За день до послезавтра - Сергей Анисимов

Но дальше все становится еще интереснее. Снова какие-то невнятные обсуждения, молодому Йетеру делают какие-то не слишком четко сформулированные авансы: он со всем соглашается, но даже не слишком вникает в сказанное, поскольку ему постепенно становится все менее и менее уютно. Четко решив взять обещанные деньги за безобидные, в общем-то, действия в самый последний раз и после этого никогда больше не встречаться с непонятными русскими, он отправляется на ту самую стоянку, на которой его и повязал бодрый старичок-сторож. В этом, последнем, тоже было достаточно много неясного. Сторож сообщил с самого начала – и уточнил на самых подробных допросах, – что только непонятно долго сигналившая где-то неподалеку машина оторвала его от уюта домика конторы. Но стоянка располагалась на глухом конце длинной дороги, последние километры которой не вели вообще ни к чему. Ни свалок разбитых машин по сторонам, ни принадлежащих кому попало складов – ничего такого, что бывает в «сервисных зонах» относительно малопопулярных пригородов. Кому она могла там сигналить и зачем? Камер видеонаблюдения на воротах стоянки не имелось – кому она нужна? Прибывшая по вызову довольного собой старичка полицейская машина тоже никого не обнаружила и не встретила ни одного автомобиля на подъездной дороге. Все это было как-то странно, но и это все тоже было, разумеется, мелочью: как было сочтено тогда мелочью само проникновение Йетера на охраняемую территорию стоянки и его пребывание на ней без определенной цели. Гораздо более важным было сейчас возможно более полное и точное описание, рисуемые и перерисовываемые портреты троих русских. Троих. Даже одна эта деталь окупала затраченные на поимку Йетера усилия почти целиком.

– Один довольно высокий… – руководящий директор полиции в очередной раз прослушивал запись, стараясь сдержать тошноту: ему казалось, что в его венах уже наверняка находится больше кофеина, чем гемоглобина. – Если я 180 ровно, то он на ладонь выше, пожалуй.

– На ладонь вдоль или на ладонь поперек?

Испуганная пауза – это парень пытался понять вопрос. Карл Эберт испытал очередную вспышку раздражения. Зачем они выбрали его? Найти человека, способного выполнить такое задание и не провалиться, было проще простого. Придумай Йетер что-нибудь пооригинальнее, чем броситься бежать, и сторож не стал бы с ним связываться. В конце концов, на стоянке нет почти ничего, что мог бы украсть один человек: быстро дотащить снятый лодочный мотор до машины сумеет вовсе не каждый, а красть лодку на Шпрее глупо. В Польшу ее точно не угонишь, а если для катания с хихикающими девушками в январе – это надо быть совсем уж круглым идиотом.

– Поперек.

– Дальше…

– Лицо круглое. Некрасивое. Обычно у высоких и одновременно худых людей лица вытянутые, как у англичан. А у этого круглое. Прямо противно.

На этот раз как сам начальник «экстренного штаба», так и слушающие пленку вместе с ним полицейские не могли не кивнуть – как и в тот самый первый раз, когда они услышали это. Такая деталь была не просто очень ценной – она была буквально «на вес золота». Полицейские в самом Берлине и на сотнях квадратных километрах вокруг него уже несколько часов ругали идиотов-начальников, спустивших на них ориентировку подобного рода. Но натасканная зрительная память профессионалов – это очень серьезно. Увидев в каком-нибудь набитом вещевыми сумками дешевом международном автобусе «Берлин – Краков» высокого и некрасивого человека с круглым лицом, они точно будут знать, что делать и кого извещать.

– …Нет, наручные часы я не запомнил. Вы же уже спрашивали! И татуировок не было, никаких. Нет, я бы запомнил точно. Если на теле – то тогда конечно, а так…

Старшего из русских звали «Саша». Молодой Йетер сказал, что сначала это показалось ему смешным: дескать, мужчина с женским именем. Потом происходящее перестало, конечно, казаться ему забавным, но он и предположить не мог, чем это все закончится. Что его не извиняло, разумеется. Парень мог сколько угодно убеждать окружающих, что предполагай он покушение на Рёслера или вообще что-то серьезнее кражи или угона – доложил бы сию минуту. Верить ему верили – на террориста-инициативника, готового взрывать государственных чиновников во имя анархии или счастья будущих поколений немцев он, что называется, «не тянул». Но роль потенциального «козла отпущения» подходила ему идеально: слишком уж он в нее вписывался, чтобы так легко эту мысль отбросить.

И вот именно это и не давало покоя руководящему директору полиции. Все детали покушения ложились «одна к одной». Русские, русские, русские. Невнятные сомнения к делу не подошьешь, а факты – это то, с чем не станет спорить ни один юрист. За то, что вице-канцлера убили русские, говорило если не все, то слишком уж многое. То, как долго остается до момента, когда эта информация прорвется в эфир, он не знал, но наверняка дело идет уже о считаных часах. К этому моменту половина его людей и так уже была переориентирована на работу с бумагами посольства и консульств в России, эмигрантских обществ, организаций по оказанию помощи переселенцам и так далее. Более того, именно он и отдал соответствующие приказы – просто потому, что это было абсолютно неизбежным, верным поступком для любого криминалиста и специалиста по государственной безопасности. На то, чтобы отыскать в Германии или близлежащих странах троих агентов ФСБ, будут брошены тысячи, даже десятки тысяч полицейских и военных. Но даже в том, будет ли их поимка и последующий публичный суд, со всеми вытекающими для современного мира последствиями, на пользу Германии, Карл Эберт сомневался. Делал дело – и сомневался, вот в чем была его проблема. Выросший в разоренной безумной, страшной войной стране, он слишком хорошо помнил, с чего именно началась Вторая мировая. Почему-то ему хотелось спросить у счастливого, как и все другие, уставшего уже до полусмерти майора из разведки бундесвера о том, хорошо ли помнит об этом он сам. Но это было бы уже совсем большой глупостью, и руководящий директор полиции смолчал.

Конец февраля

Великобритания призывает Россию внести поправку в Конституцию с тем, чтобы добиться экстрадиции Андрея Лугового, обвиняемого в убийстве Александра Литвиненко. «Мы добиваемся сотрудничества в преодолении этого препятствия, коим действительно является российская Конституция», – заявил в понедельник глава МИДа Великобритании Дэвид Милибенд, выступая в парламенте… По словам британского министра, многие страны уже внесли изменения в свои конституции для того, чтобы облегчить процесс экстрадиции. Д. Милибенд также выразил неудовлетворение уровнем сотрудничества, который российская сторона проявляет по делу А. Лугового. «Мы попросили сотрудничества, и этого сотрудничества не последовало», – подчеркнул Д. Милибенд.

Тот, кто полагает, что война – это головокружительные воздушные схватки, рев и лязг атакующих танков, рассекающие морскую гладь тела ощетинившихся ракетами эсминцев, тот о войне не знает ничего. Ничего вообще. Кинокартины и рекламные ролики не в счет – хотя именно они в наши дни определяют «базовое» представление населения о том, что эта самая война собой представляет. Под «населением» же в данном случае понимается именно та совокупность не слишком образованных и не слишком стремящихся получить образование людей, которая в любой стране составляет львиную долю избирательного контингента. Заметно меньшее число людей ассоциируют со словом «война» уже чуть больший объем понятий. Они способны представить себе уже не только красоту современных истребителей и сурово-благородные лица асов, получающих награды под восхищенные аплодисменты красоток в вечерних платьях, но и слезы членов семей курсантов, разбившихся в процессе обучения: в мирное время и всего-то в каких-то сотнях миль от родного дома. А такие, между прочим, есть всегда. Представить уже не только счастье скромного пехотинца, возвращающегося домой из далекой страны с вызывающим коллективное благоговение соседей «Пурпурным Сердцем» на груди, но и то, что вовсе не всякая жена выдержит человека, в которого он превратился за месяцы войны. И что каждый второй старый приятель обнаружит, как пиво и любовь к бейсболу вдруг перестали являться тем, что сближало их столько лет. А способность с пониманием воспринимать пьяные откровения о дерьме, пыли и цене чужой и своей крови имеется не у всякого…

Почему эти люди способны принимать как данность и такую сторону войны – на это у каждого имеется своя собственная причина. Начитанность. Наличие в семье ветерана, уважение к которому сильнее страха перед странностями его поведения. Любая профессиональная подготовка, позволяющая критично и объективно воспринимать окружающий мир. Жизненный опыт: либо связанный с собственным страданием, либо позволивший стать свидетелем страдания чужого – какой бы причиной оно ни вызывалось. Наконец, еще одну категорию людей составляют воевавшие, непосредственно затронувшие одну или другую войну хоть каким-то краем. Число таких людей принято недооценивать. Между тем их немало. Они все время между нами, достаточно только приглядеться. Номерной знак «Бронзовая Звезда» на раздолбанной машине соседа по жилому комплексу. Веселая компания старичков, ковыляющих из клуба местного отделения общества «VFW»[17]. Полузнакомый работяга из группы технического обслуживания фирмы, на которую ты работаешь с девяти до пяти: мрачный сорокалетний мужик, который никогда не здоровается первым. Столкнувшись с ним в лавке «Вина и крепкие напитки» за несколько часов до ее закрытия перед Днем независимости, ты с удивлением замечаешь на его коротко стриженной голове бейсболку с двумя многоцветными полосками: Косово и Ирак. Ленточка Косова – из темно-синих, красных и белых полосок, повторяющих цвета национального флага Сербии – страны, которую они защитили от диктатуры. Ленточка Ирака – пятицветная, с широкой блекло-песочной полосой посередине: уж она-то узнается сразу и безошибочно. Ну, и на плече тоже… Как «довесок» к тому, что и так без слов объясняет и мрачность, и многое другое, что вспоминается только теперь: шеврон с парой скрещенных алых мечей на ярко-синем фоне. 10-я Горная дивизия, а кто же еще…