – всего лишь через три года после того, как немцам казалось, что придется начинать все с самого начала. Мало кому удалось устоять перед магией этого тщательно инсценированного старта. Частью психологического успеха «take-off» был