Сборник " " - Александр Громов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Успокойся. Робота жаль, но теперь мы справимся и без него. Я в этом уверен.
Ровно тарахтя двумя двигателями, «летающее крыло» шло низко над лесом. Так велел Леон, оправившийся после страха высоты, скрутившего его сразу после взлета, когда земля, такая твердая и надежная, провалилась куда-то под пятки. «Чем выше, тем безопасней, – втолковывал, провожая, Умнейший. – Может, пилот успеет что-то сделать». Леон, однако, остался при своем мнении.
Совсем рядом – казалось, можно достать рукой – под брюхом машины проносились верхушки деревьев. Надвинулась, прошла слева и убежала назад сторожевая вышка – на помосте суетящиеся человечки устанавливали крупнокалиберную счетверенку. Если напрячь зрение, можно было разглядеть вдали еще несколько вышек. Несомненно, там шла та же работа во исполнение отданного вчера приказа: встречать врага на подлете и патронов не жалеть.
Приказ отдал Умнейший, даже не посоветовавшись с Леоном, и это снова больно задело. Старик нахально и властно заграбастал в свои руки управление обороной, а Леону сказал наедине вполголоса: «Моя ответственность, моя вина в случае чего. Тебе-то зачем?» И тогда Леон заявил, что в таком случае на переговоры с Астилом полетит он, и никто другой. Умнейший досадливо крякнул, но согласился с тем, что в сложившейся ситуации это, возможно, единственный выход.
После первых удачных полетов отношение к «летающему крылу» изменилось. На праве пилотировать машину сгоряча настаивал Памфил, видимо решивший, что вести самолет не труднее, чем автомобиль. Рвался лететь и Тирсис в качестве телохранителя, кричал и спорил, так что его пришлось едва ли не силой тащить из кабины, рассчитанной на двоих. Перегруженное «летающее крыло» (залитого в баки горючего должно было хватить и на обратный путь) все равно не смогло бы поднять троих ни при каких обстоятельствах.
От тряски и вони нагретого бензина Леона мутило. Не будь гуляющего по открытой кабине ветра – вытошнило бы наверняка. Ветер был спасением, но мешал дышать.
Иногда Леон тянулся вперед, чтобы из-за плеча пилота мельком взглянуть на приборы.
Приборов в кабине было всего два: во-первых, врущий индикатор уровня топлива в бензобаке, а во-вторых, тахометр правого двигателя, отказавший сразу после взлета. Еще, правда, имелся флажок, сигнализирующий об уборке шасси «летающего крыла», который показывал, что полет проходит при выпущенном шасси.
Ничего другого он и не мог показать – шасси вообще не убиралось.
Самонадеянная попытка смастерить механизм для его уборки едва не привела к посадке «на брюхо» под занавес испытательного полета. И Умнейший посоветовал не тратить времени зря.
Головокружение мало-помалу прошло, и под тугой струей врывающегося в кабину ветра исчезла муторная, постыдная для вождя тошнота. Когда надоело глядеть на суматошное мельтешение древесных крон, Леон дал пилоту знак подняться повыше.
На высоте скорость полета скрадывалась. Медленно-медленно под брюхом машины полз лес – сплошной зеленый ковер, изредка пересекаемый извилинами лесной речушки. Глаза уставали ждать, пока замеченный на горизонте ориентир пройдет под крылом и останется позади. Спокойно, без стрельбы и излишней тряски, тарахтели двигатели. «Благодарность механикам, – лениво подумал Леон. – Если ни разу не засбоит и на обратном пути – непременно поощрить. Пусть носят какой-нибудь отличительный знак, венок на голове, например. Нет, неудобно в работе… Пусть вопрос о наградах обдумает Парис, что ли…»
Леон зевнул. Он не спал ни минуты последние двое суток. Монотонность полета навевала сон. Как велики чужие земли! Казалось бы, давно оставшаяся позади подконтрольная территория обширна сверх возможностей управления ею, – а что она на самом деле? Пятнышко на карте Простора, только и всего. Сокращающееся под ударами заурядов пятнышко.
Долог, долог полет. А вряд ли одолели и половину пути. Вон поляна – лесной дракон задрал вверх морду и, наверно, пугает непонятного зверя истошным ревом. Уплыла поляна. Крупная птица-свинья пристраивается сбоку и сзади, пытается догнать самолет. Где ей.
Большое озеро; даже с высоты полета едва заметен противоположный берег. Заболоченный исток реки, вытекающей из озера и плавными изгибами змеящейся на запад. До сих пор никто не знает, что происходит с реками на пустошах, выжженных заурядами. Достигнет ли эта река океана или выкипит на полдороге?
Деревня у воды, причалы. Несколько долбленок покачиваются на зыби, поднятой ленивым бризом, – не иначе в деревне захотели рыбки. При виде «летающего крыла» лодки рассыпаются веером и спешат к берегу, а вон ту, заплывшую дальше других, рыбаки опрокинули и пытаются уйти вплавь, часто ныряя. Выходит, и здесь люди научились бояться летающего неживого.
Над южной кромкой озера тряхнуло раз и два. В наборе крыла что-то протяжно заскрипело. Леон вцепился в борт кабины, опасаясь выпасть. Пилот, обернувшись, успокоил жестом: незначительные воздушные ямы, не опасно.
Солнце почти в зените, а вылетели с рассветом. Сколько еще болтаться в небе?
Еще одно озеро, поменьше первого, проплыло в стороне, надвинулась и ушла к северному горизонту цепочка невысоких зеленых холмов, прежде чем Леон заметил над лесом темную точку. Точка быстро росла, идя наперерез. Еще одна птица решила посостязаться в скорости? Эта, пожалуй, догонит.
Он понял, что это не птица, секундой раньше, чем точка превратилась в черный ромб.
Следующие несколько мгновений плохо отложились в памяти Леона. Кажется, он колотил пилота в спину, кажется, что-то кричал… Что бы ни думал Леон о пилоте, тот сразу оценил ситуацию – «летающее крыло» заложило глубокий вираж с резким снижением. Вниз, вниз! Может быть, удастся найти поляну для спешной посадки. Нет смысла принимать воздушный бой: что там «льюисы» – новые зауряды не боятся и крупнокалиберных счетверенок! Быстрее же! «Летающее крыло» не летает, а ползет…
Рядом полыхнуло, громом заложило уши. Леону показалось, что первый удар черного ромба пришелся мимо. Но «летающему крылу» с лихвой хватило и этого.
«Неужели это все, – успел мысленно крикнуть Леон, не в силах оторвать глаз от стремительно надвигающегося, кружащегося леса, – и больше со мною уже ничего не будет? Неужели – конец?..»
И если бы что-то, о чем никто из нас не имеет ни малейшего понятия, захотело ответить ему, оно, вероятно, ответило бы огненными письменами: «А ТЫ КАК ДУМАЛ?»
Он не мог шевельнуться и все же шевельнулся – просто так, без всякой цели. Сразу стало плохо видно. Лесной полумрак размылся перед глазами, и Леон не сразу понял, что плачет – так было больно. Мужчине нечего стыдиться своих слез.
Боль была всюду, во всем теле не оказалось уголка, где она не устроилась, чтобы терзать то, что, вопреки ее расчету, почему-то еще живо. Гуще всего она гнездилась в грудной клетке, превращая каждый вдох в адскую муку, и не было от нее спасения. Весь мир был – боль.
Шевельнувшись, Леон приказал себе отдохнуть. Выполнить это приказание оказалось легко, потому что так хотела боль. Затем, превозмогая себя, он дотянулся до тела пилота и ощупал его, сразу наткнувшись ладонью на липкое.
Пилот был мертв.
Подвывая от боли и горя, Леон выбрался на отломанное наполовину крыло и здесь проклял день, когда родился, и Великий Нимб в придачу. Падая на лес, машина срезала несколько верхушек деревьев и в конце концов застряла на высоте десяти шагов от земли, втиснувшись между двумя могучими стволами. Нос машины оказался приподнятым к небу, словно «летающее крыло» тщилось взлететь, да деревья не пускали. Огрызок левой плоскости, куда выполз Леон, застрял в развилке ствола, гладкого до самой земли, как девичья кожа. Как духовая трубка, отполированная лучшими мастерами. С этой плоскости спуска на землю не было.
Журчал бензин, выбулькивая из пробитых баков. К счастью, при падении обошлось без искры.
Леон долго сидел на крыле, прежде чем набрался духу приказать себе переползти через фюзеляж и попробовать спуститься с другой плоскости – правой. Он не очень удивился, когда правого полукрыла не оказалось вовсе. Зато ствол, заклинивший фюзеляж с этой стороны, принадлежал дереву иной породы и имел какие-никакие ветви. При большом желании спуститься было можно.
Леон плохо помнил, как достиг земли. Чувство было такое, словно его схватил дракон, разжевал и выплюнул. Поддерживал страх – страх сорваться и сделать себе еще больнее. О том, что удачный удар о землю может разом покончить с болью, он не думал.
Сжав в ладонях очугуневшую голову, он попытался зашептать боль и не сумел. Конечно, Парис был прав: он дрянной шептун, он всего-навсего обыкновенный стрелок, никакой не шептун…
Леон нашел болеутоляющий корень и изгрыз его. Полегчать по-настоящему должно было не сразу, но вроде бы боль немного притупилась, и погасли огненные круги в глазах. И даже вернулось некое подобие способности думать. Только сейчас он заметил, что носом идет кровь, и унял ее.