Записки солдата - Иван Багмут

Бандиты ругались, угрожали сжечь хату, а мать плакала и говорила, что не знает, где муж, — ушел с вечера и не сказал куда.

На следующий день после ухода банды Мамаевку посетил отряд по борьбе с бандитизмом и дезертирством и по сбору продразверстки. Ивась обрадовался, что Мамаевку защищают, и побежал на сход, о котором объявил сотский.

День был рабочий, и народу собралось немного, человек триста. Командир отряда, молодой парень, начал беседу с крика и брани:

— Где бандиты? Все вы бандиты!

Ивась изумленно слушал оратора, не понимая, как можно было назначить этого дурака на такой ответственный пост.

Никто не знал, где скрывается банда; никто не видел бандитов в глаза, никто не знал, из кого банда состоит, а командир отряда кричал все громче и громче. Мужики молчали, переглядываясь, — такого еще не бывало…

— А, молчите?! — заорал командир отряда и вдруг схватил за плечо ближайшего крестьянина и вытащил его на крыльцо.

— Где банда? Говорите, где банда! А то расстреляю вот этого, — и он поднял на крестьянина наган.

Сход замер, с ужасом ожидая страшной минуты.

«Боже, какой идиот! — думал Ивась, глядя на сердитое лицо командира отряда. — Ты же этим поддерживаешь банду!»

— Ну!

Минуты текли в страшном молчании. Наконец сход загудел. Ивась почувствовал в этом гудении угрозу; вероятно, то же ощутил и командир, потому что опустил револьвер, столкнул мужика с крыльца и еще долго кричал, угрожая, обвинял всех в бандитизме, а люди молчали, и в этом молчании Ивасю виделась стена, выраставшая между ними и Советской властью.

Выступление командира отряда сделало свое дело: банда, которая до тех пор действовала только ночью, налетела на Мамаевку днем, и люди узнали в ней, кроме кулацких сынков, несколько дезертиров из бедняцких и середняцких семей.

Но в другой раз, когда очередной отряд по борьбе с бандитизмом прибыл во главе с завагитпропом укома Пилипом Петровичем Дреликом, Ивась увидел, как просветлели лица крестьян.

Правда, эту встречу едва не испортил бывший член «Союза земельных собственников», церковный староста. Тронутый речью завагитпропом, Лука Нестерович попросил слова.

— Товарищи! Граждане! Друзья! Братья! — чуть не плача от избытка чувств, начал церковный староста. — Помиритесь! И вы — наши, и они, которые в лесу, — наши! Помиритесь! Почто лить кровь? И вы — свои, и те — свои!

Все заметили, как лицо командира отряда вдруг изменилось, брови поползли вверх. Насторожились и бойцы.

— Не слушайте его, он дурак! — пришел на помощь сходу председатель кооператива Грищенко. — Он у нас как трава…

— Глупый, как сало без хлеба! — поддержали из толпы.

— Верно! Вспомнил! Характеристика совершенно правильная! — засмеялся Дрелик.

Лука Нестерович растерянно озирался.

— Слазь! — крикнули ему. — Забыл, как «свои» коней крадут? Нашел «своих»!

Мужики расходились успокоенные.

Но вот отряды из уезда стали наезжать в Мамаевку все реже и реже, а свой, мамаевский отрядик, состоявший из двенадцати сельских активистов во главе с Иваном Крыцей, заскакивал в село только на минуту, прячась в другой волости, ближней к уездному городу и к тому же степной.

В соседнем местечке, расположенном в Полтавской губернии, петлюровская банда целиком захватила власть и, объявив мобилизацию, выросла до тысячи человек.

Гремело на юге. Врангель наступал на Донбасс, подошел к станции Синельниково, угрожал Екатеринославу. Нехорошо было и на западе — там наступали бело-поляки. Каждый день приносил печальные вести, и в семье у Карабутов было невесело.

Ивась с душевной болью наблюдал, как меняется отец. Юхим Мусиевич, который всегда отстаивал необходимость образования, теперь каждую свободную минуту ругал себя за то, что дал образование детям.

— Не учил бы, так и Микола остался бы жив. Он ведь был близорукий, если б не образование, не взяли бы в армию. И Хома сидел бы дома. Не учился бы сам, не выбрали бы в исполком…

— Зачем же тогда жить, если не учиться, не идти вперед? — не выдержал Ивась.

— Просто жить. Вон у Бражников — неграмотные, и все дома.

На языке уже вертелось обидное слово, но Ивась сдерживался, и только на душе скребло: «Какой стыд! Так низко пасть! И это человек!» Уважение к отцу пропало, было только жаль его, и это страшно угнетало юношу. Вспоминалось, каким был отец когда-то. Образ монолитно твердого человека, к каждому слову которого прислушивались, которого все уважали, чьими стараниями впервые в селе были организованы кооперативы, созданы в Мамаевке ремесленное училище и две новые земские школы, — этот образ стоял перед Ивасем, когда он слушал отступнические речи отца, и он спрашивал себя: неужели от прошлого ничего не осталось? И отвечал: ничего!

Как-то в будний день, когда вся семья обедала во дворе за столиком, с огородов, из-за терна, росшего на меже, вышел человек.

«Петро Кот!» — узнал его Ивась.

О том, что Кот в банде, было известно всем, и перепуганный Юхим Мусиевич только ерзал на стуле, не зная, что делать.

Кот, держа руки за спиной, подошел к столику, поздоровался. Мать пригласила его обедать, но он, очевидно занятый своими мыслями, даже не поблагодарил за приглашение, и это еще больше испугало всю семью.

— Я к вам, Юхим Мусиевич, с просьбой, — проговорил Петро. — Сейчас народ берет власть в свои руки. Мы попросили бы вас выступить на сходе и поддержать нас. Власть теперь, почитай, наша. Будете спокойно жить, не придется прятаться, — он улыбнулся, — в конопле!.. Скажите, что повстанцы — не банда, что они борются за независимую, самостийную Украину. Да вы сами найдете что сказать. Вас люди слушают, вас уважают. Для нас это будет большая поддержка…

Юхим Мусиевич с минуту смотрел в глаза Коту, потом опустил голову и сказал:

— Я в политику не вмешиваюсь.

— Разве так трудно сказать несколько слов? Это же для народа, — недовольно сказал Кот.

— Я не вмешиваюсь в политику! — твердо повторил Юхим Мусиевич и поднял глаза на Кота.

— Подумайте! — в голосе Кота зазвучала угроза. — А то, знаете, наши ребята горячие… Могут и пожечь… И убить…

— Дважды не умирать, — пожал плечами Юхим Мусиевич.

— Значит, нет? В последний раз спрашиваю!

Ивась не сводил глаз с отца.

— Нет, — ответил тот.

— Может, вы боитесь, что вернутся красные и вас накажут? Не бойтесь, они уже никогда не вернутся!

— Я ничего не боюсь, — сказал Юхим Мусиевич с твердостью, которая все больше изумляла Ивася. Теперь сын смотрел на отца с восхищением, укоряя себя мысленно за то, что мог потерять к нему уважение.

Кот повернулся и, не прощаясь, пошел к терну. Руки, как и прежде, он держал за спиной, и все увидели у него револьвер.

— Что теперь будет? — ужасалась мать.

Отец сидел задумчивый.

— Народ! Кулачье! Народ! — сказал он, ни к кому не обращаясь, и улыбнулся. — Раз они просят, чтоб поддержал, так не убьют. Невыгодно им меня убивать…

И все же отец старался не ночевать в хате; спал если не в степи, так в овине или в саду.

11

Работа в «Просвите» замерла, мужики боялись ходить в театр, да и актеры не рисковали собираться по вечерам. Теперь центром, где встречалась сельская интеллигенция, стала церковь, там никто не тронет, никто ни в чем не обвинит, а в то же время узнаешь обо всех новостях, увидишься с товарищами, условишься о встрече. Собирались также у Наталки, члена «Просвиты», — она жила возле церкви, и у нее всегда можно было встретить кого-нибудь из молодой интеллигенции села.

Ивась, для которого раньше ходить в церковь было тяжелейшей обязанностью, теперь не пропускал ни одной службы. Он забирался на клирос вместе с молодыми учителями — там можно было поговорить, не привлекая внимания молящихся, а главное, посмотреть на свою «единственную», которая пела в церковном хоре.

Иногда после службы Нойко предлагал Ивасю проводить его. В первый раз Михайло Леонтьевич прочитал ему рассказик из какого-то календаря, в котором описывалось будущее общества после социалистической революции. Евреи-комиссары захватят власть и будут эксплуатировать народ, уверял автор.

— Вы знаете, что это написано сто лет назад?

Ивась не знал этого.

— Но вы видите: то, что писалось сто лет назад, теперь осуществилось!

Ивасю этот вывод показался диким, и он поглядывал на Нойко удивленно, вспоминая речь, произнесенную учителем полгода назад.

— Коммунизм — еврейская выдумка, — продолжал Нойко. — Коммунисты-евреи думают не о народном благе, а о том, чтобы установить власть евреев на всем земном шаре.

Ивась горячо возразил, доказывая, что коммунизм это стадия общественного развития и что евреи тут абсолютно ни при чем. Нойко вдруг замолчал, а Ивась, не замечая перемены в настроении собеседника, продолжал: