Дары и анафемы - Андрей Кураев

СТРАШНЫЙ СУД

Услышав про “страшный суд”, положено испытывать страх и трепет. «Страшный Суд» — последнее, что предстоит людям. Когда истечёт последняя секунда существования Вселенной, люди будут воссозданы, тела их вновь соединятся с душами — чтобы все-все смогли предстать для отчёта перед Творцом…

Впрочем, я уже ошибся. Я ошибся, когда сказал, что люди воскреснут для того, чтобы быть приведёнными на Страшный Суд. Если принять такую логику, то о христианском богословии придётся сказать нелицеприятную вещь: оказывается, оно представляет своего Бога в довольно неприглядном виде. Ведь «мы и просто грешного человека никогда бы не похвалили за такое дело, если бы он вынул из могилы труп своего врага, чтобы по всей справедливости воздать ему то, чего он заслужил и не получил во время земной жизни своей»[366]. Грешники воскреснут не для того, чтобы получить воздаяние за грешную жизнь, а наоборот — потому именно они и получат воздаяние, что они непременно воскреснут из мёртвых.

К сожалению, мы — бессмертны. К сожалению — потому что порой очень хотелось бы просто уснуть — да так, чтобы никто больше про мои гадости мне не напоминал… Но Христос воскрес. А поскольку Христос объемлет Собою все человечество, то, значит и мы никак не сможет уместиться в могилу, остаться в ней. Христос нёс в Себе всю полноту человеческой природы: та перемена, которую Он совершил в самой сущности человека, однажды произойдёт внутри каждого из нас, поскольку мы тоже — человеки. Это значит, что все мы теперь носители такой субстанции, которая предназначена к воскресению.

Оттого и ошибочно считать, что причина воскресения — суд («Воскресение будет не ради суда» — сказал христианский писатель ещё второго столетия Афинагор (О воскресении мёртвых, 14))[367]. Суд — не причина, а следствие возобновления нашей жизни. Ведь жизнь наша возобновится не на земле, не в привычном нам мире, заслоняющем от нас Бога. Воскреснем мы в мире, в котором «будет Бог все во всем» (1 Кор 15,28).

А, значит, если будет воскресение — то будет и встреча с Богом. Но встреча с Богом — встреча со Светом. Тем Светом, который освещает все и делает явным и очевидным все, даже то, что мы хотели скрыть порой даже от самих себя… И если то, постыдное, ещё осталось в нас, ещё продолжает быть нашим, ещё не отброшено от нас нашим же покаянием — то встреча со Светом причиняет муку стыда. Она становится судом. «Суд же состоит в том, что свет пришёл в мир» (Ин. 3,19)

Но все же — только ли стыд, только ли суд будут на той Встрече? В XII веке армянский поэт (у армян он считается ещё и святым) Грегор Нарекаци в своей “Книге скорбных песнопений” написал:

Мне ведомо, что близок день суда,И на суде нас уличат во многом…Но Божий суд не есть ли встреча с Богом?Где будет суд? — Я поспешу туда!Я пред Тобой, о, Господи, склонюсь,И, отрешась от жизни быстротечной,Не к Вечности ль Твоей я приобщусь,Хоть эта Вечность будет мукой вечной?[368]

И в самом деле время Суда — это время Встречи. Но что же более пленяет моё сознание, когда я помышляю о ней? Правильно ли, если сознание моих грехов заслоняет в моем уме радость от встречи с Богом? К чему прикован мой взгляд — к моим грехам или к Христовой любви? Что первенствует в палитре моих чувств — осознание любви Христа или же мой собственный ужас от моего недостоинства?

Именно раннехристианское ощущение смерти как Встречи[369], вырвалось однажды у московского старца о. Алексия Мечева. Напутствуя только что скончавшегося своего прихожанина, он сказал: “День разлуки твоей с нами есть день рождения твоего в жизнь новую, бесконечную. Посему, со слезами на глазах, но приветствуем тебя со вступлением туда, где нет не только наших скорбей, но и наших суетных радостей. Ты теперь уже не в изгнании, а в отечестве: видишь то, во что мы должны веровать; окружён тем, что мы должны ожидать”[370].

С Кем же эта долгожданная Встреча? С Судьёй, который поджидал нашей доставки в его распоряжение? С Судьёй, который не покидал своих стерильно-правильных покоев и теперь тщательно блюдёт, чтобы новоприбывшие не запятнали мир идеальных законов и правд своими совсем не идеальными деяниями?

Нет — через нашу смерть мы выходим на Сретение с Тем, кто Сам когда-то вышел нам навстречу. С Тем, Кто сделал Себя доступным нашим, человеческим скорбям и страданиям. Не безличностно-автоматическая “Справедливость”, не “Космический Закон” и не карма ждут нас. Мы встречаемся с Тем, чьё имя — Любовь. В церковной молитве о Нем говорится: “Твоё бо есть еже миловати и спасати ны, Боже наш”. Именно — Твоё, а не безглазой Фемиды и не бессердечной кармы.

У Марины Цветаевой есть строчка, которая совершенно неверна по букве, но которая справедлива по своему внутреннему смыслу. Строчка эта такая: «Бог, не суди: Ты не был женщиной на земле…». В чем правда этого крика? Оказывается, наши человеческие дела, человеческие слабости и прегрешения будет рассматривать не ангел, который не знает, что такое грех, борьба и слабость, но Христос. Христос — это Сын Божий, пожелавший стать ещё и Сыном Человеческим. Не Сверхчеловек будет судить людей, но Сын Человеческий. Именно потому, что Сын стал человеком, "Отец и не судит никого, но весь суд отдал Сыну” (Ин. 5,22).

Сын — это Тот, Кто ради Того, чтобы не осуждать людей, Сам пошёл путём страданий. Он ищет потерявшихся людей. Но не для расправы с ними, а для исцеления. Вспомните притчу о блудной сыне…

На язык сегодняшних реалий эту притчу я бы переложил так: Представьте — живёт стандартная семья из четырех человек в стандартной трехкомнатной квартире. И вдруг младший сын начинает ерепениться, всех посылать куда подальше, на всё огрызаться. В конце концов он требует разъезда. Квартира приватизированна. Сын, настаивая на своём праве совладельца, требует, чтобы ему уже сейчас дали его долю. Квартира стоит, скажем 40 тысяч “у.е.”. Он требует, чтобы ему, как совладельцу, соприватизатору, была выдана четверть… Родители со старшим сыном в конце концов не выдерживают ежедневного противостояния со скандалистом, продают свою трехкомнатную квартиру, покупают для себя двухкомнатную, а разницу (10 000$) отдают младшему сыну, который, удовлетворённый, отваливает в самостоятельную жизнь… Проходит время, и он, все растративший, потерявший, не приобретший никакого собственного жилья, возвращается к родителям в их квартиру, столь уменьшенную по его капризу. Чем же встречает его отец? Оскорблённо выставляет его вон? Просит старшего сына попридержать младшенького, пока отеческая длань будет вразумлять юного нахала?

В Евангелии притча кончается иначе: едва разглядев вдали возвращающегося сына, ещё не зная, зачем он идёт, ещё не услышав ни слова раскаяния, отец с радостью выбегает навстречу…

Отсюда и слова святителя Феофана Затворника: “Господь хочет всем спастись, следовательно, и вам… У Бога есть одна мысль и одно желание — миловать и миловать. Приходи всякий… Господь и на страшном суде будет не то изыскивать, как бы осудить, а как бы оправдать всех. И оправдает всякого, лишь бы хоть малая возможность была”[371]. Ведь — “Ты Бог, не хотяй смерти грешников”…

Софокла страшила встреча с судией (Плутоном): «Ты спрашиваешь меня: К какому богу я сойду? К богу, никогда не знавшему ни снисхождения, ни милости, но постоянно облечённому в строгую справедливость» (Климент Александрийский. Строматы 2,20). Христиане же верят, что их судьбу определит не закон, лишённый всех желаний, но Тот, у Кого есть желание. Его решения поэтому можно назвать субъективными и “пристрастными”. У этого Судьи, в отличие от греческой Фемиды, нет повязки на глазах. Свои решения Он будет сверять не только с тем, что мы и в самом деле натворили, и не только с бесстрастной буквой закона, но ещё и со Своим планом, Своим интересом, Своим желанием. И Своё желание Он не скрывает: “Не хочу смерти грешника, но чтобы грешник обратился и жив был” (Иезек. 33,11).

Бог ищет в человеческой душе такое, не окончательно, не безнадёжно изуродованное место, к которому можно было бы присоединить Вечность. Так врачи на теле обоженного человека ищут хоть немного непострадавшей кожи…

Об этом поиске рассказывает эпизод из Жития св. Петра Мытаря (память 22 сентября): “В Африке жил жестокосердый и немилостивый мытарь (сборщик налогов), по имени Пётр… Однажды Пётр вёл осла, навьюченного хлебами для княжеского обеда. Нищий стал громко просить у него милостыни. Пётр схватил хлеб и бросил его в лицо нищему и ушёл… Спустя два дня мытарь расхворался так сильно, что даже был близок к смерти, и вот ему представилось в видении, будто он стоит на суде и на весы кладут его дела. Злые духи принесли все злые дела; светлые же мужи не находили ни одного доброго дела Петра, и посему они были печальны… Тогда один из них сказал: “Действительно, нам нечего положить, разве только один хлеб, который оне подал ради Христа два дня тому назад, да и то поневоле”. Они положили хлеб на другую сторону весов, и он перетянул весы на свою сторону”. Именно этот рассказ послужил основой для знаменитой “луковки” Достоевского…[372]