Изгнание Изяслава - Игорь Росоховатский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Его рука уже сжимала рукоять ножа.
Но он не рассчитал, зацепился ногой за порог. Нож вылетел из его руки, зазвенел на полу. Отрок обернулся, увидел нож, понял. Метнулся к двери изо всех сил, сбив боярина. Он был уже у коновязи, когда услышал крик:
– Стой!
Сиверко помчал во весь опор. Меч в руке отрока заставил отскочить дозорца.
Лес надежно укрыл Изяслава от погони. Он сидел в седле, опустив руку с мечом, а в памяти звенели слова:"Перво-наперво добро вывезти…"
9
У подворья градодела Дубоноса спешилось больше десятка всадников. Кайма на плащах горела радугой шелковых ниток, с поясов свисала золотая тесьма. Старший из всадников, чернобровый, широкоплечий красавец, сняв высокую шапку, первым поздоровался с хозяином и домочадцами. Дубонос узнал его. Это был боярин Чекан, ближний княжича Святополка.
Чекан покрутил ус, обратился к Дубоносу:
– Пресветлый княжич Святополк повелевает тебе с твоими людьми оглядеть киевские стены. Где прохудились, укрепи. Чтобы ни варяжские камнеломы, ни русские тараны не могли взять стены. Княжич пытал про то византийских градоделов. Они просят на страду полгода. А мы ждать не можем. Сколько дней просишь ты?
– Про дни нет речи, – медленно ответил Дубонос. – Если дадите в подмогу людей сколько понадобится, за два месяца управимся.
Чекан насупил густые брови:
– Оглох? Князь спрашивает – сколько дней!
Дубонос молчал. Ему вспомнился сожженный Минск. Разорить можно быстро, а построить…
Чекан знал:в это самое время, когда он разговаривает с градоделом, Святополк мечется по гридницам и палатам. Половцы близко! Если дойдут до Киева, придется платить дань. Как не одарить строптивого градодела и всех его сотоварищей, все равно это не составит и тысячной доли того, что потребуют половцы. Чекан представил себе, что будет, если он не привезет княжичу обещания Дубоноса, и неприятный холодок пополз по спине. На Дубоноса была последняя надежда. Ведь старый византийский строитель Антоний ранее ответил княжичу:
– Ты просишь невозможного. За две недели нельзя даже осмотреть стены. – И, растерянно взглянув на княжича, проговорил:– Дам тебе добрый совет…
Святополк обрадовался:
– Укажешь умельца – отсыплю три шелома золота.
Византиец согласно кивнул головой:
– Не ищи, светлый княжич, строителя ни в земле варяжской, ни в немецкой. Он у тебя под боком. Когда наш император возводил валы, он звал в свою землю строителя Дубоноса.
И вот Святополк послал боярина к Дубоносу. А умелец молчит, будто каменная стена. Боярин волен его засечь плетью. Но княжичу нужно сейчас не тело умельца, а неприступный вал.
И Чекан решился. Привлек к себе Дубоноса, шепнул ему на ухо:
– Ждать не можем. Половцы на Киев текут.
Дубонос на миг полузакрыл глаза, такая страшная картина привиделась. Он знал, что значит "половцы текут". Пепел людских тел смешается с пеплом домов. Стон раненых и вой волков. Пустыня…
Он твердо сказал:
– Десять дней.
Все домочадцы Дубоноса увидели, как Чекан поклонился умельцу в пояс. Он расчувствовался. Он думал о золоте, которое можно будет выманить у княжича, словно бы для задатка градоделу.
– Неслыханно одарит тебя княжич! – вскричал он. – Расшитые кожухи со своего плеча, старинные амфоры, яхонты в резных ларчиках – ничего не пожалеет! И нашейные золотые гривны…
Градодед перебил его:
– Пусть княжич накажет камни свозить.
Дубонос похудел, пожелтел, ввалившиеся глаза лихорадочно блестели. Он носился по городу, и за ним везли крытые площадки, поставленные на колеса. Там на канатах, свитых из сухожилий и кишок, чуть покачивались окованные железом многопудовые стволы деревьев. Это были страшные русские тараны, разрушившие стены Царьграда.
Особенно внимательно Дубонос осмотрел участок киевской стены, куда были уложены огромные тесаные камни, пересыпанные слоями песка и глины. Раньше в этом месте, как и повсюду, возвышалась преграда из мощных, заостренных кверху стволов. Но участок этот был особенный.
Сразу же за стеной вставал город. Он тянулся ввысь своими башнями, башенками и куполами, розоватый и радостно-белый, осыпанный золотистой пылью, словно чашечка диковинного цветка, и темно-древесный, сложенный из вековых бревен.
К Дубоносу подъехал княжич Святополк с большой свитой. Он тоже интересовался укреплением этого места, ибо оно называлось Дорогожичи, или Дорожичи. Отсюда расходились важнейшие дороги:в Польшу, в Литву, в землю половцев. И если с других сторон Киев был окружен еще и горами, издали похожими на заросшие мхом шлемы витязей-великанов, глубокими оврагами и лесами, непроходимыми болотами и реками, то тут его заслоняла только стена. Она стояла перед открытой равниной, удобной для сбора вражьих войск. Отсюда не раз грозили Киеву недруги, пуская огненные стрелы и потрясая мечами.
Святополк долго наблюдал за Дубоносом, а тот, казалось, не обращал на княжича никакого внимания. Он подал знак, и строители раскачали многопудовые тараны, ударяя ими в только что уложенные камни. Не выдержав грохота, княжич закрыл уши руками. Стена не поддавалась. В перерыве между ударами таранов восторженный княжич тихо сказал:
– Слава Дубоносу!
Услышав слова Святополка и поняв их как желание повелителя, боярин Чекан крикнул:
– Слава умельцу!
Заглушая грохот таранов, строители подхватили:
– Слава Дубоносу и Долгоруку! Слава!
Княжич недовольно покосился на ближнего, и тот заорал во всю мочь:
– Слава пресветлому княжичу Святополку!
Вторично откликнулись строители, но уже не так охотно:
– Слава княжичу!
Святополк подъехал к градоделу и, нагнувшись с коня, слегка дотронулся рукавицей до его плеча:
– За такую работу получишь вдвое против обещанного.
Дубонос на мгновение повернул голову, коротко молвил:
– Погоди.
Он махнул рукой, и к стене подкатили самый большой таран. Опять загремела и застонала стена. Дубонос посылал все новых и новых людей раскачивать окованный железом ствол. Княжич недоуменно пожал плечами и уехал. Прошло немало времени.
И один камень подался. Дубонос увидел щель. Она была пока небольшой, но умелец знал:чуть отстанет бляшка-умбон на щите, и сквозь прореху проходит стрела. Он укоризненно глянул на сына Долгорука, который руководил здесь работами, и приказал ломать стену.
Боярин Чекан, оставленный княжичем при градоделах, попытался было воспротивиться. Но все строители стояли за Дубоноса. Они понимали его. Ведь так невыносимо тяжело и так невероятно быстро они работали не ради почестей и богатства, а укрепляли свой дом от врага.
По окончании работ княжич собрал градоделов на площади перед теремным дворцом. Милостиво улыбался, обнимал Дубоноса. С княжьего подворья выехали колымаги, и люди ахнули, изумились щедрости сребролюбца Святополка. Тут были жбаны с медами и амфоры с хиосскими винами, лопаты, топоры и молотки, бычьи туши, шубы, золотая утварь. Княжич знал, что все это скоро вернется к нему, он смотрел на хрупкие амфоры, и его губы тряслись:"Как бы не побили по дороге".
Тяжело нагруженные колымаги ехали медленно. Их сопровождали шесть градоделов. Остальных княжич задержал.
У самого леса обоз встретила ватага воинов. Вожак в железной маске, какие носят богатые половецкие воины, напал на Дубоноса и ранил его в руку. Умелец соскочил с воза и бросился в лес. Всаднику было трудно его настичь среди деревьев. Дубонос спрятался за сосну и, когда преследователь приблизился, метнул короткую дубинку. Всадник выронил меч и свалился с коня. Дубонос подскочил к нему, откинул половецкую маску и замер от удивления. Он увидел лицо боярина Чекана…
10
Несколько дней Изяслав-отрок скрывался на Подолии. Он осмелился показаться во граде только тогда, когда узнал, что князь Изяслав вернулся в Киев. Мельком увидел Ярославича и сразу понял:князю сейчас не до него. Лицо властителя посерело, глаза ввалились и потускнели, нос заострился. Взгляд князя скользнул мимо отрока.
Вспоминал Ярославич снова и снова, будто соль сыпал на рану, то странное состояние оцепенения, которое охватило его в шатре. Навалился страх, не ведомый раньше, подлый рабский страх, заставивший бежать с поля битвы. Страх не за жизнь, а за власть, которую он может потерять. А зачем ему жизнь без власти?
Бежал с поля битвы – сколько позора в этих словах! Почему не устоял перед опасностью, не послушался Святослава? Он, князь Изяслав, никогда не был трусливым. С детства отец, дядья, бояре внушали ему, что позор горше смерти. Смерть – миг, а позор длится тем дольше, чем больше лет жизни тебе суждено. Каждый миг наказывает тебя Господь за трусость. И на потомков твоих переносит позор, который им приходится смывать своей и чужой кровью.
