Жара в Аномо - Игорь Коваленко

— Не помню, говорю тебе.

Тогда Ойбор помахал перед его носом крупной купюрой.

— Вспомнишь?

— Столько! — с проворством фокусника торговец шевельнул пальцами вскинутой руки, и деньги мгновенно исчезли в складках его одежды. — За столько вспомню. Уже вспомнил.

37

В дверь постучали. Даги Нгоро оторвал глаза от каракулей письменного донесения полицейского, стоявшего по стойке "смирно" посреди кабинета.

— Войдите.

С довольным видом вошел Киматаре Ойбор. Он наскоро отдал честь начальнику, прикоснувшись ладонью правой руки к сердцу, а затем тыльной ее стороной ко лбу, и выразительно покосился на окаменевшего в почтительной стойке полицейского.

— Я разберусь позже. Вызову, если потребуетесь. Идите, — сказал Нгоро полицейскому с таким жестом, каким смахивают фигуры с шахматной доски после неудачной партии.

Когда посторонний вышел, чеканя шаг, как это повелось в управлении после памятной "головомойки" старшего инспектора по поводу слабой дисциплины, Киматаре Ойбор вынул из нагрудного кармана пресловутую зажигалку и протянул ее вышедшему из-за стола Нгоро.

— Этот предмет сделал меня банкротом, гражданин капитан.

— Что это? А… нашли наконец. Та самая?

— Так точно.

— Ну-ка, ну-ка…

Даги Нгоро некоторое время перебрасывал маленькое и изящное изделие из серебра с ладони на ладонь, словно соображал, как поступить дальше, затем повертел перед глазами и произнес:

— Вот она какая, наша улика. Сделано в Гонконге… далеко…

Сержант молчал.

Нгоро вынул из ящика стола лупу и подошел к окну, чтобы рассмотреть зажигалку получше.

Он рассматривал ее, привалившись животом к подоконнику, так внимательно и долго, как, вероятно, изучает фанатичный биолог неведомую бациллу, внезапно обнаруженную в поле микроскопа.

Киматаре Ойбор наблюдал, как он ее рассматривает. Потом не выдержал и спросил:

— Я вам больше не нужен, гражданин капитан?

— Нужны, — обернулся к нему Нгоро с поощрительной улыбкой, — чувствую, вы мне всегда будете нужны, сержант. Молодцом. Это уже очень серьезная находка. Возвращаю ее вам с уверенностью, что вы знаете, как использовать ее в деле. Пусть немедленно сделают снимки, и приступайте.

— Виноват, мой капитан, но я понятия не имею, как ею воспользоваться. На ней уже ничего стоящего не прочесть после стольких пальцев.

— Полноте, есть другие возможности.

— Уверяю вас, ума не приложу, как все же ею воспользоваться?

— А экспедиция? А подозрительный янки на месте убитого? А его покровитель из "Масаи"? А двадцать шесть процентов белого населения? А девчонка из "Абреже", наш агент в Аномо? А гангстерские гнезда в тайных притонах и открытых борделях под вывесками "салонов для массажа"? А Интерпол? А долгосрочные туристы? А спортивные связи с Викторией и Дальним Востоком вообще? А лавки антикваров? — Нгоро размашисто шагал из угла в угол, как проделывал это всегда в моменты сильного возбуждения. — Достаточно? Или вы все еще будете утверждать, будто не имеете понятия, к чему приложить свой разум и профессиональное чутье?

— Мне казалось, у вас уже заготовлены указания на этот счет.

— Ну хорошо. Начните с экспедиции. Обсудим вместе. Садитесь.

Оба и не подозревали, что в это самое время, схоронясь в густой листве высокого дерева, замирая от сознания отчаянной своей смелости, совершенно несвойственной ему, напряженно следил за их окном не кто иной, как папаша Гикуйю, владелец ночного бара на весьма отдаленной от четвертого зонального полицейского управления улице Капуцинов. Бинокль едва не вываливался из его дрожащих рук.

38

Не успели нефтяники после смены устроиться на длинном, подструганном сверху бревне перед самодельным столом, который чудом держался на коротеньких, рахитичных ножках, а загадочно ухмылявшаяся Джой уже сдернула целлофановое покрывало с большой, как таз, миски, обнажив для всеобщего созерцания огромный, исходивший паром шар из вареного теста.

— Шо воно таке и з чим його идять? — недоуменно буркнул под нос Сергей Гринюк, устало пододвигая посудину с диковинным блюдом.

Джой подалась немного прогуляться в сторонке. Она с чрезвычайно скромным видом тихонько напевала бессловесную песенку и с бессознательным, этаким приученно-естественным манером прилежной гимназистки разглаживала ладошками складки на фартуке, интересовалась волнистой линией горизонта.

Не только Сергей, но и прочие чревоугодники, жаждущие обеда, дружно ломали головы, пытаясь отгадать нежданную загадку юной стряпухи.

— Разваренный хлебный мякиш, — предположил кто-то.

— Нет. Клейкое тесто в масле, — подал голос другой.

— Я, кажется, понял, это священное лакомство ньондусских ватусей.

— Нет, нет, скорее туго скрученные слоновьи уши.

Спор разгорался. И только Сергей да Баба-Тим молча и внимательно продолжали разглядывать диковинное яство со всех сторон.

Сергей сказал наконец, сдаваясь:

— Слопаем, братцы, лишь бы съедобное. Начинай, Тимоша.

— Ты начинай, ты.

— Запросто. Ей-бо, интересно, что оно такое?.. — Сергей крикнул стряпухе, все еще скромненько и застенчиво ковырявшей песок носочком изящной ножки и любовавшейся горизонтом в явном ожидании восторженных комплиментов: — Эй, барышня! Джойка! Что за еда у нас?

— Вареники. Обещанный сюрприз, — торжественно объявила она.

— Сама вареник! — машинально выпалил Баба-Тим, но тут же сообразил, что она вовсе не дразнит его друга.

Губы Сергея плотно сжались, веснушки на покрасневших скулах поблекли, лобастая его голова затряслась, словно попала под ток высокого напряжения, а в прищуренных глазах маленькие, прыгучие чертики взялись за руки и пустились в такой пляс, что на опаленные ресницы скатились слезы. Дрожащие, сверкающие веселыми огнями капельки.

— Вареник… — зачарованно повторял Баба-Тим ставшее крылатым, почти легендарным, так хорошо знакомое всякому в лагере и такое таинственное для аборигенов словечко всеобщего любимца — дизелиста. — Хорошо пахнет, вкусно, вкусно.

Сергей подергался еще с полминуты, точно маялся от беззвучной икоты, отдышался, сложил ладони рупором и прокричал что есть силы в сторону химической лаборатории:

— Габи-и-и! Скорей сюда-а-а!

— Хорошо пахнет, — бормотал Баба-Тим, принюхиваясь к миске, — ка-пи-таль-но.

Габи встревоженно выпрыгнула из автобуса и прибежала к ним.

— Вот это — вареник, чтоб знала, — сказал ей Сергей, — ой, мама родная!.. Сфотографируйте меня с куховарочкой на память!