Похороны стрелы - Алексей Куксинский

не понравился алчный огонёк, который он заметил в глазах бритоголового. Тут, невдалеке от людей, ему ничего не угрожало, но в лесу у него будет немного шансов сохранить жизнь. Он опять прикрыл глаза, следя уже не за бритоголовым чекистом, а только за его правой рукой, которая периодически опускалась по боку к висящей кобуре, но ещё не решалась открыть клапан и вытащить наган. Ловенецкий потихоньку шевелил кистями, стараясь ослабить путы и не привлечь внимания.

Миновав поле, они оказались у развилки дорог. Одна уходила вправо, шла по краю редколесья и обходила чащу по кругу, левая сворачивала прямо в лес. Будкин дёрнул вожжи, и мерин завернул оглобли направо.

– Куда, куда! – заорал чекист. – Налево сворачивай!

Будкин послушно развернул коня налево. Сразу потемнело, деревья тесно обступали две еле заметные колеи с обеих сторон, лапы старых елей задевали телегу. Уже скоро, подумал Ловенецкий и подобрал под себя ноги, чтобы оттолкнуться сильнее. Он понимал, что со связанными руками у него мало шансов, хотя от постоянных движений узлы слегка ослабли.

Чекист озирался по сторонам, то на спину возницы, то на расслабленно сидящего Ловенецкого, но ничего не предпринимал. Он выждал ещё минут десять, пока телега углубится в лес, и потянулся к кобуре. Ловенецкий напрягся и пошевелил пальцами. Весь мир сжался до размеров болтающейся на боку чекиста кобуры и тянущейся к ней безволосой кисти. Рука бритоголового, как змея, подползла к кобуре и, слегка повозившись с застёжкой, отстегнула клапан и скрылась внутри. Не давая времени извлечь револьвер, Ловенецкий прыгнул вперёд, пальцами вцепившись в горло бритоголовому и всю свою энергию прыжка вложив в удар головой ему в переносицу. Голова загудела, нос чекиста хрустнул, и они свалились на чёрную лесную землю, не проронив ни звука.

Бритоголовый всё ещё пытался слабеющей рукой вытащить наган, а Ловенецкий всё бил и бил его головой в окровавленное лицо, как сошедший с ума боксёр. Каждый удар вспышкой боли отдавался в его собственном черепе. Бритоголовый, превратившийся теперь в багряноголового, так и не выпустил мешок. Ловенецкий коленом наступил на тянущуюся к револьверу руку и сильнее сжал пальцы на неподатливом горле поверженного. Там внутри что-то хрустело и двигалось, как живое. Ловенецкий чувствовал, что по его лбу стекает кровь, но не знал, его ли это кровь, или чекиста. Он с остервенением продолжал сжимать пальцы, словно хотел обхватить ими позвоночник затихшего бритоголового. Тот замер, выпустил мешок, и больше не подавал признаков жизни.

Ловенецкий отпустил сведённые руки и испачканными в крови непослушными пальцами сделал то, что так и не удалось сделать его противнику – вытащил револьвер из кобуры. Ожидая выстрела в спину от конвоира, он развернулся, одновременно откатившись в сторону и направив револьвер вперёд.

Невероятно, но Будкин ничего не заметил. Мерин продолжал спокойно трусить вперёд, не понукаемый ушедшим в свои мысли возницей. Медленная телега отъехала метров на семьдесят, Ловенецкий прицелился в плохо видимую за нависающими ветвями серую спину, но для прицельного выстрела было далеко. Он вскочил на ноги и медленно побежал за телегой, на ходу проверяя револьвер. В последний момент Будкин что-то почувствовал и начал оборачиваться, и Ловенецкий дважды выстрелил метров с двадцати. Мерин, старый армейский конь, не испугался выстрелов, а, почувствовав ослабнувшие вожжи, встал. Будкин без крика повалился вперёд и замер прямо между передними колёсами. Эхо выстрелов, заглушённое чащей, быстро утихло.

Ловенецкий сунул револьвер в карман и начал освобождать связанные руки. Кровь ещё не засохла, и ему удалось вытащить правую руку, содрав кожу с кисти. Лошадь продолжала мирно стоять, изредка прядая ушами. Освободив вторую руку, Ловенецкий обернулся назад. Там, испачканный кровью, землёй и пылью, между двумя колеями сидел чекист и слепо шарил рукой по земле, пытаясь отыскать валявшийся в метре от него рюкзак. Ловенецкий чертыхнулся и достал наган из кармана. Чекист был явно не в себе, он раскачивался из стороны в сторону, а хрипы, испускаемые его травмированной гортанью, Ловенецкий слышал и отсюда.

Он стянул верёвку с левой руки и выбросил в лес. Мерин задрал хвост и облегчился, конские яблоки упали на землю рядом с трупом Будкина. Ловенецкий пошёл к бритоголовому, нащупавшему, наконец, мешок и сделавшему попытку встать. Вестибулярный аппарат подвёл его, и он опустился на колени. Ловенецкий, почти не целясь, выстрелил, и красного на дороге стало ещё больше. Подойдя, он вырвал рюкзак из мёртвой руки, а потом, морщась, обыскал труп чекиста. Забрал патроны и документы, прочие найденные бумаги – справки, старые письма и записки – бегло посмотрел, разорвал и бросил в лесу. Оттащил тело с дороги подальше в чащу и забросал хвоей и валежником. Вернувшись к телеге, то же самое проделал с трупом конвоира, потом повесил на плечо рюкзак, сломал печать и проверил, что деньги внутри, забрался в телегу и щёлкнул вожжами. Мерин послушно тронулся, увозя заметно полегчавшую телегу.

Ехал Ловенецкий недолго, поминутно оглядываясь по сторонам. Дорога пошла в гору, потом начался небольшой уклон. Деревья стали заметно реже, Ловенецкий остановился, вылез из телеги и выпряг мерина. Тот встал, опустил голову и начал щипать траву. Ловенецкий, взявшись за оглобли, отволок телегу на край поросшего мхом пригорка, лавируя между молодыми сосенками. С высоты открылся вид на неглубокую ложбину, скрытую в тени вековых елей. Телега со скрипом съехала вниз, скрывшись в буреломе, только лапы у елей слегка шевельнулись.

Он вернулся к мерину, который продолжал стоять на дороге и при появлении Ловенецкого скосил свои влажные большие глаза. Ловенецкий погладил его по морде, и сказал:

– Ну, пошёл домой!

Мерин продолжил стоять, прислушиваясь к человеческому голосу. Ловенецкий отошёл на несколько шагов и обернулся. Лошадь медленно шла прочь от Ловенецкого, словно понимала, что им не по пути.

По солнцу определив, где запад, он пошёл через лес, полностью зарядив барабан нагана. Несколько раз он натыкался на старые, полузасыпанные землёй окопы минувшей войны, неглубокие воронки от снарядов полевых орудий, ржавые мотки колючей проволоки. Может, ему и самому доводилось воевать в этих местах. Его обуял голод, он съел сбережённый с завтрака сухарь, запил водой из почти опустевшей фляги, это хоть на некоторое время уняло чувство голода. Голова начала болеть он нащупал на лбу небольшую шишку и ссадину, кровь на лице и руках запеклась и стянула кожу. Несколько раз он обходил совершенно непролазные места, и в одном из них наткнулся на небольшой ручеёк, вытекающий из ложбины. С наслаждением он напился вволю и погрузил саднящее лицо в прохладную воду. Отмывшись, он набрал воды во флягу и