Записки у изголовья (Полный вариант) - Сэй-Сёнагон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Кажется, это риза епископа Сэй, — весело заметил дайнагон Корэтика.
Все узнали мое имя — Сэй-Сёнагон — и засмеялись.
Для мимолетного словца находчиво, не правда ли?
А настоящий епископ, юный сын канцлера, был облачен в тонкую ризу красного цвета. Пурпурное оплечье, нижние одежды и шаровары розовато-лиловых оттенков дополняли его наряд. Бритая голова отливала синевой. Казалось, перед нами сам бодхисаттва Дзидзо во плоти. Забавно было глядеть, как он замешался в толпу придворных дам. Над ним посмеивались:
— Какое неприличие! Среди дам! Вместо того чтобы величественно восседать посреди клира.
Из галереи дайнагона Корэтика к нам привели его сынка Мацугими. Мальчик был наряжен в кафтан цвета спелого винограда, одежды из темно-пурпурной парчи, отливающей глянцем, и другие одежды, алые, как лепестки сливы.
За ним следовала огромная свита, составленная, как обычно, из придворных четвертого и пятого рангов.
Дамы на галерее схватили его в объятья, но он, неизвестно почему, вдруг расплакался, стал кричать. Это было смешно и мило!
Но вот началась священная церемония.
В красные чаши рукотворных лотосов положили свитки Полного свода речений Будды, по одному свитку в каждый цветок. А затем цветы эти понесли священники, знатные вельможи, сановники двора, придворные разных рангов, кончая шестым, всех не перечислить. Великолепное шествие!
Затем появился главный священник, надзирающий за порядком службы. Чин по чину последовали приношение цветов Будде, воскурение ароматов, пляски под музыку.
К вечеру глаза у меня устали и разболелись.
Куродо пятого ранга принес государыне письмо от императора. Посла усадили в кресло перед галереей императрицы. Поистине, он был великолепен!
Следом за ним явился Наримаса, третий секретарь министерства церемониала.
— Император повелел, чтобы государыня прибыла незамедлительно, этим же вечером, в его дворец. Я должен ее сопровождать, — сообщил посол и остался ждать ответа.
Вскоре прибыл новый посол, старший куродо.
На этот раз император прислал настоятельное письмо и канцлеру тоже. Государыне пришлось повиноваться.
Во все время церемонии из галереи вдовствующей императрицы-матери то и дело приносили моей госпоже послания в духе старой песни о солеварне Тика`[377] и разные красивые подарки, а государыня отвечала тем же. Радостно было глядеть на это.
Когда кончилась служба, вдовствующая императрица изволила уехать к себе, но на этот раз в сопровождении только половины прибывшей с ней сановной свиты.
Фрейлины, служившие молодой государыне, не знали, что она направилась в резиденцию императора, вместо того чтобы воротиться в собственный дворец на Второй проспекте. Они поспешили туда. Настала поздняя ночь, но государыня все не показывалась.
Дамы с нетерпением поджидали, когда же служанки принесут им теплые ночные одеяния, а тех не слыхать и не видать. Дрожа от холода в тонких и просторных одеждах, дамы сердились, жаловались, возмущались, но без всякого толку.
На рассвете наконец явились служанки.
— Где вы были? Почему вы такие тупоголовые? — начали им выговаривать дамы.
Но служанки хором пустились в объяснения и сумели оправдаться.
На другой день после церемонии хлынул сильный дождь, и его светлость канцлер сказал императрице:
— Ну, что вы скажете? Какую счастливую карму я уготовил себе в прошлых рождениях!
Поистине, он вправе был гордиться. Но как смогу я в немногих словах поведать о событиях былого времени, столь счастливых по сравнению с тем, что мы видим теперь? А если так, я умолчу и о тех горестных событиях, свидетельницей которых стала позже.
269. Из песен я больше всего люблю…
Из песен я больше всего люблю старинные простонародные, например, песню о воротах, возле которых растет криптомерия.
Священные песни кагура тоже прекрасны.
Но «песни на современный лад[378]» — имаё`-ута` — какие-то странные, напев у них длинный и тягучий…
270. Люблю слушать, как ночной страж[379]…
Люблю слушать, как ночной страж объявляет время. Посреди темной холодной ночи приближаются шаги: топ-топ-топ. Шаркают башмаки, звенит тетива лука, и голос в отдалении выкликает:
— Я такой-то по имени, из такого-то рода. Час Быка, третья четверть. Час Мыши, четвертая четверть.
Слышно, как прибивают таблицу с обозначением времени к «столбу часов».
Есть у этих звуков странное очарование.
Простые люди узнают время по числу ударов гонга и говорят:
— Час Мыши — девять. Час Быка — восемь.
271. В самый разгар полудня…
В самый разгар полудня, сияющего солнцем, или в поздний час, быть может, в самую полночь, когда царственная чета уже должна была удалиться на покой, радостно услышать возглас государя: «Эй, люди!»
Радостно также, когда глубокой ночью до слуха донесутся звуки флейты, на которой играет император.
272. Тюдзё Наринобу — сын принца-монаха…
Тюдзё Наринобу — сын принца-монаха, бывшего некогда главой военного ведомства, обладает красивой наружностью и приятным нравом.
Какую боль должна была почувствовать дочь губернатора провинции Иё, когда Наринобу покинул ее и бедняжке пришлось уехать со своим отцом и похоронить себя в глуши.
Узнав, что она тронется в путь с первыми лучами зари, Наринобу, нет сомнения, пришел к ней накануне вечером. До чего же он, наверно, был хорош в своем новом кафтане, когда прощался с ней при бледном свете предрассветного месяца!
Он частенько наведывался ко мне потолковать и с полной откровенностью называл черное черным, рассуждая о поведении некоторых близких ему особ.
Была при дворе одна дама, — звали ее Хё`бу, — которая усердно соблюдала День удаления от скверны.
Она желала, чтоб ее именовали не иначе как родовым прозвищем Та`йра, потому, видите ли, что ее удочерила какая-то семья, принадлежащая к этому роду.
Но молодые дамы смеялись над такими претензиями и нарочно называли эту даму именем подлинного ее рода.
Внешности она была ничем не примечательной, до красавицы далеко, но в обществе держалась неглупо и с достоинством.
Государыня как-то раз заметила, что насмехаться над человеком непристойно, но из недоброжелательства никто не передал ее слов молодым фрейлинам.
В то время я проживала во дворце на Первом проспекте, где мне была отведена маленькая, очень красивая комната возле веранды, глядевшая прямо на Восточные ворота. Я делила ее с Сикибу-но омото, не разлучаясь с ней ни днем, ни ночью, и мы не допускали к себе никого из неприятных нам людей. Сама государыня нередко навещала нас.
Однажды мы решили провести ночь в главном здании и улеглись рядом в передних покоях на южной стороне дворца.
Вскоре кто-то начал громко звать меня, но мы не хотели вставать и сделали вид, что спим.
Однако посетитель не унимался.
— Разбудить их, они притворяются, — приказала императрица.
Эта самая Хёбу явилась к нам и начала толкать и звать, но мы не шелохнулись.
Она пошла сказать гостю:
— Я не могу их добудиться, — потом уселась на веранде и завела с ним разговор. Мы думали, это ненадолго, но часы текли, забрезжил рассвет, а беседе их все не было конца.
— А ведь это Наринобу, — с приглушенным смешком шепнула мне Сикибу-но омото, но гость на веранде оставался в блаженном неведении, думая, что мы ничего не слышим.
Наринобу провел в беседе всю ночь и ушел только на заре.
— Что за ужасный человек! — говорила Сикибу-но омото. — Пусть теперь придет к нам, не добьется от меня ни слова. И о чем, хотела бы я знать, толковали они всю ночь напролет?
Но тут вдруг Хёбу отодвинула скользящую дверь и вошла к нам. Она услышала, что мы говорим о чем-то в столь ранний час.
— Человек явился на свидание, не испугавшись проливного дождя, как не пожалеть его? Пускай за ним в прошлом водились вины, но, по-моему, можно простить ему любые прегрешения за то, что он пришел в ненастную ночь, промокший до нитки.
С какой стати Хёбу взялась поучать меня? Положим, если возлюбленный посещал тебя и вчера, и позавчера, и третьего дня, то когда он является к тебе еще и сегодня, в проливной дождь, твое сердце тронуто… Так, значит, он не в силах разлучиться с тобой ни на единую ночь.
Но если он долгое время не показывался на глаза, оставив тебя терзаться неизвестностью, и вдруг пожаловал в дождливую ночь, то позволительно усомниться в его искренности. Впрочем, каждый судит по-своему.
Наринобу любит беседовать с одной женщиной, которая много видела, много знает, наделена проницательным умом и (как ему кажется) отзывчивым сердцем. Но он посещает еще и других дам, есть у него и законная жена. Часто приходить он не может.
И все же он вдруг явился в такую ужасную погоду! Уж не рассчитывал ли он, что свет заговорит с похвалой о его постоянстве? Но зачем он стал бы изобретать такие хитрые уловки, чтобы произвести впечатление на женщину, к которой совсем равнодушен?
