Семен Палий - Юрий Мушкетик
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Грустная жизнь была, потому и песни такие складывали. Но есть у нас и веселых немало. Хотите?
Кобза зазвенела мелко и часто. Она то тонко пела одной струной, то охала всеми басами, то снова переходила на рокотание, которое и в самом деле было похоже на ухаживание старого деда, о котором говорилось в песне. Палий видел улыбку Паткуля. Прослушав несколько веселых, попросил снова сыграть что-нибудь грустное. Неожиданно вздрогнул: ему показалось, что рядом, в саду, колышутся какие-то тени. Вот, раздвигая темноту, выплыла еще одна, закачалась, под неосторожной ногой хрустнула ветка.
— Тсс, — послышалось оттуда, — батько играет.
Паткуль догадался: это были слушатели. Палий тоже заметил их и крикнул в сад:
— Подходите, хлопцы, да споем-ка вместе. Послушаете, пан посол?
— Охотно.
Крыльцо окружили казаки. Палий ударил по струнам, над садом взлетела дружная песня:
Із-за гори сонце сяє,Казак коника сідлає.
В песне говорилось о том, как казак пошел в поход, как ждут его любимая и старушка-мать, как умирает казак и конь несет домой печальную весть…
Разошлись поздно. Паткуль долго не мог уснуть, перебирая в памяти события прошедшего дня. В голове путались противоречивые мысли и впечатления. Наконец он задремал, и всю ночь ему снились такие же путаные и странные сны.
…Его никто не будил, и Паткуль проспал чуть ли не до полудня. После завтрака Палий пошел с ним осматривать крепость. Подходя к базарной площади, они услыхали смех и громкие удары, похожие на пистолетные выстрелы. Палий хотел свернуть в переулок, но Паткуль потащил его прямо. На площади у корчмы они увидели большую группу казаков, которые играли в «овес». Здесь же находились и русские солдаты из паткулева эскорта. На завалинке сидел молодой безусый казак с шапкой в руках. Один из казаков наклонялся и, спрятав лицо в шапку, забрасывал руку за спину; по руке звонко шлепали играющие, а он должен был отгадать, кто ударил.
Палий и Паткуль остановились в стороне. Из круга, потирая покрасневшую руку, вышел высокий плотный казачина, а на его место стал Гусак. Он нагнулся, спрятав лицо в подставленную шапку, но его долго никто не бил. Казаки нарочно спорили, топали ногами, перешептывались, но так, чтобы слыхал тот, кто «ел овес».
— Дай я. Расступитесь, размахнуться негде! — слышались выкрики.
Больше всех шумел Дмитрий. Когда кто-то уже занес было руку для удара, он подался вперед и громко закричал:
— Не надо сапогом, хлопцы, человека покалечите!
Гусак испуганно рванулся и отскочил в сторону. Вокруг раздался громкий хохот. Поняв, что никто не собирался бить его сапогом, Гусак погрозил Дмитрию кулаком.
— Становись! — подтолкнул его Дмитрий.
Гусак снова уткнулся лицом в шапку. Паткуль думал, что казаки не замечают их. Но вот один отступил немного в сторону и кивнул Палию.
От Паткуля не укрылось, что и Палий неприметно подмигнул казаку, тот вернулся на прежнее место.
Паткуль понял этот немой разговор. Видимо, Палий тоже иногда принимал участие в играх, и его подмигивание на этот раз означало: «Нельзя, видишь, я с послом». Паткуль от всей души улыбнулся и взял полковника под руку. Они пошли дальше. С нескрываемым любопытством разглядывал дипломат казаков, вооружение, одежду, наблюдал их взаимоотношения с полковником.
— Смелый и веселый народ. Любви солдат к вам, могу поручиться, любой полководец позавидует.
— Ну, уж это вы… преувеличиваете, — улыбнулся в усы Палий.
Паткуль прогостил в Белой Церкви несколько дней и на прощание долго жал мозолистую руку Палия. Перед самым отъездом написал письмо королю. Взвесив все, Паткуль писал, что напрасно король ведет войну с Палием и очень кстати было бы попытаться перетянуть полковника на свою сторону. А дальше писал, что в Польше глубоко ошибаются, думая, что Палий — атаман разбойничьей шайки. Палий — человек большого ума, большой культуры, с незаурядным талантом полководца. В Варшаве только головами качали, читая это письмо, а когда дочитали до слов: «Я думаю, что такой полководец, как Палий, смог бы возродить ослабевшие силы Польши», король даже ногою топнул:
— В своем ли Паткуль уме?! Подумать только: какой-то хлоп так окрутил первого дипломата! Чем он его обворожил, не бочку ли золота высыпал в руки?
После отъезда Паткуля Палий еще несколько дней оставался в Белой Церкви. Каждый день приходили новые вести. Опять на Правобережье стал подниматься народ. Восстал Немиров, но шляхта уже собирала отряд, чтобы расправиться с непокорными хлопами. Тогда Палий послал в Немиров сотника Грицька Борисенко, чей брат был казнен вместе с Абазиным. Борисенко остался в Немирове, а половину выросшей сотни, во главе с сотником Наливайко, прислал в Белую Церковь. Наливайко привел захваченных пленных.
Прошло две недели с тех пор, как Палий получил известие о том, что Мазепа с войском переправился через Днепр и стал лагерем у Фастова. Он знал: Мазепа послан на соединение с Сенявским, чтобы вместе ударить на шведов, но почему гетман не двигается дальше — оставалось загадкой.
— Братья, — сказал он на раде, — кончается время нашего ожидания. Захарий Искра и Самусь передали булаву, пернач и бунчук русскому послу. Все Правобережье взывает к нам, чтоб мы людей из-под шляхетского батога вызволили. Пришла пора. Русское войско скоро будет здесь. Прежде чем придет оно, нам надо народ поднять. Скличем всех, кто только может держать в руках саблю, и выйдем против шведа. И себя защитим, и русским людям поможем. Царь сам тогда возьмет нас под свою руку и навсегда защитит от шляхты. Говорите, что у кого в мыслях, все надо решить сегодня же.
— На мою думку, не все правильно говоришь, батько, — поднялся со скамьи Савва. — Народ поднять надо и разослать сотни, а тут оставить только добрый заслон. Это верно. А к Мазепе торопиться нечего. Коль сюда должно прийти русское войско, так давайте его и подождем.
— Правильно, — поддержал Лесько Семарин. — Не то еще, прежде чем мы русское войско увидим, Мазепа здесь панов насажает. Не я буду, если он и сейчас не продаст, как до сих пор продавал. Для чего это, интересно, он табор под Фастовом раскинул?
— А я думаю, батько верно сказал: к Мазепе надо итти.
— Разве я говорил итти к Мазепе?.. Ну, добре, добре, говорите вы, а я свое еще раз скажу.
— Не пойдем к Мазепе, — взволновались сотники, — не пойдем!
— Кто не пойдет, если батько скажет?
Цыганчук, стоявший у двери, прислонясь к косяку, выступил вперед:
— Я не пойду! Довольно я панских волов погонял но толокам. И разве только я? Посмотрите на себя, панове старшина! Вы теперь вольные люди, а кем раньше были? Добрая половина панское поле пахала и снова пахать будет, если к Мазепе пойдете. А казаки наши? Среди них бывших реестровых и десятой доли не наберется.
Палий высвободил из-за пояса руку:
— Правду молвишь. Я тоже не собирался итти к Мазепе. Не ждать нам добра от него. Однако и ссориться с ним нельзя. Я завтра к нему поеду, разведаю, что к чему. А вы сегодня же выделите по три десятка из каждой сотни, пусть едут по всем волостям и поднимают народ. К запорожцам надо тоже кого-нибудь послать. Там, правда, теперь целая катавасия, недавно Сечь чуть было совсем не разделилась. Донской казак Булавин против бояр встал и Сечь за собой зовет. Старшина против, а голота хочет итти… Пока Сечь кипит, надо и нам кого-нибудь туда послать; может, перетянем их на свою сторону. Кто поедет?
— Давайте я поеду! — попросил Семашко.
— Надо бы кого-нибудь из старших послать. Может, ты, Корней, поедешь?
— Можно. Давно я у запорожцев не был, а теперь уж, верно, в последний раз съезжу.
На следующий день Палий, Кодацкий и Семашко выезжали из Белой Церкви. На улице то и дело встречались казаки, едущие в волости. У городских ворот догнали человек тридцать. Палий подъехал ближе, поздоровался.
— Далеко ли? — спросил он.
— Где панов всего больше. Куда же еще таким молодцам дорога? — отвечал степенный казак. — Гляди, батько: один в одного. Что у котла с кулешом, что в рубке — удержу на них нет.
— А ты отстаешь? — спросил Палий.
— Я у них ватажок возле чугунков.
— Постой, не ты ли приезжал ко мне на пасеку?
— Я.
— Тебя и не узнать. Только рыштунок[26] твой незавидный. Не можешь разве саблю хорошую себе добыть?
— Этот рыштунок дедовский, нельзя его менять. Да и денег на новый жалко, я на фольварк собираю.
— Как звать тебя?
— Батько звал Максимом, жинка — пропойцей, а хлопцы зовут кумом.
— А ты куда, батько, в такую рань? — спросил кто-то сбоку.
— И ты здесь, Гусак? Эге, да тут все из бывшей Цвилевой сотни!.. К Мазепе, хлопцы, в гости еду.
Гусак протянул руку к кисету Палия, набрал табаку, потом, как бы о чем-то вспомнив, еще раз запустил руку: