Александр Алехин. Жизнь как война - Станислав Андреевич Купцов

и увидел перед собой девять вооруженных до зубов человек. Один из них целился ему прямо в голову, разозлившись, что ждать пришлось так долго. «Я притворился, что мне весело, и немного улыбнулся. Возможно, это спасло меня. Если бы я выглядел напуганным, он точно осуществил бы свои намерения», – предположил Нимцович. Солдаты принялись ходить по квартире в поисках немцев, и Арон Исаевич в той критической ситуации прибегнул к юмору, сказав, что вряд ли враги большевиков настолько малы, что способны уместиться в выдвижном ящике. За эту дерзкую шутку его отругали, но бить не стали. А когда опасные визитеры ушли, Нимцович обнаружил, что в доме не хватает пальто и дюжины серебряных ложек. «Большевики “освободили” нас от этого. А может, именно такую свободу они и хотели для нас?» – иронично заключил он в своей статье15.

Его родители были зажиточными людьми, но в годы гражданской войны разорились, и в Европе Нимцович оказался без средств к существованию (предпринимательской жилки отца в нем не отыскалось), что в итоге повлияло на шахматную судьбу этого удивительного человека.

Арон Исаевич научился шахматам в партиях против отца-лесоторговца, который неплохо понимал игру. С детства мальчик развивался разносторонне, особенно прилежно штудировал Талмуд[12], и эта сложная, тонкая работа напоминала ему шахматную игру. Со временем он выпестовал яркий комбинационный стиль (прямо как Алехин), став одним из апологетов гипермодернизма – шахматного направления, которое предполагало уход от традиционного, закостенелого стиля. Шахматные «академики» Вильгельм Стейниц и Зигберт Тарраш долгое время учили своих «студентов» позиционной игре – тому, что в центре контроль создают пешки, – и прилежные ученики старались придерживаться этой концепции – «сушить» игру, не рисковать, отчего на турнирах многие партии завершались скучными ничьими… Пока не появились «школьные хулиганы» вроде Нимцовича, которые отходили от канонов, бунтовали – и достигали цели. Рижанину хотелось нащупать на доске нечто новое, в чем-то даже радикальное, а не идти по проторенным дорожкам, и он оказался в числе тех шахматистов, которым перемены оказались только на руку. Причем он слыл дерзким не только в игре, но и по жизни. Гневные складки на лбу, пенсне поверх строгих, жгучих глаз – соперникам казалось, из них вот-вот посыпятся искры. Нимцович был нетерпимым, не стеснялся в выражениях, мог больно ранить словом, и за ним в карман никогда не лез – напротив, полнился хлесткими выражениями, способными вогнать в краску любого. Редко какой шахматист не пострадал из-за склочного характера Арона Исаевича (однажды он в сердцах воскликнул: «Ну как я мог проиграть этому идиоту?!»). Однако Нимцович куражился не только на словах – едва ли не в каждой партии он опутывал соперника, как паук муху. Не успевал тот опомниться, как оказывался недвижимым в паутине из хитроумных комбинаций рижанина. Превосходные результаты не заставили себя долго ждать, в том числе теоретические – Арон Исаевич написал несколько шахматных трудов, которые отметил сам Ласкер, назвав Нимцовича пионером, который не только не боится экспериментировать, но даже приветствует смелость за доской. Учения гипермодернистов, к рядам которых примкнул и Рихард Рети, содействовали развитию дебютов. Благодаря их стараниям они стали более глубокими, разнообразными. Нимцович не только продвигал свои передовые идеи, но и реализовывал их на доске, достигнув такого уровня, что после успеха в Дрездене смог бросить перчатку самому Капабланке.

И в этой ситуации, когда возле трона Хосе Рауля собралась уже толпа желающих произвести «дворцовый переворот», решающим стал денежный фактор. Боголюбов, лишившись протекции СССР, затруднялся обеспечить призовой фонд; у Нимцовича тоже не нашлось финансовых покровителей – даже в Дании, где он жил и где его почитали; Акиба Рубинштейн, который раньше всех предъявлял свои права на матч, также не нашел нужной суммы. Европу только что сотрясла мировая война, во многих странах экономика оказалась в упадке, деньги стали привилегией избранных. И шахматисту, желавшему бросить вызов чемпиону мира, нужно было стать еще и тонким стратегом, способным обеспечить призовой фонд. Всех перехитрил Алехин, который еще в 1925 году заключил контракт с Шахматной федерацией Аргентины. Он счел, что деньги надо искать в Южной Америке, и попал в точку. В августе следующего года Алехин отправился за океан с надеждой выбить себе сумму, достаточную для проведения матча с Капабланкой. В Буэнос-Айресе Алехина заверили, что это не проблема. Идею о проведении в Аргентине битвы лучших шахматистов мира лично одобрил президент этой страны Марсело Торкуато де Альвеар. Согласно лондонским соглашениям, 2000 долларов получал чемпион мира в качестве гонорара, 4800 долларов зарабатывал победитель матча, а 3200 – проигравший.

Благодарный Алехин выиграл все турниры и консультационные партии, которые организовали в честь его визита. В местной прессе писали, что разочарованные неудачами аргентинцы в какой-то момент начали иронизировать над поражениями, и их попросили вести себя сдержаннее в присутствии высокочтимого гостя. В сентябре 1926 года в местной газете Critica появился текст записки, которую составил один из аргентинских шахматистов (Дамьян Река или Луис Палау): «Мы слышали в клубе радостные пораженческие комментарии и громкий смех. Видели, как пренебрежительно относятся к побежденным. Хотя подобные проявления не были массовыми, мы не можем скрыть отвращение и антипатию, которые испытываем к подобным явлениям. Тем более, исходят они от джентльменов, которые, кажется, забыли о тех качествах, которые присущи аргентинцам. Это празднование поражения национальных шахмат происходило в присутствии доктора Алехина, человека образованного и умного, который из-за всего этого мог составить неверное впечатление – увидеть, каким подлым может быть аргентинский дух». Позже Алехин утверждал, что такого блестящего результата, какой сопутствовал ему в Аргентине, не смогли достичь ни Капабланка, ни Ласкер, которые тоже приезжали в Буэнос-Айрес. Затем Алехин направил Капабланке 500 долларов, которые не успел собрать Арон Нимцович, – взнос, необходимый для формального вызова чемпиона на матч. С этого момента шестеренки матча закрутились – пресса начала создавать ажиотаж вокруг грядущего события.

Все материальные запросы Капы – на поездку из Гаваны в Буэнос-Айрес, на условия проживания, на будущие ежедневные траты – удовлетворялись, как бы кубинцу ни хотелось, чтобы мероприятие сорвалось. А вскоре появился и долгожданный ответ на вопрос, кем был Александр Алехин все это время: мышью, которую настиг кот-Капабланка, или же совсем наоборот.

Но до этого русскому эмигранту… пришлось еще немного понервничать.

Глава 19. Прелюдия

Эмануил Ласкер написал любопытную статью для советского «Календаря шахматиста на 1926 год». Исходя из своего опыта игры с Капой и Алехиным он составил «шахматные портреты» обоих, попытавшись найти общее и частное. «Капабланка желает побеждать стратегией, – писал второй чемпион мира. –