Катрин (Книги 1-7) - Жюльетта Бенцони
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Снежные вершины вырисовывались в темноте гигантскими призрачными силуэтами. Поднялся ветер, завыл в ущелье, как больной волк. Похолодало.
— Нужно найти убежище на ночь, — произнес Мансур. — Идти по склону в темноте — это самоубийство, и нам больше нечего бояться Фараджевых разбойников. Ну-ка, очистите дорогу, вы, там!..
После этого приказа послышались гулкие удары в ущелье. Это мертвые последовали в свой последний путь в бурных водах потока — враги и свои, все вместе, по-братски. Арно, который на какое-то время исчез, вернулся, одетый с ног до головы. На нем оказались белый бурнус и шлем с тюрбаном.
Ледяное дыхание горных вершин раздувало пламя факелов. С большими предосторожностями отряд двинулся в путь по опасной дороге. Мансур, держа лошадь под уздцы, шел впереди в поисках какого-нибудь пристанища. За ним очень медленно, чтобы не беспокоить раненого, которому Абу с помощью Катрин и Мари оказывал помощь, следовали носилки.
Вскоре черная пасть грота открылась перед ними. Он был достаточно широк, чтобы вставить туда носилки, предварительно разнуздав лошадей. Люди и животные набились в пещеру, разожгли огонь. Катрин присела к Арно. Врач, перевязав рану, заставил Готье выпить успокоительного, чтобы тот побольше спал, но у него не спадал жар, и Абу не скрывал своего пессимизма.
— Его исключительное телосложение, возможно, сделает чудо, — сказал он Катрин, у которой сердце надрывалось от жалости. — Но я не осмеливаюсь надеяться на это.
Опечаленная до глубины души, Катрин подошла и села возле мужа, прижалась к нему и положила голову на его плечо. Он нежно обнял ее рукой, накрыл своим бурнусом, потом попытался заглянуть ей в глаза, полные слез.
— Поплачь, моя миленькая, — прошептал он. — Не сдерживайся. Это поможет тебе, и я понимаю твое горе, знаешь…
Он поколебался немного, и Катрин почувствовала, как теснее сомкнулось его объятие. Потом, окончательно решившись, Арно заявил с уверенностью:
— Раньше, могу тебе признаться, я к нему ревновал… Эта верность преданной собаки, эта неустанная поддержка, которой он тебя окружал, меня раздражали… А потом пришло время, когда я понял ценность всего этого. Без него, может быть, мы бы никогда больше и не встретились. И я понял, что ошибался, что если он тебя любит, то другой любовью, не той, которую я себе представлял… Что-то вроде почитания святой…
Катрин вздрогнула и почувствовала, как задрожали у нее бы безумная ночь в Коке вдруг представилась так явственно что ее захлестнула волна стыда и угрызений совести, Возникло стремление признаться немедленно в том, что Готье был ее любовником, что она была счастлива в его объятиях. Ее рот открылся:
— Арно, нужно тебе сказать…
Но очень нежно он закрыл ей рот поспешным поцелуем.
— Нет. Ничего не говори. Еще не пришел час воспоминаний, сожалений… Готье еще жив, и Абу, может быть, совершит чудо, в которое сам не верит.
Большой бурнус соединил тепло их прижавшихся тел. Он был вроде надежного, теплого гнезда, в котором Катрин отдыхала душой. Если бы она договорила, что бы сказал Арно, что бы сделал? Он с презрением выгнал бы ее на холод, и ее душа бы заледенела… А ей так хорошо было здесь, рядом с ним! Так хорошо было чувствовать его совсем близко. Он поддерживал ее своей силой, своей любовью, которую только он один умел ей дать. Она страстно ухватилась за раненую руку своего супруга. Раны опять открылись, но кровь засохла. Она прижалась к ране губами.
— Я люблю тебя, — прошептала она. — О! Я так тебя люблю!
Он не ответил, но сжал ее еще сильнее, почти делая ей больно, и Катрин поняла, что он боролся против искушения. Но вокруг сидели воины Мансура с неподвижными замкнутыми таинственно-загадочными лицами, на которых мерцали отсветы пламени. Ни один из них не смотрел на супругов. Те, что были целы и невредимы, ухаживали за ранеными, никто не разговаривал. Эти люди еще чувствовали усталость от недавнего сражения и, привыкшие с детства к полной опасностей жизни, использовали каждое мгновение для восстановления сил. Кто мог сказать, что ждет их этой ночью?
Странное, почти нереальное впечатление, которое они производили, долго еще будет преследовать Катрин. Эта ночь в сердце гор, в пещере, населенной джиннами, духами из восточных сказок, которые ей рассказывала Фатима… Высокая фигура Мансура скоро появилась у огня. Он прошептал несколько слов своим людям на каком-то диалекте, котоporo Катрин не знала, потом спокойно обошел костер и сел рядом с Арно. Один из его слуг подошел, неся в горсти финики и бананы. Мавр взял их и с улыбкой предложил рыцарю. Это был первый любезный жест с его стороны по ношению к Арно, и этим он признавал его равным себе. Арно поблагодарил его кивком.
— Настоящие воины узнаются в первом же бою, когда им приходится скрестить оружие, — просто объяснил Мансур. — Ты — из наших!
И наступило молчание. Мужчины подкреплялись, но Катрин ничего не могла есть и все время смотрела в сторону носилок. Зажженная внутри масляная лампа освещала их. Абу-аль — Хайр сидел у изголовья больного. Время от времени до молодой женщины долетал стон, и каждый раз у нее болезненно сжималось сердце. Скоро Арно заменит Абу, чтобы тот смог немного отдохнуть, и она пойдет с мужем, Но она уже знала, что это будет испытанием и что ужасное ощущение бессилия, которое было у нее, станет еще острее при виде раненого гиганта, может быть, раненого смертельно…
Волк завыл в горах, и Катрин вздрогнула. Это было плохим предзнаменованием…
Догадываясь, о тягостном состоянии молодой женщины, Арно наклонился к ней и прошептал тихим голосом:
— Никогда больше ты не будешь страдать, моя милая… Тебе больше никогда не будет холодно, ты не будешь мучиться от голода, от страха! Перед Богом, что меня слышит, я клянусь устроить нашу жизнь так, чтобы дать тебе возможность забыть все, что тебе пришлось вытерпеть!
Через пять часов отряд мятежников добрался до Альмерии. Готье все еще жил, но было ясно, что он умирает. Жизнь, несмотря на ожесточенную борьбу Абу-аль-Хайра, Катрин и Арно, постепенно покидала его огромное тело.
— Ничего нельзя сделать, — в конце концов, признался врач. — Можно только продлить его мучения. Он должен был уже умереть ночью, если бы у него не было такого исключительного здоровья. Между тем, — добавил он после небольшого размышления, — он и не старается жить. Он мне не помогает!
— Что
