Наваждение (СИ) - "Drugogomira"

Неоднозначные эмоции накатывали на нее: злость за вчерашнее вперемешку с благодарностью за поддержку, о которой она даже не догадывалась. Страшный коктейль, от которого кружилась голова!

— А писак этих припугнуть пришлось, — продолжил отец, успокоившись, — Наплел им, что у меня в Минцифры связи на самом верху, мол, об их аморальном поведении доложено будет, кому положено. Как услышали – мигом протрезвели оба.

Ксения, наконец, мягко улыбнулась. Она была рада слышать, что в результате обошлось, кажется, без репутационных потерь. Этот завтрак и выражение папиного лица она запомнит навечно, чтобы обращаться к памяти в минуты неверия в себя саму.

Не то, что у врача была плохая ночь – он и не спал фактически. Сначала объяснения с полицией, затем – с Львом Глебовичем, затем откачивание вышеупомянутого Льва в медкабинете до полуночи, после – тщетные попытки хотя бы парой слов перекинуться с Ксенией, которую он весь день не видел, не слышал, и которая, по его глубокому убеждению, в это время суток спать не ложится принципиально. И финальным штрихом – безжалостная бессонница. Срубило его лишь с рассветом.

Голова от мыслей лопалась, внутри что-то нещадно тянуло, сердце ныло – ощутимо ныло, сдавливало. С ним что-то творилось, что-то было не так, не как прежде, иначе. Что именно, точно понять возможным не представлялось. Но мысли с непозволительной регулярностью возвращались к бестолково прошедшему минувшему дню, в котором со своей подопечной он обменялся лишь взглядом.

Пустой, потерянный день, еще и закончившийся отвратительно. Ладно разбитая бровь – до свадьбы заживет. Но этот его абсолютно закономерно возникший порыв защитить слабого человека от двух бухих амбалов привел к совершенно нежелательным для него же самого последствиям: гневу Льва Глебовича, разговору с полицией; в довесок, Маргарита, похоже, неверно трактовала его мотивы, неправильно всё поняла, а ведь он кроме весьма поверхностной симпатии так ничего до сих пор и не чувствует. Значит, и не почувствует. Ощущение в нем вся эта ситуация оставляла неоднозначное: словно теперь она ждет от него каких-то дальнейших шагов и пылких признаний. Напрасно… Ничего такого он не имел ввиду.

«Вот зачем ты туда полез?»

Не мог не полезть. Он так воспитан: принципы не позволили молча смотреть на этот беспредел.

Лев рвал и метал. Досталось всем. Досталось управляющей, догадавшейся вызвать полицию в его святая святых, в его «райский уголок спокойствия и тишины», в место, «где гости должны чувствовать себя в полной безопасности». Досталось ему самому за то, что ввязался в эту драку и разукрасил одному из дебоширов лицо. Досталось директору ресторана, официантам – под горячую руку попали все. Досталось Ксении, которая в тот момент давно как поднялась к себе: просто за то, что, находясь в отеле, «всё прошляпила», не остановила эту «белобрысую дуру».

Маргарита и Григорий остались без ежеквартальной премии, «чтобы неповадно было в следующий раз», Юра отделался выговором: уже в кабинете Федотов, которого врач приводил в чувство несколько часов кряду, нехотя признал, что парень в сложившейся ситуации поступил единственно верно. В кабинете же врачу, наконец, представилась возможность замолвить словечко за Федотовскую «непутевую дочь». Ставка сыграла – это были именно те, нужные фразы, которые запустили в Льве процесс возвращения к адекватному состоянию.

Ксения – это вообще отдельная песня, отдельный пласт мыслей, отдельный повод для головной боли и, как не пытайся сделать вид, что вовсе нет, для переживаний. Снова втихую сбежала в город на очередной шопинг, они за сутки и двумя словами обмолвиться не успели.

Его мотало. Утреннее беспокойство после разговора с ее подругой усилилось в разы: не о Ксении беспокойство – по словам Юли, у той все было отлично. Граничащее с паникой волнение вызывало ощущение, что горничная залезла к нему в нутро и с пользой для себя там порылась, выуживая наружу, в самый центр освещенной софитами сцены тщательно спрятанное, зарытое, благополучно игнорируемое нечто! Будто бы его разоблачили, уличили в чем-то очевидном, чего сам он сослепу то ли не видел, то ли отчаянно делал вид, что не видел.

Душу окутывал страх. Страх встретить Ксению в каком-нибудь коридоре и понять, что Юля копалась не зря…

Но как бы то не было, нужно было как-то держать себя в руках, держать эмоции в узде: что бы там внутри него не происходило, как бы не штормило, есть цель, и им надо двигаться к ней дальше. Двигаться ещё быстрее – время поджимает, время издевается, время несется. Ему нужно успеть её привести. Если не к внутренней свободе, то хотя бы к порогу двери, за которой она скрывается.

Юра был уверен, что в течение дня они обязательно пересекутся, что он сможет, игнорируя собственные эмоции, – всегда на этом поприще преуспевал, – прощупать почву, считать ее настроение, выяснить, понравилась ли ей работа фотографа; перебросившись парой с виду ничего не значащих фраз, увидеть вектор дальнейшего движения. Врачу необходимо было понимать, как из этой промежуточной точки двигаться дальше, в нужном ему направлении.

Пообщались, так пообщались! Очень продуктивно! Скулы сводило от злости! На себя, за то, что прошляпил ее в очередной раз; на неё, за то, что так бездумно распоряжается их временем; на управляющую, за то, что лишила его возможности хотя бы вечерних полчаса провести с пользой для дела.

«Сам виноват, Маргарита ни при чем»

А ещё всю эту бессонную ночь Юру не покидало ощущение, что он упускает из вида что-то важное. Что-то, что она сообщала ему взглядом, и что он не смог считать. Как считать, когда вокруг – сумасшедший дом, когда отвлекает всё и все? Но совершенно точно: кроме раздражения в ее глазах было что-то еще – неясное. Что? Что там было!?

Ответы остались в прошедшем абсолютно зря вчерашнем дне.

Он проспал до 11-ти утра: после беспокойной ночи Лев попросил врача дать ему «отгул» на первую половину дня и не истязать оздоровительной программой. В этот раз Юра был совсем не против: он и сам чувствовал себя измотанным.

Голова раскалывалась, лопалась. Никогда такие жесткие сбои в режиме не давались ему легко. Каждое движение отдавалось болью в сдавленных, пульсирующих висках. Мир сегодня зыркал на него особенно враждебно.

Контрастный душ, зубная щетка, бритва. Песочные брюки, белые кеды, голубая рубашка. Часы. Пластырь на рассеченной брови сменен на чистый, волосы приглажены движением пальцев – на большее сил не хватало. Врач кривовато ухмыльнулся своему отражению. Вот и готов. Осталось влить в себя пару чашек улуна – и будет бодрячком.

В баре отлично заваривают улун. Туда-то он и отправится: все равно полноценный завтрак в него не полезет.

.

.

.

Двери лифта разъехались, и взору врача предстала неожиданная картина: две переругивающиеся в лобби девушки – блондинка и брюнетка. Нет, пожалуй, «переругивающиеся» – это слишком мягко сказано: собачившиеся. Ксения яростно спорила с Маргаритой, размахивая руками. Вторая тоже явно была на взводе: желание причинить добро своей собеседнице хорошо слышалось в её дрожащем голосе и просматривалось в гневно поджатых губах.

Юра, не отсвечивая, примостился на барном стуле, оставаясь при этом совершенно незамеченным: они настолько сосредоточились друг на друге, что в прямом смысле никого и ничего вокруг себя не видели.

— Ксения Борисовна, я Вам уже в десятый раз объясняю, что это пространство не позволяет реализовать Ваш план рассадки, — сквозь зубы цедила управляющая, выразительно закатывая свои небесные глаза к потолку.

— А я Вам говорю, что Вы просто не хотите включить голову и как следует подумать, — язвительно парировала заведенная Ксения, — Меня Вы слушать не хотите – и напрасно, как показал вчерашний случай, – так послушайте людей, которые собаку на этом съели: вместимость рассчитывал подрядчик, на основе плана помещения со всеми его нюансами!