Кораблекрушение «Джонатана» - Жюль Верн

Когда все распоряжения были отданы и люди принялись за работу, правитель ушел вместе с охраной из десяти человек.

Неподалеку высился самый большой из сборных домов. В нем жили всего пять человек. Льюис Дорик, братья Мур, Кеннеди и Сердей избрали его своей резиденцией. Прямо туда и направился Кау-джер.

Когда он вошел, пятеро мужчин сразу вскочили на ноги.

— Что вам здесь нужно? — грубо спросил Льюис Дорик.

Стоя на пороге, тот спокойно ответил:

— Дом для остельской колонии.

— Дом? — переспросил Дорик, словно не поверив своим ушам.— А для чего?

— Для размещения в нем учреждений. Предлагаю немедленно освободить его.

— Как бы не так! — иронически возразил бывший учитель.— А куда же нам деться?

— Куда угодно. Можете построить себе другой дом.

— Вот как? А до тех пор?

— Воспользуйтесь палатками.

— А вы воспользуйтесь дверью! — воскликнул Дорик, побагровев от злости.

Кау-джер посторонился, и все увидели оставшуюся снаружи вооруженную охрану.

— В случае неповиновения я буду вынужден применить силу.

Дорик мгновенно понял, что всякое сопротивление бесполезно.

— Ладно,— проворчал он,— мы уйдем. Дайте только время, чтобы собрать пожитки. Надеюсь, нам разрешается унести их?

— Нет,— категорически ответил правитель.— Я сам позабочусь о том, чтобы вам вернули ваше личное имущество. Все остальное принадлежит колонии.

Это уже было слишком. Дорик потерял самообладание.

— Ну, мы еще посмотрим! — вскричал он, поднося руку к поясу.

Но не успел он вытащить нож, как тут же был обезоружен. Братья Мур бросились на помощь, но Кау-джер схватил старшего за горло и швырнул на землю. Тотчас же охрана ворвалась в помещение, и пять эмигрантов, отказавшись от борьбы, трусливо покинули дом.

Затем отвоеванное здание тщательно осмотрели. Как и было обещано, всю личную собственность прежних жильцов отложили в сторону, чтобы потом передать законным владельцам. Но, помимо личных вещей, обнаружили еще нечто чрезвычайно интересное: самая дальняя комната была превращена в настоящий склад с колоссальными запасами продуктов — консервов, сухих овощей, солонины, чая и кофе.

Каким образом Льюис Дорик и его сообщники раздобыли все это? Значит, они никогда не страдали от голода, подобно другим, что не мешало им возмущаться громче всех и даже подстрекать к беспорядкам, в результате которых была свергнута власть Боваля.

Новый «губернатор» приказал перенести продукты на площадь и сложить их там под охраной. Затем рабочие, под руководством слесаря Лоусона, приступили к разборке дома. Пока они занимались этой работой, Кау-джер, в сопровождении нескольких человек, произвел повальный обыск лагеря. Дома и палатки были перерыты сверху донизу. Результаты этих поисков, длившихся большую часть дня, превзошли все ожидания: у эмигрантов, более или менее тесно связанных с Дориком или Бовалем, а также у тех, кому благодаря экономии в период относительного изобилия удалось сделать кое-какие запасы, обнаружили тайники с провизией, такие же, как и у Дорика. Но чтобы отвести от себя подозрения, их владельцы не отставали от других и горько жаловались на голод. Среди них узнали многих, кто обращался за помощью. Когда обманщиков вывели на чистую воду, они были очень смущены, хотя Кау-джер внешне никак не проявил своего негодования.

Хитрость этих негодяев, возможно, и могла бы раскрыть для него перспективы тех непреложных законов, которые правят миром. Не внимая крикам отчаяния, вырывавшимся от голода у их товарищей по несчастью, и лицемерно присоединяя при этом к ним собственные стенания, чтобы избежать дележки между всеми того, что принадлежало только им, эти люди продемонстрировали еще раз жестокий эгоизм, направленный против самих себя. В действительности их поведение было таково, как если бы они были не мыслящими и чувствующими существами, а элементарными скоплениями материальной субстанции, слепо повинующимися физиологическим законам тех простейших клеток, из которых они вышли.

Но Кау-джеру, для того чтобы убедиться в этом, не нужно было еще одной демонстрации, тем более что она была не последней. Его мечта, распавшись, оставила страшную пустоту в сердце, и он не собирался эту пустоту заполнять. Грубая очевидность происшедшего доказала его ошибку: строя в своем воображении различные социальные системы, он был скорее философом, чем ученым, и грешил против научного подхода, в соответствии с которым не следует заниматься случайными умозрительными построениями, а нужно опираться только на опыт и объективный анализ фактов. Таким образом, добродетели и пороки человечества, его величие и слабости — все это факты, которые нужно уметь признавать и с которыми нельзя не считаться.

И разве он не совершил чудовищную ошибку в своих умозаключениях, порицая всех вождей под тем предлогом, что они далеко не безупречны и что врожденное совершенство людей делает само существование вождей бесполезным? Властители, против которых он столь беспощадно восставал, разве не такие же люди, как и другие? Почему бы не подарить им привилегию быть не столь совершенными? Разве на основе их несовершенства нельзя будет сделать логический вывод о всеобщем несовершенстве и вследствие этого признать необходимость существования законов и тех людей, чья задача состоит в том, чтобы их применять?

Его знаменитая формула распалась, рассыпалась в прах. «Ни Бога, ни властелина» — так заявлял он когда-то, а сейчас был вынужден признать необходимость властелина. От второй части его принципа не осталось ничего, а разрушение ее сотрясло незыблемость первой. Конечно, речь шла не о том, чтобы заменить отрицание утверждением. Но, по крайней мере, он познал священное колебание ученого, остановившегося перед задачами, разрешение которых в настоящее время невозможно, застывшего на пороге непознаваемого и восставшего против самой сути науки, которая бездоказательно утверждает, что во Вселенной нет ничего, кроме материи, и что все подчинено ее законам? Он понимал, что в решении подобных проблем следует занять выжидательную позицию. Если каждый может дать личное толкование всемирному таинству в борьбе гипотез, то любое категоричное утверждение будет выглядеть чрезвычайно самоуверенным или окажется просто глупостью.

Самую замечательную находку сделали в домике Паттерсона и Лонга, переживших своего третьего компаньона — Блэкера. К ним зашли только для очистки совести — трудно было предположить, что в таком маленьком помещении может находиться сколько-нибудь значительный тайник. Но ирландец, со свойственной ему изворотливостью, выкопал под грубо сколоченным полом нечто вроде погреба.