Великое княжество Литовское - Геннадий Левицкий

Жест отчаянья

Второе гигантское ограбление Польши не осталось без ответа. Мало-помалу народ просыпался. Нити заговоров поползли по Речи Посполитой вслед за разделом, но открытое неповиновение началось, когда русские принялись согласно договору сокращать польское войско и когда поползли слухи, что оккупанты хотят захватить арсеналы Варшавы и Кракова.

Приказы о сокращении войска не исполнялись под разными предлогами. Из полка Дзялынского, стоявшего в Варшаве, было уволено только шестнадцать человек; российскому посланнику в Польше Осипу Андреевичу Игельстрему, который одновременно являлся и главнокомандующим русскими войсками в Речи Посполитой, объявили, что больше в полку лишних людей нет.

Бригада Мадалинского, стоявшая между Бугом и Наревом, и вовсе отказалась сокращаться. Отправленный против бригады русский отряд лишь подтолкнул поляков к отчаянному шагу. Вначале Мадалинский решил пройти вдоль прусской границы до Галиции и там всей бригадой поступить на австрийскую службу. Стремясь оторваться от преследовавших русских, Мадалинский перешел границу Пруссии и, разогнав пограничную стражу, углубился на чужую территорию. Затем бригада разделилась на две части; одна продолжила движение по Южной Пруссии, а вторая вдруг оказалась подле Кракова.

Против мятежной бригады было отправлено войско под командованием генерала Тормасова. Однако за событиями зорко следил избранный вождем восстания Тадеуш Костюшко. Под Краковом с Мадалинским соединились толпы повстанцев Костюшки, вооруженные косами, топорами и пиками. Все это воинство дало бой регулярным частям генерала Тормасова 4 апреля 1794 года. Первое столкновение враждебных сторон описывает русский офицер – современник событий:

«Без пушек, без огнестрельного оружия, с дрекольями, палицами и косами пошли они на бой. С сею кипящею гневом толпою Костюшко ринулся с гор, как весенний поток. Неприятельское войско, состоявшее из пяти тысяч лучших солдат, с двадцатью пушками, беспечно стояло в тех местах, не опасаясь простых мужиков; но, узнав, однако ж, о приближении их, устроилось в боевой порядок. Костюшко выпустил вперед людей, вооруженных косами, на длинных шестах навязанными. Ими машучи, продвигались они вперед. С противной стороны загремели пушки; но вскоре бой сделался рукопашным. Костюшко обхватил толпами своими оба крыла неприятельских войск и сделал на средину жестокий удар. Отчаянные Мазуры, подстрекаемые примером и гласом вождя своего, бросались, как слепые, на пушки и штыки. Сотни падали от пуль и картечи; другие смеялись над смертию и теснились вперед. Сражение было непродолжительно; победа увенчала Костюшку; пушки схвачены и войска рассеяны! Сей первый успех озарил блеском своим Польшу и поднял народ. Везде загремело оружие; отовсюду двинулись воины».

В польской столице находился восьмитысячный русский гарнизон, регулярные польские войска в Варшаве едва насчитывали и пять тысяч человек, но фактор внезапности превратил в ничто численное превосходство. Восстание началось в ночь на Великий четверг Страстной недели – 6 апреля 1794 года. Более 2000 русских солдат было вырезано в считанные мгновенья; многие погибли, так и не проснувшись, не успев взять в руки оружие. Рассказывает одна русская дама, приехавшая не ко времени в Варшаву навестить подругу:

«При выходе нашем на улицу мы были поражены ужасной картиной; грязные улицы были загромождены мертвыми телами, буйные толпы поляков кричали: “Руби москалей!”».

Казалось, вся Варшава воспылала жаждой мести за пережитое унижение. С величайшими усилиями остаткам русских войск удалось покинуть город. Варшава вслед за Краковом перешла в подчинение Костюшко, а затем во власти восставших оказалась литовская столица – Вильно.

Россия восприняла события в Польше не как бунт, но как опасную, тяжелую войну. Призрак французской революции Екатерина II увидела в Польше. Императрица выказывает свои опасения А. В. Суворову 22 апреля 1794 года: «Граф Александр Васильевич! Известный Вам, конечно, бунтовщик Костюшко, взволновавший Польшу в отношениях своих к извергам, Франциею управляющим, и к нам из верных рук доставленных, являет злейшее намерение повсюду рассеивать бунт назло России. Некоторые предположения его насчет Польши уже и события имели, а затем в письмах своих и в тайных сношениях с пагубным французским правлением говорит, что он посредством употребляемых им мер настоятельнейше убеждает Порту, чтобы она объявилась против России и что “он уверен, что если подкрепляем будет, то перережет всех россиян в Крыму, и что он имеет даже довольное согласие пламенем истребить флот их на Черном море”». Россия бросала против Костюшко все новые и новые войска. Австрийская армия вошла в южные воеводства. Поскольку речь зашла о новом разделе Польши, Пруссия решила сразу забрать самые лакомые куски. 24 июля 35‐тысячный прусский корпус во главе с королем осадил Варшаву; ему помогало 12‐тысячное русское войско Ферзена. Однако восстание на польских землях, что прежде отошли к Пруссии, заставило Фридриха-Вильгельма после сорока дней безуспешной осады отступить от Варшавы и заняться собственными мятежниками.

Пассивность и медлительность русских военачальников вынудили Екатерину II отдать польскую войну в руки А. В. Суворова. К общему удовольствию, военачальник пообещал закончить войну в сорок дней и делал все, чтобы уложиться в срок. Суворов выступил из Немирова 26 августа, имея 4500 солдат, при 10 пушках; по ходу марша к нему присоединялись другие части. Как всегда, он двигался с поразительной быстротой: более 600 километров трудного пути войско одолело в 26 дней.

Нового русского командующего пытался задержать корпус Сераковского. В сентябре Суворов разбил его под Крупчицами. Получивший подкрепление Сераковский пытался взять реванш под Брестом, где под его началом было 12 000 поляков против 9000 русских солдат. Но и в этой битве русские одержали безоговорочную победу; причем почти весь корпус Сераковского погиб.

Суворов вел войну на полное уничтожение противника, о том честно докладывал в рапортах своему командующему П. А. Румянцеву. После битвы под Крупчицами, по словам военачальника, «поле покрыто убитыми телами свыше пятнадцати верст», «едва спаслось ли от него 500 человек». Но и этих спасшихся, как пишет Суворов спустя три дня, его солдаты пытаются отыскивать в самых труднодоступных местах.

Уничтожая на своем пути всех, кто держит в руках оружие, Суворов стремительно приближался к польской столице. Накануне штурма предместья Варшавы Праги он составил подробный план действий каждого своего подразделения (даже было прописано, в каком месте, в какое время пехоте или казакам кричать «Ура!»). По своей традиции Суворов отдает предпочтение холодному оружию: «Стрельбой не заниматься; без нужды не стрелять; бить и гнать врага штыком; работать быстро, скоро, храбро, по‐русски!» Тщательная проработка всех действий дала поразительный результат: штурм Праги начался в пять часов утра, перед рассветом 4 ноября, а уже в восемь часов утра русские господствовали в предместье. И это при том, что количество защитников (определяется разными источниками от 22 000 до 30 000 человек) превышало число штурмовавших (непосредственно в штурме участвовало около 20 000 солдат).

Жестокостью Суворов парализует волю защитников; он не скрывает ни своего замысла, ни страшных последствий его воплощения:

«Страшное было кровопролитие, каждой шаг на улицах покрыт был побитыми. Все площади устланы были телами, последнее и самое страшное истребление было на берегу Вислы в виду варшавского народу. Сие пагубное для них зрелище привело в трепет… От свиста ядр, от треска бомб стон и вопль раздался по всем местам в пространстве города. Ударили в набат повсеместно. Унылый звук сей, сливаясь с плачевным рыданием, наполнял воздух томным стоном. В Праге улицы и площади устланы были убитыми телами, кровь текла ручьями, Висла обагренная несла стремлением своим тела тех, кои, имев убежище в ней, потопали. Страшное позорище видя, затрепетала вероломная сия столица».

Прага фактически перестала существовать: от пригорода, застроенного в основном деревянными домами, остались кучи пепла и возвышающиеся над ними печные трубы. Спустя пять дней капитулировала Варшава.

Насколько жесток Суворов был в войне, настолько великодушен он в мире. Военачальник милостив с поверженными врагами и даже просит за них Екатерину II: «Относительно собрания контрибуции с Варшавы осмеливаюся всеподданнейше донести. Сей город во время свирепствовавшего мятежа толико приведен бунтующими войсками в крайнейшее оскуднение, что едва может питать себя. И хотя само незначущее количество таковой контрибуции взыскать можно, но тем более совершенно разорен будет».

После капитуляции Варшавы Суворов отпустил значительное количество пленных и ходатайствовал о прощении остальных участников восстания. У Суворова сложились настолько доверительные отношения с поляками, что оставшиеся еще не разгромленные начальники инсургентов просили, по его словам, «о дозволении продолжать им войну с пруссаками». Военачальник в шутку ответил, что «это неприлично».