Спасти человека. Лучшая фантастика 2016 (сборник) - Румит Кин

– А теперь-то он как называется?

– Пловдив, – сказал Раздрай. – Да-да, тот самый, что в Болгарии! А вы не знали? – Всмотрелся, встревожился. – Что с вами, Влас? Вы как будто побледнели…

– Ничего… – хрипло выдохнул тот. – Продолжайте…

Неуверенно взглядывая на отчаянное лицо юного грешника, сознающего, что прощения ему нет и быть не может, смотритель краеведческого музея двинулся к следующему постаментику, на котором бледнело алебастровое чело древнегреческого философа.

– Казалось бы, – все еще несколько озадаченно огласил он, – Понерополис есть противоположность Аристополиса, иными словами, идеального государства Платона… – Снова не выдержал, всмотрелся. – Нет, с вами точно все в порядке, Влас?

– Да точно, точно…

– Ну хорошо! – Смотритель отринул сомнения и продолжал: – Но если вникнуть, зло ничем не уступает добру в качестве сырья для государства, а в смысле количества намного его превосходит. Истинно мудрые правители знали, что опираться следует на людские пороки, потому что на людские добродетели толком не обопрешься. В противном случае… – Он скроил скорбную гримаску и воздел протезик. – Вот что бывает, когда справедливость торжествует в полной мере. Не зря говаривал Анатоль Франс: «Если уж браться управлять людьми, то не надо терять из виду, что они просто испорченные обезьяны».

Аверкий Проклович приостановился и выжидательно поглядел на Власа. Тот смолчал.

– Ну, вот… – шутливо попенял смотритель. – Я-то думал задеть вас за живое… В прошлый раз вы, помнится, настаивали, что добра из зла не сотворишь…

– А я настаивал?

– Еще как! И в чем-то были правы. Зло не может творить добро, но оно вынуждено его культивировать. Мошенник заинтересован в увеличении поголовья честных людей… Звучит парадоксально, не правда ли? Но только на первый взгляд! Возьмите лисицу… Лисице выгодно, чтобы вокруг было поменьше лис и побольше зайцев… Вот и мошеннику тоже. А если мошенничество достигает высокого статуса государства, оно получает возможность разводить добропорядочных граждан в питомниках, именуемых учебными заведениями, и пользуется этим вовсю. Я бы определил государство как то главное, становое зло, на котором распускаются в итоге цветы добра…

– А вы здесь в Понерополе кого разводите? – Слушатель уже пришел в себя настолько, что способен был иронизировать.

– Честных карманников, – с тонкой улыбкой отвечал ему Раздрай. – Честных аферистов. Честных грабителей… Это всё профессии, Влас! Не более чем профессии… Не путайте нравственные устои и род занятий. Если на то пошло, в уголовной среде мораль куда более строга – просто нормы ее иные…

– Понятия? – криво усмехнувшись, уточнил Влас.

– Совершенно верно! Понятия. Это те же моральные нормы… Почему вас не возмущают такие словосочетания, как «честный риелтор», «честный имиджмейкер»?.. «Честный депутат», наконец!.. Должен вам заметить, Влас, – добавил он как бы по секрету, – что на самом-то деле от предписанных свыше моральных норм мало что зависит. Какой бы строй вы на людей ни напялили, они все равно растянут его, разносят, где надо увяжут, где надо ушьют – и будет сидеть как влитой… А теперь пройдемте в следующий зал…

Следующий зал был ничуть не просторнее и не светлее предыдущего. На стенах висели увеличенные до распада изображения черно-белые фотографии с какими-то мрачными трущобами вперемежку с не менее мрачными храмами, а в витринках угнездились всевозможные безмены, гирьки, древний телефон с вертушкой и даже ножная швейная машинка «Зингер» вычурного литья. В глаза бросился плакат, явно предназначавшийся для уличного рекламного щита. Опознать личность того, кто был запечатлен на нем, труда не составило. Лев Толстой. Цитата, чернеющая на фоне седой разметанной бороды, гласила: «Добродетельный государственный человек есть такое же внутреннее противоречие, как целомудренная проститутка, или воздержанный пьяница, или кроткий разбойник».

– Шли века… – лирически известил Раздрай. – А название города оставалось неизменным. Каким образом мы убереглись от переименования в советские времена, даже не берусь судить. Должно быть, выручило слабое знание властями греческого языка. Ну, сами подумайте: строительство социализма – и вдруг город негодяев!

– А что, Павел Первый имел какое-то отношение к Понерополю? – спросил Влас, задержавшись перед небольшим портретом курносого самодержца.

– Прямого – нет, – отозвался Раздрай. – Заслуга романтического нашего императора, как величал его Александр Сергеевич, в ином. Павлу мы обязаны принципом, на котором, собственно, все у нас и держится: наказывать наказанных. Сам-то принцип, разумеется, был известен и раньше, но именно Павел применил его с подлинно российским размахом…

– Если можно, подробнее, – попросил Влас.

– С удовольствием! Знаете, как он уничтожил речной разбой?

– А он уничтожил?

– По сравнению с тем, что было? Да! Несомненно… Он стал карать не разбойников, а ограбленных купцов. Причем карать жестоко – конфискацией и Сибирью. Дал себя ограбить – значит преступник. А? Каково?

– И?!

– И всё. И разбоя не стало. Во всяком случае, на бумаге.

– А на самом деле?

– На самом деле разбоя поубавилось. Разбойнички несколько утихомирились, остереглись – ремесло-то становилось все опаснее: купцы озверели и сами начали уничтожать грабителей. Обратите внимание, Влас, умный государь никогда не станет делать того, с чем и так могут самостоятельно справиться его подданные, – какой смысл? Возьмите Сталина! Ну не сам же он, согласитесь, писал доносы на соседа…

– И у вас здесь было… то же самое?

– В общем… да, – с некоторым сожалением признал Раздрай. – Особенно поначалу… Где-то даже хуже девяностых… Но, знаете, тоже утряслось… со временем… Практически за десять лет выбили почти всех отморозков, маньяков… Тех, короче, кто совершал преступления вопреки понятиям…

– И правдолюбков?

– Этих – поменьше. Они ж в большинстве своем мигом покаялись, перековались…

– А вы уверены, что все маньяки, кого тут выбили, действительно были маньяками? Самосуд, знаете, такая штука…

– Нет, – довольно-таки бодро отозвался смотритель музея. – Совершенно не уверен… А вы уверены, Влас, что все, кого у вас бросают за решетку, действительно виновны?.. Думаю, ошибок везде хватает… Однако я, с вашего позволения, продолжу. После смерти Александра Македонского и распада империи, пограничный Понерополь, увы, утрачивает самостоятельность и самобытность. Такова плата за выживание. Сначала он входит в состав Хазарского каганата, затем – Золотой Орды и, наконец, становится заурядным провинциальным городком Российской империи. Меняются религии, меняются законы, и только название напоминает о его древнем происхождении… Пройдемте дальше…

Следующая экспозиция была целиком посвящена известным историческим личностям, в то или иное время посетившим Понерополь. Со стен глядели Ванька Каин, Кудеяр, атаманы Баловень и Неупокой-Карга, Стенька, Емелька, Алексашка Меншиков, Сонька Золотая Ручка, Мавроди, Мишка Япончик…

– А это кто такой? – не понял Влас.

На портрете был представлен в профиль пухлый восточный мужчина, увенчанный чалмой.

– Арудж Барбаросса, первый султан Алжира.

– Неужто и он…

– Нет. В Понерополе он не был ни разу, если вы это имеете в виду. Просто не успел, да и не до того ему было… Здесь он присутствует как создатель пиратского государства. Вообще-то, конечно, пиратов в Алжире хватало и до него, но сделать пиратство основой экономики удалось лишь Аруджу и младшему его брату Хайраддину… Теперь направо, пожалуйста…

Притолока дверного проема, ведущего направо, была декорирована следующим изречением: «Если отрицание подсудимого не приемлется в доказательство его невинности, то признание его и того менее должно быть доказательством его виновности». А. С. Пушкин, «Капитанская дочка». Чуть выше располагалась небольшая копия барельефа, что украшал собою фронтон.

Влас переступил порог и приостановился, неприятно пораженный открывшимся зрелищем. Помещение было уставлено и увешано орудиями пытки и казни. Шипастые цепи, колодки, дыбы, железные клетки, незатейливые кнуты и плахи, соседствующие с куда более изощренными гарротами и коленодробилками. Кое-что проржавело, тронулось трухлецой, но кое-что выглядело как новенькое – отшлифованное, умасленное и вроде бы готовое к употреблению.

– Таким вот образом, – с прискорбием произнес Раздрай, – одно государство за другим в течение многих веков выжигало, вырывало и выламывало с корнем древние наши традиции, тщетно пытаясь исказить душу народную…

– Экспонаты часто пропадают? – поинтересовался Влас.