Падение титана, или Октябрьский конь - Колин Маккалоу

Какое-то время Юба молча слушал, что шепчет Вар ему в ухо.

— Я одобряю твое решение, Марк Катон, но не манеру, в какой ты огласил его, — царственным тоном произнес он. — Однако я не поеду домой. У меня есть дворец в Карфагене, и я буду жить там.

— Что до меня, царь, ты можешь залезть хоть в задницу и устроиться там, свесив ноги, но предупреждаю: занимайся Нумидией и не вмешивайся в дела римлян. Нарушишь приказ — и я велю тебе собирать барахло, — сказал Катон.

Расстроенный, мрачный, с пошатнувшейся верой в себя, Публий Аттий Вар сделал вывод, что лучший способ поладить с Катоном — дать ему все, что он просит, и постараться не видеться с ним. Поэтому Катон переехал в очень приличный дом на главной городской площади, по соседству с портом, но не на его территории. Владелец дома, отсутствующий зерновой плутократ, был сторонником Цезаря и поэтому не мог бы протестовать, даже если бы и захотел. В доме имелись полный комплект прислуги и управляющий с подходящим ему именем Прогнант, что означает «выдвинутая челюсть», — очень высокий человек с мощной нижней челюстью и нависающим лбом. Катон набрал еще свой собственный штат служащих (за губернаторский счет), но согласился и на услуги агента хозяина дома, некоего Бута, когда Вар прислал его.

Решив эту проблему, Катон созвал триста самых влиятельных в городе лиц.

— Те из вас, у кого есть скобяные лавки и мастерские, должны перестать делать котлы, горшки, ворота и плужные лемехи, — объявил он. — Отныне от вас потребуются мечи, кинжалы, наконечники копий, шлемы и кольчуги. За все, что вы сможете изготовить, буду платить я как заместитель губернатора Утики. Занимающиеся строительством начнут немедленно строить силосные ямы и новые склады. Утика должна обеспечить нашу армию всем необходимым. Каменщики, я хочу усилить наши фортификационные линии и стены, чтобы они могли выдержать осаду посерьезнее той, что в конце концов уничтожила Карфаген, прославив Сципиона Эмилиана. Подрядчики в доках сосредоточатся на поставках продовольствия и военной техники, поэтому запрещается завозить в город духи, пурпурные красители, красивые, но непрочные ткани, мебель и тому подобную ерунду. Любой корабль с грузом, не отвечающим военным нуждам, будет отправлен обратно. И наконец, все мужчины от семнадцати до тридцати лет должны записаться в отряды гражданской милиции. Их вооружат и обучат. Завтра утром на плацу Утики мой центурион Луций Гратидий начнет тренировки. — Он оглядел пораженных дельцов. — Вопросы есть?

Вопросов не было, и Катон отпустил всех.

— Вполне очевидно, — сказал он Сексту Помпею (который в отсутствие Цезаря решил держаться поближе к нему), — что они стосковались по твердой руке.

— Жаль, что ты все время утверждаешь, будто у тебя нет воинский жилки, — с искренней горечью заметил Секст. — Мой отец всегда говорил, что хороший генерал больше заботится о подготовке к сражению, чем о нем самом.

— Поверь мне, Секст, я не могу руководить войском! — раздраженно ответил Катон. — Это особый дар богов, щедро отпущенный таким людям, как Гай Марий или Цезарь. Людям, которые видят ситуацию и тут же понимают, где самое слабое место у противника, чем может помочь ландшафт и где могут дрогнуть их собственные войска. Дай мне хорошего легата и хорошего центуриона, и я выполню все, что они мне прикажут. Но сообразить сам, что надо делать, я не могу.

— Ты очень строг к себе, — сказал Секст. Он подался вперед, карие глаза сверкнули. — Но скажи мне, дорогой Катон, есть ли эта способность командовать у меня? Мое сердце говорит мне, что есть, ибо, послушав всех этих дураков, превозносящих себя до небес, самый безнадежный идиот поймет, что нет у них никакого таланта. Я прав?

— Да, Секст, ты прав. Всегда сверяйся со своим сердцем. Оно тебя не подведет.

За два рыночных интервала в Утике установился новый, военный ритм жизни, и это вроде бы нравилось городу. Но потом в дом возле порта пришел Луций Гратидий, чем-то обеспокоенный.

— Что-то происходит, Марк Катон, — сказал он.

— Что?

— Моральный дух парней не так высок, каким должен бы быть. Моя молодежь приуныла, считает, что все наши усилия напрасны. Поговаривают, что Утика втайне симпатизирует Цезарю и что в ней деятельно работают его эмиссары. — Он помрачнел. — А наш нумидийский друг, царь Юба, будто бы до такой степени уверовал в это, что собирается взять Утику штурмом и покарать всех изменников. Но я думаю, что именно Юба и распускает все эти слухи.

— Ага! — воскликнул Катон, вскакивая. — Я целиком согласен с тобой! Да, Гратидий. Это Юба мутит здесь воду, а не какие-то мифические сторонники Цезаря. Его цель — заставить Метелла Сципиона уступить свое место ему. Нумидиец хочет командовать римлянами! Ничего, я его урезоню! Вот ведь наглец!

Разгневанный Катон поспешил в Карфаген, во дворец, где некогда царевич Гауда, претендент на нумидийский трон, хандрил и хныкал, пока Югурта воевал с Гаем Марием. Здание более грандиозное, чем резиденция губернатора в Утике, отметил он, слезая с двуколки, запряженной двумя мулами. На нем была toga praetexta с пурпурной каймой, с безукоризненно уложенными складками. Впереди шесть ликторов в алых туниках, с топориками в фасциях — знак больших полномочий. Следом за ними Катон прошел во дворец, коротко, по-хозяйски кивнув оторопевшей охране.

«Все-таки каждый раз это срабатывает, — подумал он. — Один взгляд на ликторов, на топорики, на белую с пурпуром тогу — и даже стены Илиона готовы упасть».

Во дворце было просторно и пусто. Катон приказал ликторам ожидать его в вестибюле, а сам прошел дальше, в глубину здания, обставленного с тошнотворной, непозволительной роскошью. Неправомерность вторжения в личные покои Юбы его ничуть не смущала. Юба нарушил mos maiorum, он был преступник, и больше никто.

Царь возлежал на ложе в просторной комнате с действующим фонтаном и выходящим во внутренний двор широким окном, через которое непрерывным потоком лились солнечные лучи. На мозаичном полу перед ним медленно извивались полуголые танцовщицы.

— Постыдное зрелище! — пролаял Катон.

Царь судорожно выпрямился на ложе, потом соскочил с него и в бессильной ярости уставился на непрошеного посетителя. Женщины с визгом кинулись по углам и сгрудились там, пряча лица.

— Вон отсюда, ты, сластолюбец! — рявкнул Юба.

— Это ты убирайся, нумидийский распутник! — взревел Катон так, что крик Юбы показался беспомощным лепетом на фоне этого трубного гласа. — Вон, вон, вон! Сегодня же вон из провинции Африка, ты слышишь меня? Какое мне дело до твоей омерзительной полигамии или до твоих бедных невольниц, лишенных даже малейшей свободы! Я — моногамный римлянин, у меня есть жена, которая занимается моим домом, умеет читать и писать. И умеет блюсти себя без всяких евнухов и запоров! Плевать мне на твоих шлюшек и на тебя!

Катон плюнул в подтверждение сказанного, но не как человек, избавляющийся от излишней слюны, а как разъяренная кошка.

— Стража! Стража! — завопил Юба.

В комнату вбежали стражники, за ними три нумидийских царевича. Масинисса, Сабурра и молодой Арабион изумленно застыли, с невольным страхом глядя на римлянина, который даже не шелохнулся, когда десятки копий едва не уперлись ему в грудь, в спину, в бока.

— Убей меня, Юба, и ты вызовешь бурю! Я — Марк Порций Катон, сенатор, пропретор, префект Утики! Почему ты решил, что можешь меня напугать? Меня, противостоявшего таким людям, как Цезарь и Помпей Магн? Вглядись повнимательнее в мое лицо и пойми, что оно принадлежит человеку, которого нельзя подкупить или подчинить! Сколько ты платишь Вару, чтобы он терпел таких, как ты, в своей провинции? Ладно, Вар может поступать, как ему диктует кошелек, но даже не думай показывать мне твои мешки с деньгами! Сегодня же покинь провинцию Африка, иначе — клянусь всеми богами, Юба! — я пойду к армии, в один час мобилизую ее и вы все умрете смертью рабов. Мои люди распнут вас!

Он с презрением оттолкнул от себя копья, повернулся на пятках и вышел.

К вечеру царь Юба со своей свитой был уже в пути. Когда он пришел с жалобой к губернатору Аттию Вару, тот поежился и сказал, что с Катоном в таком настроении лучше не спорить. Лучше сделать, как он говорит.

Отъезд Юбы положил конец нервозности в Утике. Город успокоился, благословляя землю, по которой ступал Катон, но делая это скрытно. Ибо тот, прознав о таком, тут же собрал бы всех горожан и прочел бы им лекцию о греховности богохульств.

Что касалось Катона, то он был счастлив. Новая работа ему очень нравилась, он знал, что справляется с ней хорошо.

«Но где же Цезарь?» Этим вопросом он задавался, прогуливаясь по гавани и наблюдая за бесконечными перемещениями кораблей. «Когда он появится? Где скрывается? До сих пор это никому не известно, а кризис в Риме разрастается с каждым днем. Это значит, что, когда он объявится, ему добавится дел. Чем он займется сначала, неважно. Либо прогонит Фарнака из Анатолии, либо возьмется приводить в чувство Рим. Главное, до его появления здесь пройдет еще несколько месяцев. Мы выдохнемся к тому времени, когда он к нам придет. Вот в чем заключается его хитрость. Никто лучше его не знает, что единомыслия среди нас нет. Значит, я должен держать этих упрямых дурней подальше друг от друга еще месяцев шесть. Одновременно надо умерять Лабиена и приглядывать за царем Юбой. Не говоря уже о губернаторе, чьей главной амбицией может стать стремление сделаться правой рукой нумидийца».