Падение титана, или Октябрьский конь - Колин Маккалоу

Когда Кассий со свойственной ему решительностью опустошил подвалы нескольких храмов, чтобы пополнить финансы республиканцев, Помпей послал его в Сирию — собирать флот. Плавать по морям нравилось ему гораздо больше, чем быть незначительным членом команды того, кто стоит гораздо выше тебя. Военный талант Кассия проявился и на море, когда он с блеском разбил флот Цезаря у сицилийской Мессаны. Затем у Вибона на Тусканском море он перехватил флот Сульпиция Руфа, адмирала Цезаря, и тоже разбил бы его, если бы не Фортуна! Легион ветеранов Цезаря сидел на берегу, наблюдая за боем, и в конце концов им надоело смотреть на неумелые действия Сульпиция. Они реквизировали местные рыболовецкие лодки, вышли в море, ввязались в бой и так насели на Кассия, что он вынужден был перескочить на соседнее судно, спасаясь, а его собственный корабль потонул.

Зализывая душевные раны, Кассий решил уйти на восток, чтобы набрать там кораблей и пополнить свой основательно потрепанный ветеранами Цезаря флот. Когда он плыл из Нумидии, к нему возвратилась удача. Он повстречал десяток транспортов, груженных львами и леопардами для арен Рима. Какое счастье! Это же огромное состояние! С пленными транспортами он зашел в греческую Мегару набрать воды и еды. Мегара была фанатически преданным Республике городом и обещала позаботиться о грозных хищниках, пока Кассий не найдет, куда их поместить. После победы он продаст их Помпею для триумфальных игр в его честь. Оставив на берегу клетки с кошачьими, Кассий поплыл с десятком пустых транспортов к Коркире, чтобы отдать их Помпею.

Но на одной из стоянок до него дошла весть о поражении при Фарсале. Потрясенный Кассий кинулся в Аполлонию в Киренаике, где встретил множество беглецов. Среди них были Катон, Лабиен, Афраний, Петрей. Однако никто не хотел замечать многообещающего молодого человека, избранника плебса, потерявшего свою должность в результате гражданской войны. Поэтому Кассий, уязвленный до глубины души, уплыл от них, отказавшись передать свои корабли республиканцам в провинции Африка. «Пусть засунут эту провинцию себе в задницы! Не хочу больше принимать участие в затеях Катона и Лабиена! Пусть их обхаживает напыщенный кусок дерьма Метелл Сципион!»

Кассий вернулся в Мегару, чтобы забрать своих леопардов и львов, но их и след простыл. Приходил Квинт Фуфий Кален и взял город для Цезаря. Жители Мегары открыли клетки и выпустили львов и леопардов, чтобы те растерзали захватчиков. Вместо этого звери накинулись на горожан! Фуфий Кален поймал животных, посадил в клетки и отправил их в Рим — для игр в честь триумфатора Цезаря! Кассий остался ни с чем.

Но в Мегаре он узнал кое-что интересное: Брут сдался Цезарю после Фарсала, был прощен и сейчас сидит во дворце губернатора в Тарсе, а сам Цезарь поехал искать Помпея. Кальвин и Сестий отправились в Малую Армению, чтобы сразиться с Фарнаком.

Таким образом, не зная, куда деваться, Гай Кассий поплыл в Тарс с намерением передать флот Бруту, своему шурину и ровеснику. (Четыре месяца разницы нечего и считать!) По крайней мере, Брут ему скажет, что правда, что вымысел, и он, поостыв, сможет решить, как поступить с остатком своей неудавшейся жизни.

Брут так обрадовался встрече с Кассием, что бросился его обнимать и целовать. Потом провел во дворец, предоставил удобные апартаменты.

— Я настаиваю, чтобы ты остался здесь, в Тарсе, — сказал Брут за обильным и вкусным обедом, — и подождал Цезаря.

— Он объявит меня вне закона, — мрачно сказал Кассий.

— Нет, нет, нет! Кассий, я даю слово, что его политика — милосердие! Твой случай похож на мой. Ты не воевал с ним после того, как он простил вас, и он не видел тебя, чтобы простить в первый раз! Вот увидишь, тебя с охотой простят! А после этого Цезарь займется твоей карьерой, словно ничего не было и в помине.

— Кроме одного, — пробормотал Кассий. — Сам я всегда буду помнить, что всем обязан ему. Его щедрости, его, скажем так, снисхождению. Какое право имеет Цезарь прощать меня после того, что было сказано или сделано? Он не царь, а я не его подданный. Перед законом мы оба равны.

Брут решился на откровенность.

— У Цезаря есть это право. Он — победитель в гражданской войне. Послушай, Кассий, это не первая гражданская война в Риме. Их было уже по меньшей мере восемь со времен Гая Гракха, и те, кто был на стороне победителя, никогда не страдали. Страдали побежденные. До сих пор. А теперь, при Цезаре, мы имеем победителя, который фактически хочет, чтобы прошлое поросло быльем, и как можно скорее. Впервые, Кассий, впервые! Что плохого в этом прощении? Если тебе не нравится слово, замени его на другое. Прощение или, скажем, забвение — не все ли равно? Он не заставит тебя преклонять колени и не допустит, чтобы ты ощутил, будто к тебе относятся как к какому-то насекомому! Он был очень добр со мной, я совсем не почувствовал, что меня в чем-то винят. Он искренне радовался, что может оказать мне услугу, незначительную по его мнению. Он и вправду так считает, Кассий, поверь! Словно пребывание в войске Помпея даже в какой-то степени заслуга, раз человек делал то, что считал своим долгом. Манеры Цезаря столь безупречны, что ему нет нужды как-либо возвеличивать себя в чужих глазах.

— Ну если ты так говоришь… — пробормотал, опустив голову, Кассий.

— Хотя моя приверженность конституции не давала мне встать на сторону Цезаря, — продолжал Брут, всегда плевавший на конституцию во всех ее видах, — истина в том, что Помпей Магн намного больший дикарь. Я был в его лагере, я видел, что там происходит. Он позволял Лабиену творить такое… такое… о чем я даже говорить не могу! И если взять прошлое, у меня нет сомнений, что Цезарь никогда не допустил бы, чтобы моего отца убили без суда. А Помпей допустил. Что бы ты ни думал о Цезаре, он римлянин до мозга костей.

— Я тоже! — огрызнулся Кассий.

— А я разве нет? — спросил Брут.

— Но… ты действительно так в нем уверен?

— Абсолютно, безоговорочно.

Затем они поговорили о других новостях. Ничего определенного, только слухи да сплетни. Цицерон вроде бы возвратился в Италию, Гней Помпей направляется на Сицилию. И никаких писем от Сервилии, или Порции, или Филиппа. Рим вообще замолчал.

Наконец Кассий успокоился настолько, что Брут счел возможным поговорить о насущных делах.

— Кстати, ты можешь быть здесь полезным. Мне приказано набирать еще рекрутов и обучать их. Набрать-то я их наберу, но обучить не сумею. Ты привел Цезарю флот и транспорты, за что он будет тебе благодарен и без того, но у тебя есть возможность упрочить свое положение, взявшись за превращение новобранцев в солдат. В конце концов, это ведь нужно не для гражданской войны, а для схваток с Фарнаком. Кальвин отступил в Пергам, Фарнак мог бы добить его там, но он сейчас слишком занят опустошением Понта. Так что чем больше солдат мы обучим, тем лучше. Противники — чужеземцы.

Это было в январе. А в конце февраля, когда Митридат Пергамский проследовал мимо Тарса в Египет, Брут и Кассий смогли передать ему полный легион довольно неплохо обученных рекрутов. Весть о том, что Цезарь проводит в Александрии кампанию, до них еще не дошла, но они уже знали, что Помпей Магн убит дворцовой кликой царя Птолемея. Новость пришла не из Египта, а из Рима. Вестником была Сервилия, точнее, письмо, в котором она написала, что Цезарь прислал Корнелии Метелле прах ее мужа. Сервилия была настолько осведомленной, что даже назвала имена убийц: Потин, Феодот и Ахилла.

Брут и Кассий продолжили свою работу по превращению гражданского населения Сицилии в ауксилариев для Рима, терпеливо ожидая возвращения Цезаря. Он должен возвратиться, чтобы решить вопрос с Фарнаком. Но не раньше, чем на Анатолийских перевалах растают снега. Придет весна — появится и Цезарь.

В начале апреля спокойная гладь вдруг подернулась рябью.

— Марк Брут, — доложил капитан дворцовой стражи, — мы задержали у ворот человека. Нищего в лохмотьях. Но он утверждает, что принес важную информацию из Египта.

Брут нахмурился, в его, по обыкновению, печальных глазах засветилось сомнение.

— Он назвал себя?

— Он сказал, его зовут Феодот.

Брут напрягся, выпрямился в кресле.

— Феодот?

— Он так сказал.

— Введи его и останься, Амфион.

Амфион ввел человека лет шестидесяти. Действительно в лохмотьях, но эти лохмотья имели когда-то пурпурный цвет. На морщинистом лице — что-то среднее между раздражением и раболепием. Брут почувствовал физическое отвращение к неримскому женоподобию странного визитера и к его жеманной улыбке, обнажившей черные гнилые зубы.

— Феодот? — спросил Брут.

— Да, Марк Брут.

— Тот самый Феодот, который был воспитателем египетского царя Птолемея?

— Да, Марк Брут.

— Что привело тебя сюда и в таком ужасном виде?