Путешествие - Станислав Дыгат

— Так или иначе, этот Эдуардо мне не нравится.

— Ах, какой ты смешной. Мне все безразлично с той минуты, как я тебя встретила. И моя болезнь, и Эдуардо, и даже отец. Но я хотела пойти в пансионат переодеться, и боюсь, что старик будет мне надоедать. Но ничего не поделаешь. Идем. Я переоденусь, и мы пойдем вместе обедать. Хочешь? Мы будем сидеть друг против друга, будем пить граппу, и ты наконец что–нибудь расскажешь о себе, потому что до сих пор говорила только я.

Она взяла его под руку, и они пошли наверх. Всю дорогу они молчали. Наконец Патриция сказала:

— Так долго ничего не говорить — это все равно что сказать очень много. Правда?

— Правда. Но я хочу слышать твой голос.

— Я думала, ты устал. Я ужасная болтунья.

Они снова замолчали, а потом снова заговорила Патриция.

— Ты сказал, что мы никогда не будем счастливы?

— Я не думаю, чтобы мы могли быть счастливы. Слишком поздно.

— Слишком поздно, — сказала Патриция. — Почему слишком поздно? Между нами есть какая–то тайна. Ты не можешь рассказать мне обо всем?

— Никакой тайны нет. Но рассказать обо всем невозможно. Нас разделяет пространство, время, разделяют тысячи малых и больших вещей, которых ты не смогла бы понять, если бы я тебе о них рассказал, потому что ты для этого слишком молода. Для чего об этом говорить? Разве не достаточно того, что мы вместе? Время остановилось для нас. Не знаю, что будет через пять минут, и меня это не интересует. Время измеряется только настоящим.

— Да, — сказала Патриция и прижалась к его плечу. — Я не должна спрашивать тебя об этом. Мы счастливы, и никто у нас этого не отнимет. Правда? То, что существует в эту минуту, будет существовать всегда, что бы с нами ни случилось. Ничто, никто и никогда не отнимет у нас этого! Повтори!

— Ничто, никто и никогда не отнимет у нас этого, — повторил Генрик, и Патриция засмеялась. Она прижала свою руку к его лицу и поцеловала его в губы.

Они шли в туннеле, образованном розовыми кустами, а может быть, какими–нибудь другими кустарниками, и вышли на площадку, на которой был красный трехэтажный дом с зелеными шторами и белой надписью на фронтоне: «Аlbergo pensione Regina>>

— Спрячься в этих кустах, там есть скамейка. А я забегу к себе в комнату и быстро переоденусь, — сказала Патриция.

— Ты меня стесняешься? — спросил Генрик. Я хотел посмотреть на Эдуардо.

Патриция задумалась на минуту, кусая губы.

— Знаешь… Зачем тебе это?

— Отец запрещает тебе встречаться с мужчинами?

— Нет, почему? Но… ну, будь послушным, подожди здесь.

Она пошла к дому, а Генрик вернулся в туннель из роз. Ему было неприятно. Сделав несколько шагов Патриция обернулась и, улыбаясь, помахала ему рукой. И вдруг, как бы под влиянием неожиданного решения, стремительно бросилась к нему, повисла у него на шее и начала целовать его, болтая ногами в воздухе.

— Ну идем, идем. Идем, глупый. Думаешь, я тебя стыжусь или боюсь Эдуардо или кого–нибудь другого? Думаешь, что кроме тебя меня что–нибудь на свете интересует?

— Но правда, лучше я тут подожду. — Идем, упрямец надутый, идем.

Она слегка подтолкнула его, и они пошли в сторону пансионата. Перед пансионатом стоял пожилой мужчина в ливрее, он был похож на камердинера из плохой пьесы в хорошем театре. Должно быть, он был близорук, потому что, когда увидел приближающихся Патрицию и Генриха, долго надевал и снимал очки, щурил глаза, пока с криком негодования не побежал к ним навстречу.

— Синьора Патриция, господи, что же это вы устраиваете? Синьор директор уже третий раз звонит из Милана, а я не знаю, что с вами, и должен выкручиваться. Вы не обедали и… Прошу прощения, — обратился он к Генрику, — но мне поручено опекать синьору Патрицию, и, клянусь вам, это не легкий хлеб.

— Я бы охотно вас заменил! — улыбнулся Генрик.

— Ну, правда, Эдуардо, не сердитесь на меня и не высмеивайте меня. Мне не два года.

— Если бы синьор директор хотел это понять.

— Пожалуйста, скажите отцу, если он еще раз позвонит, что приехал двоюродный брат Марты и я поехала с ним на Анакапри.

— Ах, этот синьор — двоюродный брат синьоры Марты! — Эдуардо почтительно поклонился.

— Подожди, — сказала Патриция, — я сейчас приду. — Она побежала в пансионат, и Эдуардо пошел за ней, что–то бормоча себе под нос.

«Вот как, — подумал Генрик, — капризная судьба превратила меня в двоюродного брата Марты».

Не прошло и пяти минут, как Патриция выбежала из пансионата. На ней было черное вечернее платье с большим вырезом, на плечах белая шаль, она бежала легко и, не останавливаясь, схватила Генрика за руку и быстро потянула за собой.

Добежав до кустов, она остановилась, обхватила голову Генрика обеими руками и начала целовать.

— Я так ужасно соскучилась по тебе, — говорила она между поцелуями. — Я думала, что не переживу одиночества, и проклинала эту глупую затею с переодеванием.

«Возможно ли, — думал Генрик, — чтобы нам когда–нибудь пришлось расстаться?»

Они шли по туннелю из роз в ту сторону, откуда пришли, но потом свернули направо и немного вверх, удаляясь от моря. Патриция взяла Генрика под руку. Она шла прямая, сияющая, чуть покачиваясь, точно в каком–то легком танце.

— Ты права, — сказал Генрик. — Можно вот так молчать, и это все равно, что говорить друг с другом.

— Правда? — Патриция прижалась к нему. — Но я все–таки хочу слышать твой голос. Скажи, куда это мы идем? Где ты живешь?

— В отеле «Беллиссима».

— На Марина Гранде? Что за идея?

— Так мне посоветовали. Но мне там нравится.

— Тогда, наверно, и мне понравится.

— Хочешь туда пойти?

— Еще бы! Ведь я должна увидеть, как ты живешь.

— А знаешь что? Давай поужинаем в «Беллиссиме», Хозяин очень хвалил свою кухню и был несколько разочарован, что я не собираюсь отдать ей должное.

— Отлично, великолепно.

Они шли кривыми улочками мимо вилл в сторону рынка. Когда они проходили мимо белого домика с большой верандой, раздался крик и к калитке, размахивая руками, подбежал пожилой господин.

— Шаляй, дорогой, любимый друг! — кричал он на бегу. — Все–таки вы пришли! Я знал, что я в вас не ошибся!

— Мы попались, — шепнул Генрик Патриции.

— Кто это?

— Здешний врач. Очень милый человек, но на что он нам?

Синьор Памфилони выскочил из калитки, упал в объятия Генрика, оттолкнув Патрицию, и только спустя минуту заметил ее.

— Ах, прошу прощения. Покорнейше прошу извинить меня за такое невнимание. Увы, у синьора Шаляя обо мне ужасное мнение — как о человеке грубом и невоспитанном.

Патриция снова взяла Генрика под руку: наклонив голову к его плечу, она улыбалась синьору Памфилони.

— Хотя вы и разлучили нас так стремительно, но на приятеля Генрика сердиться я не могу.

— На приятеля Генрика сердиться я не могу! — с восторгом повторял синьор Памфилони и от радости хлопнул себя по колену. — Вы не только самая красивая, но и самая очаровательная женщина, какую я встречал в своей жизни. А вы вдвоем, — воскликнул он с жаром, — составляете самую прекрасную пару в мире! И не откажете мне в том, чтобы зайти ко мне что–нибудь выпить и закусить.

Генрик сделал нерешительный жест. Патриция взяла его руку и погладила.

— Вы знаете, мы к вам зайдем, но немного позже. Потому что мы встречаемся очень редко, намного, намного реже, чем хотели бы. Нам нужно поговорить, я думаю, вы не обидитесь.

— Искренность! Откровенность! — воскликнул синьор Памфилони. — Вот черты настоящей дружбы! Приношу вам за это самую горячую благодарность, мои дорогие. На столе будет стоять хорошая закуска и вино не из худших. В какое бы время вы ни надумали навестить меня, я вас жду.

— До свиданья, дорогой друг, — сказал Генрик. — Мы обязательно придем.

Они ушли, а синьор Памфилони долго еще махал им вслед рукой и посылал восторженные восклицания.

До Марина Гранде шли пешком.

— В автобусе мы были бы не одни, — сказала Патриция.

Они шли, прижавшись друг к другу, вдоль сада, в котором росли лимоны. Начинало смеркаться, и далекий Везувий вырисовывался отчетливым стальным силуэтом, выглядевшим грозно.

Синьор Чапполонго был очень доволен. Он проводил их в столовую — это была веранда на втором этаже под террасой, на которую выходила комната Генрика, — и с помощью угроз и ругательств вызвал кельнеров, чтобы они как можно лучше обслужили гостей.

Еда была в самом деле вкусная. Клецки с мясом, курица по–римски, сыр. Им подали также граппу и прекрасное каприйское вино. Генрик ел с аппетитом и не сразу заметил, что Патриция почти совсем не ест. Она водила вилкой по тарелке и казалась встревоженной. За большими окнами веранды стемнело. Моря уже не было, была только темная пропасть, но понемногу на невидимом в темноте горизонте начали зажигаться огни Неаполя.