Гитлер был моим другом. Воспоминания личного фотографа фюрера - Генрих Гофман

Если Гитлер собирался надолго остановиться в Оберзальцберге, он часто переносил важные совещания в Дамбах.

Однажды мы остановились там, чтобы передохнуть, и потом неторопливо поехали в Берхтесгаден, когда Гитлер внезапно заметил человека, лежащего посреди дороги. Водитель Шрек затормозил, охрана вышла из машины сопровождения и подошла к человеку. Когда он пришел в себя, то слабым голосом сказал, что ничего не ел уже два дня. Мы тут же дали ему бутербродов, а Гитлер достал свой бумажник и дал ему пятьдесят марок.

Когда мы продолжили путь, Гитлер прочел нам лекцию о значении Национал-социалистической народной благотворительности[13].

– Один этот мелкий инцидент доказывает, какую важную роль она играет, – сказал он, – необходимо увеличить размах ее деятельности.

Позднее в тот же день в Оберзальцберг прибыл рейхc-министр Ламмерс и за ужином рассказал нам о любопытном происшествии.

– По пути сюда, – сказал он, – я увидел человека, лежавшего без чувств посреди дороги. Я остановился, чтобы узнать, как ему можно помочь, и бедняга сказал, что голодает уже два дня. К счастью, у меня с собой было достаточно еды.

– А денег вы ему дали? – спросил Гитлер.

– О да, мой фюрер! Я дал ему двадцать марок.

Гитлер рассмеялся:

– Выходит, из нас двоих он вытянул семьдесят марок. Значит, он их заслужил! Интересно, кто попадется на удочку третьим.

Сам Гитлер до ужаса боялся оказаться в смешном положении. Он всегда был очень осторожен в отношении любого нового костюма или новой шляпы, если собирался их надеть. Сначала он хотел убедиться, что цилиндр, или шляпа, или что там еще действительно ему идет, и для этого он всегда просил меня сфотографировать его в новой одежде. Только если получившаяся фотография полностью его удовлетворяла, он позволял себе появиться в этой одежде на публике.

После 1933 года он перестал носить свои любимые баварские кожаные шорты и даже просил меня больше никогда не печатать фотографий, на которых он в шортах, и изъять из продажи те, что еще остались.

Он был очень застенчив в том, что касалось наготы. Не в сфере искусства, где он ее приветствовал, но в отношении собственной персоны. У него была навязчивая идея, что, если кто-то увидит или сфотографирует его в плавках, он потеряет лицо в глазах народа, и он часто приводил в пример случаи, когда опубликование каких-то личных фотографий ставило под угрозу популярность государственного деятеля.

– Помню одну фотографию на первой странице «Берлинер иллюстрирте», – сказал он, – где президент Эберт и военный министр Носке были в плавках. И хотя это случилось при демократической республике, их престиж явно снизился. Муссолини также часто выставляет себя в таком же нелепом виде. Меня всегда выводит из себя, когда я вижу в печати фотографии его с семьей в купальных костюмах на озере Лид о. Истинно великий деятель не стал бы этого делать.

Помолчав, он продолжил:

– Стали бы мы уважать Наполеона, если бы до нас дошли его снимки в таком несообразном виде? Вот поэтому я ни за что не буду купаться на публике.

– Но у вас же может быть частный бассейн для купания, мой фюрер, где вас никто не увидит, – сказал один из его секретарей.

– В таком случае мне пришлось бы брать с собой камердинера, а я не желаю, чтобы ко мне относилась старая пословица: «Никто не бывает героем для своего слуги». – Он с шутливым видом повернулся ко мне: – В любом случае Гофман не будет знать покоя, пока не сфотографирует меня! Да и вообще, я и так постоянно опасаюсь, что какой-нибудь ловкий мошенник приделает мою голову на чье-нибудь туловище в трусах!

Позднее Морелль рассказывал мне, что фюрер был очень трудным пациентом и его было почти невозможно уговорить сделать рентген. Всякий раз, когда Мореллю приходилось осматривать его или делать ему укол, Гитлер сначала отсылал из комнаты камердинера и раздевался лишь в той степени, в какой это требовалось для процедуры.

Мне случилось присутствовать еще при одном примере его страха попасть в глупое положение, когда я сфотографировал его с шотландским терьером Евы по кличке Бурли.

– Не печатайте этот снимок, – сказал он. – Государственный деятель не может позволить себе фотографироваться с маленькой собачкой, какой бы она ни была забавной и милой. Немецкая овчарка – вот единственная собака, достойная настоящего мужчины. Хотя, прямо скажем, бульдог графа Бисмарка очень неплохо смотрелся рядом с массивной фигурой своего хозяина!

Сразу после прихода к власти Гитлер приказал полностью перестроить старую рейхсканцелярию. Кроме одного из больших залов для приемов, он построил музыкальную комнату и обеденный зал, спроектированные архитектором Троостом. Их интерьером и обстановкой занимались Объединенные мюнхенские мастерские.

Обеденный зал с высоким потолком имел почти идеально квадратную форму. На задней стене зала, три стеклянные двери которого открывались на исторические сады канцелярии, висел «Вход богини солнца» – огромное полотно Ф.А. Каульбаха в шесть метров шириной; в нишах стояли две бронзовые статуи в человеческий рост «Кровь и земля» мюнхенского скульптора профессора Вакерле; обстановку довершали большой стол, способный в полностью разложенном состоянии уместить шестьдесят человек, несколько столов меньшего размера для персонала, сопровождающего главных гостей, и буфетная стойка. Первоначально этот зал задумывался как личная столовая, но впоследствии превратился в настоящий зал круглого стола, где приезжающие с визитом главы государств и иностранные дипломаты могли отобедать с Гитлером в официальной, но вместе с тем интимной обстановке.

Обслуживали зал специально обученные эсэсовцы. Они носили короткие белые куртки и черные брюки, обслуживали ловко и незаметно. Поскольку это не прием государственного значения, а обычная трапеза, то, как правило, она была довольно непритязательна и состояла из супа, мясного блюда с овощами и легкого десерта. Если бы кто-то из присутствующих гостей предпочел, как Гитлер, вегетарианское блюдо, его желание тут же исполнилось бы. Лишь однажды я видел того, кто воспользовался этой привилегией, и это был Мартин Борман. Из гостей обычно присутствовали важные чиновники, знаменитые художники и гауляйтеры, находившиеся в Берлине по делу, и компания всегда была разнообразной и оживленной.

Во время войны там стали появляться одни мундиры. Кроме меня, никто не носил гражданскую одежду, но и я потом надевал на официальные мероприятия форменный китель без знаков различия, чтобы не выбиваться из общей картины. А Гитлер, принимая какого-то высокопоставленного гостя, обычно ставил меня слева, чтобы не обидеть никого из многочисленных фельдмаршалов и генералов, которые обязательно присутствовали в таких случаях.