Чернокнижник - Максим Войлошников

По сохранившимся отрывочным сведениям, Лодья хотел снабдить мозаиками все церкви России. К счастью, ему это не удалось, ибо кто знает, как они могли повлиять на судьбы Отечества? Всякие изменения вредны, как скажут те, кто уже достиг власти и богатства.

Возможно, именно поэтому позднее, после его таинственного ухода, эти мозаики были брошены в сарае, а завод уничтожен, как святотатственный, по указанию нового президента Академии искусств и с одобрения Священного синода…

Кстати, хронология позволяет утверждать, что именно после этого и случилась чума в Москве в 1771 году.

Глава 37. Фаворит

Между тем Алексей Разумовский, на племяннице которого канцлер Бестужев женил своего сына, окончательно переметнулся в его лагерь. Одностороннее влияние Бестужева на царицу усилилось. Гавриил Степанович, видя такое, вновь напросился на аудиенцию к Петру Шувалову.

— Чего зашел, господин Лодья? — спросил хозяин, отрываясь от бумаг.

— Петр Иванович, пришел я к вам с вопросом: не обратить ли вам внимание на вашего племянника Ивана и не доверите ли мне подготовить его?

— Для чего подготовить? — спросил Шувалов, конечно, сразу догадавшийся, о чем идет речь.

— Мне кажется, что граф Алексей Иванович Разумовский императрицу ничему, кроме милосердия, научить не может по собственной необразованности. Хорошо бы, рядом с нею появился человек образованный и умный. Много добрых дел для отечества можно было бы свершить!

— Это верно. И я об том думал. Но как удержать фортуну?

— А ты, твоя светлость, посоветуй ему, чтобы для вас с братом, да и для себя не просил ничего у нее. Корыстолюбие не всегда по душе ей.

— Да что ты такое мне говоришь, что я мздоимец! Кто ты, и кто я! — вспылил было Шувалов.

— Вот именно, — отвечал Лодья не без подвоха.

И его собеседник моментально успокоился.

Итак, двадцатидвухлетний красавец Иван Шувалов, имевший за плечами заграничное образование, поступил в распоряжение Гавриила Степановича, который уделил время шлифовке его познаний и манер. И как-то вскоре этот малый своей привлекательностью, умом, скромностью и опять-таки хорошими манерами закономерно обратил на себя внимание императрицы. Это знаменательное событие произошло в 1749 году, при освящении собора в Новом Иерусалиме под Москвой, куда, по интересному совпадению, был помещен мозаичный образ, изготовленный Лодьей. Иван Шувалов оставался с Елизаветой Петровной до конца ее жизни, в немалой степени благодаря своему уму и отсутствию корыстных устремлений. Хотя его дядя от этой связи получил почти неограниченное влияние на российские дела. Для российского же просвещения появление на вершинах власти такого образованного человека, как молодой Шувалов, было необычайно благотворно. Он сохранял склонность к своему наставнику, и все идеи об усовершенствовании образования, которые вынашивал Лодья, усваивались им как его собственные и неизменно претворялись в жизнь.

Алексей Разумовский, мирившийся с многочисленными связями своей венценосной супруги, был весьма обеспокоен появлением у нее теперь одного постоянного любовника, отодвигавшего его в тень. И вскоре был разработан план реванша. В следующем году при дворе была поставлена новая пиеса драматурга Сумарокова, принадлежащего к кругу Разумовского: «Синав и Трувор». Играли ее актеры из любительской труппы кадетов. Одного из призванных на Русь викингов играл юный Никита Бекетов. И пиеса, и сей актер весьма понравились Елизавете Петровне, и она смотрела представление по нескольку раз в день. Вскоре связь императрицы с хорошеньким Бекетовым не была секретом ни для кого. Небывалый успех пиесы и актеров наводит на мысль, что ссыльный Иван Лесток, обиженный на своих прежних соратников, мог содействовать сей затее и усилить воздействие пиесы на императрицу. Все-таки на Руси тогда было не так уж и много чернокнижников необходимого уровня, чтобы организовать нужный исход.

Но напрасно думать, что Лодье можно смять игру при помощи особливой пиесы и смазливого кадета. Не прошло и нескольких месяцев, как кадет пошел прыщами — а матушка-императрица болячек очень остерегалась, — и еще явились доказательства его приязни к юным мальчикам из императорского хора. Елизавета Петровна не понимала мужской любви, по этой причине царственного брата Фридриха Прусского терпеть не могла, а тут это у нее почти под юбкой творится! Бекетов был отставлен тотчас. Впрочем, он сумел сделать неплохую военную карьеру. Сумароков же с той поры бешено, со всей страстью драматурга, возненавидел Лодью как человека, помешавшего ему возвыситься при дворе. При каждом удобном случае он подчеркивал свое дворянское превосходство над этим простолюдином.

В качестве утешения малороссийскому семейству Розумов, младшему из них, Кириллу Разумовскому, была дана должность украинского гетмана, с разрешением отстроить гетманскую столицу Батурин, разрушенную Меншиковым во времена Мазепы. На ней он пробыл до екатерининских времен, всячески проявляя попечение о земляках. Академию он тоже заботами не оставлял.

Кстати, казаки немало наживались на перевозке товаров на Русь. Однако и тут Петр Шувалов досадил Разумовскому, добившись отмены внутригосударственных таможен, столь необходимой для нормального развития торговли.

Почти сразу после случая с Бекетовым Алексей Разумовский принял свои меры: человек он был не злобный, но обидчивый, и выписал из Киева местного чародея по прозвищу Каламар-Кадук. «Каламар» значило чернильница, кадуком же звали злого духа-пакостника. Прославился этот Каламар-Кадук тем, что, по слухам, продал душу черту, и за то имел неиссякающую чернильницу: стоило этими чернилами написать имя человека, и тот умирал. Все знали темную славу колдуна, но трогать боялись, потому что вписать в поминальный синодик он мог любого.

Вот этому человеку и хотел поручить раздосадованный Разумовский заботу о Лодье.

Надо сказать, что в Киеве жизнь текла настолько полноводно, и к тому же там так мало уважали лапотников-москалей, что имя Лодьи за прошедшие пятнадцать лет вовсе изгладилось из памяти. А зря.

Каламар-Кадук охотно взялся за это дело. Вечером того же дня он вышел на улицу, чтобы, как обычно, в темноте и тайне совершить свое зловещее колдовство. На следующее утро возле дома Разумовского был обнаружен безголовый труп в малороссийском платье, а рядом разбитая чернильница. Оторванная голова уже, кажется, стала признаком, дающим основания предположить, чьих это рук дело.

Голову тогда так и не нашли, и только в XIX веке, разбирая в Кунсткамере банки с заспиртованными головами, обнаружили, что у одной, которую считали принадлежащей фрейлине Петра Великого, который и был самым охочим до подобных штук, имеются длинные казацкие усы и горбатый разбойничий нос.