Золотой камертон Чайковского - Юлия Владимировна Алейникова

– Я не знаю, сколько он весит, не приценивался, – протягивая руку и мягко, но настойчиво, забирая камертон, проговорил Максим. – Он достался мне случайно, вместе с дачей.

– С дачей? Вот это да. То есть Лиза его включила в стоимость дома? Ничего себе, довесок. Она что, с ума сошла? – удивленно пожал плечами Павел Иванович, а Максим вдруг подумал, что, если старик позвонит Елизавете Щеголевой и расскажет о камертоне, значит, он не виноват. Только вряд ли это случится. Нет, нет, не расскажет, он же сам мечтает его заполучить, строго напомнил себе Максим, убирая камертон в ящик буфета и с мстительным злорадством наблюдая за подрагивающими от жадности руками композитора, из которых только что забрали камертон.

Но надо отдать должное, Павел Иванович быстро справился с собой и продолжил как ни в чем не бывало:

– А знаете, я что-то такое припоминаю. Кажется, мне кто-то рассказывал, что у Модеста Петровича был золотой камертон, что-то вроде талисмана. Вроде бы ему кто-то из поклонников подарил? Или он купил по случаю у какой-то бабульки? Да, занятная вещица, а стоит сколько!

– А мне сегодня в город придется уехать, Оля просила кое-что для нее сделать, но вы не волнуйтесь, на этот раз я не пропаду. Первой же электричкой вернусь и сразу же за работу, – внимательно наблюдая за гостем, рассказал Максим.

– Вот, это вы молодец. Дисциплина для творческого человека вещь сугубо необходимая, – похвалил его Павел Иванович. – А то знаете, как бывает? Встанет человек утром, потянется не спеша, к восьми утра на службу не надо, да и концерта вечером вроде нет, можно еще поваляться, потом книжку почитать, по телефону от скуки поговорить, и день прошел. А работа стоит. Никто же ничего делать не заставляет, над душой не стоит, даже если, скажем, человек над заказом каким-нибудь работает, над музыкой к фильму или спектаклю. Вот так проваляется он месяц, а потом глядь, до сдачи работы неделя осталась, а у него и конь не валялся, и давай на скорую руку ерунду какую-нибудь сочинять. Раз такое с рук сойдет, два. А потом с ним и дел никто иметь не захочет. У режиссеров ведь тоже, знаете, всегда сроки горят. А если заказа нет и вдохновения нет, тоже, значит, работать не надо? – поучительно выговаривал Павел Иванович. – Ерунда! Работать надо всегда. Вдохновение приходит в работе, а если ты не про нее, а про девушек, скажем, думаешь, так и надеяться на толковый результат нечего. Дисциплина! Дисциплина – основа любого успеха! Так и запомните, мой дорогой, без этого вы ничего не добьетесь. Композитор – человек вольный, у него ни тренера, ни начальника нет, а потому он сам себе и тренером, и начальником должен быть, – наставительно поднял вверх палец Павел Иванович. – Ну а мне, пожалуй, пора. Спасибо за чай. И счастливо съездить, – поднимаясь из-за стола, пожелал композитор.

Максим, провожая его, снова вынул из ящика камертон и, небрежно поигрывая им, пошел провожать гостя.

К вечеру подморозило, но Максим заранее все предусмотрел, а потому сидеть в сарае ему было комфортно и тепло. Он заранее приготовил чурбак, поставив его возле большой щели с хорошим обзором. Прихватил с собой термос с чаем, бутерброды и огромный, до пят, вонючий тулуп, который нашел на чердаке среди прочего хлама. В таких овчинных тулупах, наверное, еще при царе Горохе ямщики щеголяли. Но, как бы то ни было, накинутый поверх куртки, от холода этот доисторический монстр защищал.

Так Максим проскучал часа полтора в сарае, если не больше, пока не почувствовал неприятное кручение в животе. Потом голова стала побаливать и кружиться, он то покрывался испариной и промокал пот со лба, то трясся от озноба.

С каждой минутой Максиму становилось все хуже. Слабость была такая, что он едва с чурбака не свалился.

– Отравил. Все-таки отравил, – бормотал Максим, пытаясь выбраться из сарая, теперь уж ему было не до засады. Надо было срочно добраться до дома, промыть желудок, а еще здорово было бы врача вызвать.

Максим, кое-как выбравшись из своего укрытия, оторвался от стены сарая, покачнулся, упал на снег, и его тут же обильно вырвало.

– Ну вот, уже получше, хоть температура спала. И не рвало больше, – бормотал Павел Иванович, откладывая в сторону градусник и поправляя Максиму подушки. – Спасибо доктору. Такая хорошая женщина попалась, внимательная, ответственная. Один бы я не справился, и Феде Крюкову спасибо, сбегал на станцию, неотложку вызвал, и ведь счастье, что он вчера приехал и как раз со станции домой шел, когда я вас нашел, а то бы ведь и замерзли насмерть! – Голос Павла Ивановича дрожал от пережитого волнения.

А Максим, слабый, беспомощный как ребенок, слушал его, пытаясь вникнуть в смысл слов и понять, что же с ним случилось? Как он оказался дома в кровати, почему ему так плохо и почему Павел Иванович тут сидит?

– А все, голубчик, консервы. Икра кабачковая. Я-то ее не ел, не люблю, а вы вчера полбанки съели. Доктор ее даже для анализа забрала. Вот ведь как бывает! Почаевничали, называется. Это еще счастье, что вы смогли до поселка добраться, по дороге не упали, а то бы страшно подумать…

– Я что, отравился? – слабым голосом с трудом выговорил Максим, даже губы его плохо слушались, словно онемели.

– А я о чем толкую? Кабачковой икрой. Но вы не волнуйтесь. Самое страшное позади. Желудок вам промыли, лекарства, какие надо, у меня есть, зять, спасибо ему, из города привез. А вот родителям вашим, я, признаться, не позвонил, не хотел пугать, да и некогда было. Я от вас почти сутки не отхожу, вот и спал рядышком, у вас тут, оказывается, кресло раскладное. На нем и дремал. Вам, наверное, есть хочется?

При этом вопросе Максим вдруг ощутил, что ему действительно страшно хочется есть, в желудке было так пусто, хоть аукайся.

– Увы, мой дорогой, сегодня я вам могу предложить только чай, зато сладкий и с сухариком, – подмигнул ободряюще Павел Иванович. – А завтра кашку на водичке. Отравление было тяжелым, организм должен восстановиться.

– Павел Иванович, я почти ничего не помню, объясните, как я дома оказался. Последнее, что стоит перед глазами, как я в снег упал возле сарая, – попытался собраться с мыслями Максим, мучимый смутной, необъяснимой тревогой.

– Как я понимаю, вы еще на платформе почувствовали себя плохо и решили вернуться домой. Но, видимо, вам так поплохело, что вы даже до крыльца не добрались, шагов десять. Судя по следам на снегу, вы несколько раз падали, а возле самого крыльца потеряли сознание. Хорошо, что я решил на ночь еще раз печку в комнате протопить, вышел за дровишками, по привычке на ваш участок взглянул, смотрю, кто-то в снегу валяется. Я сперва подумал, пьяница какой-то, решил подойти к забору, посмотреть на всякий случай. Может, милицию вызвать. Хорошо, у вас куртка приметная, только по ней и узнал. Я-то думал, на вас напали, схватил топор, что возле дровника был, и побежал на помощь, – обстоятельно рассказывал Павел Иванович. – Прибежал, смотрю, вроде вы целы, только лицо какое-то зеленое, и вроде как не дышите. Я стал вас тормошить, тут как раз Федор мимо шел. Я его послал на станцию неотложку вызывать, а сам кое-как вас в дом затащил. Думал, не сдюжу. Если