Путь солдата - Борис Малиновский

Перед рассветом наконец наткнулись на нашу пехоту, занявшую оборону в редком молодом сосняке. Отыскали командиров дивизионов, расспросили об обстановке и планах на наступающий день. Эти сведения мы доложили начальнику штаба нашего артполка, когда вернулись обратно.

Отдохнуть не успел: только позавтракал, пришла команда выступать. Машины потащили орудия. Я сел в одну из них. Проезжая вчера еще безлюдную деревню, увидели, что в ней работают саперы с миноискателями. Дорогу они, очевидно, уже успели проверить и разминировать – по ней шли воинские подразделения, ехали машины. За деревней, километра за два до завала на шоссе, нас встретила группа офицеров из штаба дивизии. Они стояли в стороне под деревом, на ветвях которого висели какие-то рваные тряпки. В воздухе попахивало недавним взрывом. Кто-то из нас спросил офицеров, что здесь произошло. Они были "маяками", посланными указывать путь движения подразделений дивизии. С ними был переводчик, попавший в дивизию еще на Северо-Западном фронте. Вот тут, где дерево, он отошел на шаг с дороги и сказал:

– Смотрите, мина!? – И носком сапога копнул земляной бугорок. Все это сделал механически, может быть, так и не осознав свою роковую неосторожность.

Выходит, ездил всю ночь по местам, начиненным вот такой смертью!

Во время одной из затянувшихся остановок я слез с машины и вышел на обочину с намерением присесть и хоть немного отдохнуть. Мимо нас проходило какое-то стрелковое подразделение. Обходя нашу колонну машин и орудий, выстроившуюся перед восстанавливаемым мостом, один солдат свернул с дороги и пошел в мою сторону. Раздался сильный взрыв. Воздушной волной меня отбросило назад. Щемящая боль во многих местах тела и одновременный удар в голову погасили сознание. Когда свет возвратился в мои глаза, понял, что лежу на земле. Вскочив, почувствовал, что по щеке и шее течет кровь. Очень ломило всю правую руку и левую ногу. В голове стоял сплошной звон, она была какая-то не своя… Возвращавшееся зрение и слух постепенно вырисовывали страшную картину. Пехотинец лежал мертвый, а на дороге – целая груда тел; оттуда раздавались стоны раненых. Прыгающая мина взорвалась в воздухе, убила наступившего на нее солдата, еще нескольких, шедших по дороге, и очень многих ранила.

Бойцы моего взвода Захаров и Суриков наскоро перевязали меня бинтами из индивидуальных пакетов, помогли забраться в кабину автомашины. Через километр в придорожной деревне Сытница меня оставили, пообещав прислать врача из санчасти полка. Последним от меня ушел Николай Портяной.

Я пролежал несколько часов один в пустом доме. Мне оставили немного еды, но я к ней не притрагивался. "Тяжело ли я ранен? Почему так болит голова?" Мне становилось все хуже, мысли путались, тошнило. Когда приехала машина, я почти потерял сознание…

В медсанбате дивизии мне сразу же сделали противостолбнячный укол в живот, напоили чаем, добавили бинтов, уложили. Стало легче. Я попытался уснуть.

Утром меня перенесли в операционную. Если не считать повязок на голове, бедре, плече и предплечье, я лежал на столе, покрытом белой простыней, совершенно обнаженный. Подошла молодая красивая сестра. Она стала разматывать бинты на ноге. И вдруг спросила:

– А у вас есть девушка, которую вы любите?

Я посмотрел на нее с недоумением. Такая обстановка и такой вопрос? В моей голове это никак не укладывалось. Но сестра ждала ответа. Тогда я с сердцем сказал:

– Сейчас нет, но обязательно будет!

Сестра улыбнулась, а мне стало как-то легче, исчезло сковавшее меня ожидание момента, когда начнут отдирать присохшие к ранам бинты.

После операции, проведенной под наркозом, две сестры помогли приподняться. Я обхватил одну из них здоровой рукой за плечи, потихоньку спустился со стола, и они отвели меня в помещение, где собирали раненых для отправки пароходом по Припяти.

Пароход пришел только через день. Это была старая, заезженная, с трудом передвигающаяся посудина. Нас положили прямо на палубу. Пароход часто садился на | мель, и мы часами простаивали.

В Мозырь прибыли ночью. Нас перевезли в эвакогоспиталь. Меня поместили в небольшую палату, где лежали еще трое – летчик, капитан-артиллерист и старший лейтенант-танкист.

Во время перевязки врач, осмотрев меня, сказала, что мне надо сделать переливание крови – за дни после ранения я очень ослаб. Но почему-то это откладывалось со дня на день, а потом вообще замолчали, хотя раны затягивались медленно, особенно на левой ноге.

Прошло несколько дней. Из всех нас "ходячим" был только летчик. Он уже выздоравливал. Однажды, придя с базара, угостил нас ягодами и сказал мне:

– Борис, тебе надо подкормиться. Давай я загоню твои часы и буду покупать тебе, что ты захочешь.

Часы подарил мне отец, когда я окончил десятый класс. Они отлично шли. Я сказал летчику, что подумаю. На другой день он опять завел разговор об этом.

– Я неплохо разбираюсь в людях,- сказал он,- у тебя, Борис, сила воли есть, а решительности мало. Чего ты тянешь с часами? Твой отец тебя поймет!

Я отдал часы летчику. Наверно, он прав. Денег у меня ни копейки не было: вся "зарплата" посылалась по аттестату домой. А "подкормиться" все-таки нужно было. Летчик завалил меня едой. Недели через три я смог добираться до столовой. Там познакомился с моряком, раненным при форсировании Припяти. Нога у него была еще в гипсе, но он мог ходить, опираясь на палку. Как-то он пригласил меня к своим знакомым девушкам, жившим вблизи госпиталя. Мы зашли в дом, поздоровались. Начался разговор, заиграл патефон.

С каким наслаждением я слушал музыку! Впервые за три года войны, если не считать испорченного патефона, попавшегося нам на Днепре, да нескольких пластинок в Брагине! Может быть, впечатление усиливалось тем, что рядом сидели две красивые девушки?

А дивизия продолжала наступление: смело, уверенно, дерзко!

Бои проходили в тех местах, где в 1941 году фашисты, используя свое военное превосходство, накопленный военный опыт, внезапность нападения, нагло начинали свое вторжение на советскую землю.

В госпиталь мне часто приходили письма, и я представлял, как быстро продвигалась дивизия.

За операцию по освобождению города Лунинец Верховный Главнокомандующий объявил благодарность всему личному составу нашей части. Дивизию наградили орденом Красного Знамени. 107-й и 111-й стрелковые полки получили название Лунинецких, 228-й – Пинского и был награжден орденом Красного Знамени!

Час расплаты за горечь отступления, за погибших товарищей, за истерзанные белорусские города и деревни наступил!