Слепой Пегас или БОМЖ с пистолетом - Владимир Исаевич Круковер

Да, въехал в город в рванных джинсах, а теперь - миллионер. Грустно быть миллионером в России. Если у человека есть немного совести, то стыдно быть миллионером в России. Стыдно быть даже просто обеспеченным среди голодающих, быть благополучным среди разрухи и голода.

Кроме того, Верту было просто скучно. Когда делал первые деньги, создавал фирму, брал у солидных организаций предоплату, обналичивал первые миллионы - тогда было интересно, азартно. А теперь все приелось. Верт ощущал нечто среднее между пресыщением и скукой. Как выяснилось, у него было не так уж много прихотей. Перепробовав некоторые из недоступных ранее лакомств, Верт стал совершенно равнодушен к еде, купив телевизор с видиками, он наигрался этой новинкой за месяц и подарил ее брату, машина только первое время, когда он ездил неуверенно, без прав, доставляла удовольствие. Теперь он предпочитал ездить на такси, а машина ржавела на стоянке.

Конечно, Верт мог попытаться стать не просто богатым, а очень богатым. Тогда появились бы новые возможности: купить самолет, приобрести в собственность остров, создать свое учебное заведение, построить гостиницу... Но, просчитывая эти варианты, Верт чувствовал, что это тоже не очень весело. Раньше, когда каждый день являл собой борьбу за выживание, когда вшивый пирожок был лакомством, а куриная ножка в привокзальном буфете - суперлакомством, жить было в сто крат интересней.

Глава 27

Сегодня

Все хорошее кончается неожиданно. И быстро. Моя жизнь всегда учила меня разочароваться. А я, напротив, все время очаровываюсь. Людьми, ситуациями, возможностями. И, хотя подсознательно готов к разочарованию, оно всегда приходит нежданно, резко и трагично. И я падаю духом до такой степени, что всерьез подумываю о петле или яде. Балованный романтик — вот кто я... Возможно. А возможно — нет, просто не приспособлен к жизни. Избаловали меня родители до безобразия, и вот эта балованость до сих пор сидит во мне, как в других — комплекс неполноценности.

К тому же эксцентричная дама Фортуна почему-то именно меня выбрала для своих забав. Похоже, что она именно на мне проявляет свои эксгибиционистские наклонности. Иначе, чем объяснить такие перепады в моей судьбе. Все время я то в неожиданном фаворе у Судьбы, то в столь же неожиданных неприятностях, то вообще в какой-то промежуточной стадии. А психика у меня ранимая, нежная. Я легко впадаю в отчаянье и тогда сам не могу предугадать своих поступков.

Был период, когда мне до такой степени надоело мошенничать и крутиться, когда я так затосковал по спокойной жизни с дочкой и с девочкой, которая стала мне ближе дочки, что сделал попытку остепениться, осесть на одном месте. Тогда я и книжку написал и отдал ее в издательство, и вновь стал в газетах подрабатывать. Но жизнь дорожала, газетные магнаты платили малоизвестным авторам гроши, Москва, как многорукий спрут-вампир безжалостно выхолащивала мозги, и я сломался, забичевал.

Сперва, помню, я перестал бриться по утрам. Перестал жаждать самого процесса, когда бритва снимает с лица остатки ночной вялости, а свежий одеколон на чистой коже вроде крошечных льдинок.

Потом перестал тщательно готовить себе ужин. Перехватывал в ларьке какой-нибудь полуфабрикат, подогревал его слегка, на скорую руку.

Тут началось падение доллара. Я не мог получить в банке свои же собственные деньги. Это, не говоря уже о гонораре в издательстве (мне должны были выплатить аванс за ту злополучную повесть: “Мой папа — аферист”. И в газетах пропала халтура. Да и слаб я был, как газетчик, для новых требований этих бульварных монстров. Я же не в серьезных газетах подрабатывал, а в кичливых желтых.

В результате пришлось сбежать от квартирной хозяйки, не заплатив за два месяца и оставив в комнате почти все вещи. При мне был только дешевенький ноутбук, 386 модель. С жильем в Москве для малоимущих всегда были проблемы. Мне бы уехать в провинцию, отсидеться, а я все наделся на гонорар и на свои банковские запасы (там у меня было что-то эквивалентное 2 тысячам долларов). Пришлось вскоре и компьютер отдать за гроши. Наконец банк начал выдавать вклады, я снял деньги, но на них уже мало что можно было купить. Впервые я тогда почему-то посочувствовал Ремарку, так здорово описавшему в своем романе инфляцию и пережившему ее. Но сочувствовать надо было не Ремарку Эрих Мари, а Верту Владимиру Ивановичу.

Ну, а потом... Потом стандартная, накатанная дорожка с бутылкой дешевого алкоголя в кармане потрепанного пальтишка. Ночевки на разных вокзала в постоянной угрозе ментов, которые, словно экстрасенсы, вычисляют бичей безошибочно и выгоняют их в ночь. Знакомство с другими бомжами (бомж — аббревиатура более привычная в наше время. А я как-то больше привык по старинке: бич — бывший интеллигентный человек или матрос, списанный на берег за непристойное поведение на судне; бич в переводе с английского означает пляж, берег).

Ну, а потом уже известно. Нелепое происшествие со стреляющей авторучкой, еще более нелепое происшествие с наймом меня в качестве убийцы, знакомство с Гением, странное турне на Кипр, не менее странный расстрел моих сопровождающих на шоссе. Хотя последнее не так уж странно. Идет война между двумя структурами, а я оказался как раз между. Что бывает с теми, кто попадает между, мне известно хорошо. Наш великий русский народ даже поговорку на эту тему украл у поляков: “Паны дерутся, у холопов чубы трещат”.

Но как бы все это странно не было, я пока жив, мгновенно стряхнул прострацию и вялость долгого бичевского существования и в принципе готов к активным действиям. Непонятно лишь, какие действия ждет от меня эксгибиционистка Фортуна?

Я лежал на многоспальной кровати, предаваясь этим мыслям, когда Люся вошла в дом. Она была не одна, что меня насторожило. Я нашарил под матрасом свое единственное оружие — авторучку, вновь откинулся на подушки, слегка прищурил глаза.

Верт, это к тебе. Говорит, что из газеты.

Да, — я спустил ноги на пол. Был я в одних шортах.

Парень, вошедший в комнату, ничем особенным не выделялся. Это и было его самой приметной чертой.

Вовка, — крикнула Люся, — я — к девочкам, поболтать. Ты продлять мой съем будешь? Сегодня последний день.

Буду, — ответил я. — Возьми у меня в штанах стольник.

Люся ушла. Я вопросительно посмотрел на парня.