Лотта Ленья. В окружении гениев - Ева Найс

Она плотно сжимает губы.

— Не смотри на меня так сердито, — говорит он, смеясь. — Я серьезно. Я радуюсь, что ты чаще выходишь на сцену.

Лотта выходит реже, чем ему кажется. Если повезет, то сможет погасить некоторые неоплаченные счета. Время, проведенное в казино, не пошло на пользу ее карьере. И когда она притворяется в роли Ангорской кошечки, что «лучше быть богатой, но счастливой», то в голове постоянно раздается голос ее матери: «Девочка, ты продолжаешь заниматься ерундой».

— А как у тебя дела? — спрашивает Лотта.

— Если я поеду в Америку, то, наверное, останусь там.

— Почему?

— Постепенно тучи сгущаются и во Франции. Помнишь серию концертов, которыми должен был дирижировать Брави? Он настоял, чтобы включили в программу и мои произведения. На моей совести, что я не отсоветовал. Вот как далеко здесь все зашло, — он вскочил. — Если бы он меня послушал! Ты даже представить себе не можешь, как потом горланила публика. Какой-то французский композитор показал мне нацистское приветствие. Потом мы с Брави весь вечер не могли смотреть друг другу в глаза, так нам было стыдно.

Лотта хочет поймать его взгляд, но он бродит по комнате, засунув руки в карманы, и не замечает ее.

— Курт.

— Да?

— Я отказываюсь тебя жалеть — как и Брави. Он настоял на твоих произведениях, потому что верит в тебя. Больше, чем в кого-либо другого. И на этот раз он прав. Не обращай внимания на дураков. Ты по-прежнему пользуешься здесь успехом, и это утрет им нос.

Он садится обратно и задумчиво смотрит в окно.

— И все же я не могу понять, нужно ли мне участвовать в новом шабаше ведьм. Я не хочу больше тратить себя на борьбу с этим интриганским сбродом, — тихо говорит Курт.

Внезапно, улыбаясь, он поворачивается к ней с ясным взглядом.

— Что думаешь, Лотта, здорово было бы, если бы ты сюда переехала?

Он серьезно? Боже, что же теперь?

— Для Пасетти двери открыты. Мы бы сэкономили много денег и получили бы столько удовольствия.

Ни один мужчина, который еще привязан к женщине, не пригласил бы с такой невозмутимостью ее любовника в дом, думает Лотта. Но если бы она переехала…

Курт отмахивается, раз она не отвечает сразу:

— Глупая идея. Я отзываю ее сейчас же. Поздравляю, кстати, с твоим новым спектаклем «Лучше быть богатой, но счастливой».

Лотта недоверчиво смотрит на него. А затем выплескивает накопившейся гнев, выдохнув с шипением:

— Ах, Курт, я не та и не другая. А с Пасетти у нас война, если действительно хочешь знать.

— Как жаль.

Если еще секунду ей придется терпеть его приветливое безразличие, она его задушит. И все же это ведь ее вина. В поисках нового она все поставила не на то число.

— Я лучше пойду.

Несмотря ни на что, она не смогла удержаться и не поцеловать в щеку проходящего мимо Курта. Он пахнет мылом и сандаловым деревом. Она закрывает глаза. Он пахнет Куртом.

— Я сама найду выход.

СЦЕНА 14 Вопреки привычке — Париж,

лето 1934 года

Эта пустота! Она лежит на кровати и рассматривает серый лиственный узор, который обнажила отслаивающаяся штукатурка. В стеклянной чаше потолочного светильника над ней лежат несколько дохлых мух, и никого это не волнует.

Отто ждет ее на море, но она не смогла заставить себя поехать к нему. Она понятия не имела, куда ей вместо этого деваться, и поэтому остановилась по дороге в каком-то обшарпанном парижском пансионе.

Голливуд. Даже если они больше не живут под одной крышей, Лотта никогда не представляла себе будущего, разделенного на два разных континента. Она делает жадный глоток арманьяка, который достала в лавке на углу. Запах гнилостный. Этот магазин на вид не внушает особого доверия, поэтому Лотта не удивится, если в бутылке какая-то другая жидкость. Она думает о служанке, которая отравилась. Лотта была еще ребенком и лежала в больнице из-за необъяснимых воспалений на губах и глазах, когда какую-то молодую женщину положили на кровать напротив нее. Врач сказал, что она, наверное, проглотила лизол, который тогда был очень модным способом покончить с собой. Особенно среди женщин. Из-за безответной любви или бедности. Довольно часто они шли рука об руку. Лотта восхитилась молодой женщиной. Она выглядела такой красивой и благородной, пока монашки, ругаясь последними словами, снимали одну заколку за другой и отчаянно боролись за ее жизнь. Она лежала тихо, будто вся эта суета ее не касалась. Идеальная Офелия в вуали из черных волос. Лотта не могла насмотреться, пока врач не задернул занавеску у кровати. Она уже умерла.

Когда Лотта зашла в узкое фойе этого притона, где портье за стойкой администратора слушал радио: как назло, играла одна из новых песен Курта, для которых она уже давно перестала быть первой исполнительницей: «Je ne t’aime pas». Не к ней ли обращены эти слова? Я больше тебя не люблю.

Она пьет арманьяк, пока его обжигающая сладость не превращается во что-то едкое, комната перед глазами плывет, и она направляется в ванную. Ее так тошнит, что приходится согнуться над унитазом и ждать, чтобы все вышло. Ничего не происходит, только пищевод несколько раз судорожно сжимается. Протрезвев, она стоит у зеркала и смотрит на себя неподвижным взглядом. Ее щеки пошли пятнами, будто у нее температура, глаза налиты кровью.

— Каролина Вильгельмина Шарлотта Бламауэр, ты последняя тварь.

Хватится ли кто-то этой женщины? Хватится ли она сама себя?

Вернувшись в спальню, Лотта садится на край кровати. Шум в голове должен наконец прекратиться. Надо что-то сделать. Сейчас, как только найдет в сумочке маникюрные ножницы. А потом, о высшая сила, будь что будет.

Стук. В дверь. Лотта не сразу понимает, где она. Знает только, что должна встать. Кажется, она попала в один из тех кошмаров, в котором думаешь, что просыпаешься, а глаза открыть не получается. Должно быть, она заснула. Стук прекратился. Но теперь она слышит мужской голос. Если он не прекратит кричать,