Холод пепла - Валентен Мюссо

В тот же день я тоже уехала в Париж. О чем я думала, когда шла к тебе домой? Сама не знаю. Я, несомненно, хотела забрать документы, найденные тобой в письменном столе Абуэло. Когда я увидела фильм на старом проекторе, который ты привез из Арвильера, я мгновенно все поняла. Я смогла включить проектор благодаря тем элементарным навыкам, которым ты меня обучил. И хотя этот фильм не открыл мне ничего нового, он стал для меня еще одним жутким испытанием. Все то, что преследовало меня столько ночей после смерти папы, вдруг приобрело четкие очертания. Я не могла удержаться, чтобы не сказать себе: нашей бабушкой была одна из этих молодых женщин, стоявших на крыльце.

Я была подавлена. Я представляла, какой шок ты испытал, узнав о прошлом деда. Вероятно, он сразу же слетел с пьедестала! Мне не оставалось ничего иного, кроме как вынудить тебя отказаться от дальнейшего расследования. Я хотела, чтобы ты никогда не узнал еще одну правду: правду о рождении нашего папы. Но я не просто собиралась украсть пленку. Я хотела, чтобы ты испугался. Окно кухни было открыто. Твой кот спал, свернувшись в клубочек на стуле. Я взяла нож…

Я могла бы сказать тебе, что я буйно помешанная, но это было бы слишком простым объяснением. Разве сумасшедшие отдают себе отчет в своих поступках, даже когда этические нормы перестают для них существовать?

Я действительно считала, что ты прекратишь свои поиски. Так позволяла мне думать твоя поездка в Рим. До той самой субботы, когда ты приехал в Арвильер с Элоизой. Я не знаю, как тебе удалось связаться с ней, и никогда не узнаю, было ли ей известно о смерти Николь Браше, и если было, то догадывалась ли она об истинных причинах этой смерти. Должна тебе признаться, что ваша игра до глубины души возмутила меня, однако я приложила максимум усилий, чтобы казаться спокойной. У меня даже появились сомнения относительно истинной природы ваших отношений.

В тот момент я была почти уверена, что ты еще ничего не знаешь о папе. Но я не сомневалась, что, продолжив копаться в прошлом, ты поймешь, что происходило в этом родильном доме. В понедельник вечером я была в квартире одна. Офелия должна была вернуться поздно. Не знаю, как эта мысль пришла мне в голову, но мне казалось, что только опасность, нависшая над теми, кого ты любишь, может заставить тебя остановиться. Я инсценировала нападение. Я взяла статуэтку «Купальщицы» Родена, которую Офелия подарила мне на день рождения — ту самую, которую ты находил столь прелестной, — и ударила себя несколько раз по лицу. Несомненно, я наказывала себя за все, что сделала. Не волнуйся, физические страдания не идут ни в какое сравнение со стыдом, который я в тот вечер испытала. Я долго смотрела в зеркало на свое разбитое лицо. Я осознавала, что мои действия, вероятно, лишены всякого смысла, но не отступила от задуманного. Я опрокинула мебель, устроила невероятный шум, а потом позвала на помощь. Мои соседи по лестничной площадке нашли меня лежащей на полу, в самом углу. А дальше все пошло как по маслу. Меня увезли в больницу. Любезное обхождение медсестер и ваше сочувствие почти убедили меня в том, что я действительно стала жертвой нападения.

Ну вот, теперь ты все знаешь. Полагаю, этого письма, в котором я четко изложила все факты, будет достаточно, чтобы освободить Алису и снять с нее подозрения. Признавшись в убийстве Николь Браше, она хотела всего лишь защитить меня.

Не суди меня слишком строго. Ты же знаешь, что я не такая уж плохая. Впрочем, никто не может быть очень плохим. Поступая так, как я считала нужным, я хотела защитить нашу семью. Я никогда не верила в загробную жизнь, но если она существует, пусть Господь простит меня.

Я люблю тебя. Знаю, что ты никогда не сомневался в моей любви.

Анна».

Глава 39

У меня остались смутные воспоминания о судебном процессе по делу Анны. Порой ко мне невольно приходят мысли об этом периоде. Но каждый раз, когда я пытаюсь сосредоточиться на месяцах, последовавших за попыткой самоубийства моей сестры, мой рассудок словно включает защитный механизм.

Я не буду рассказывать о внезапных пробуждениях, о бессонных ночах, когда мои нервы напрягались до предела, о бесконечных часах, проведенных у нашего адвоката и в суде, когда я, душевно измотанный, потерявший всякие ориентиры, спрашивал себя, что я здесь делаю. Впрочем, очень быстро я осознавал, что моя сестра преступница, что для нее хорошо — да, хорошо, — что столько людей собралось в зале заседаний.

Анна избавила меня от необходимости делать выбор. В тот момент, когда я читал ее письмо, она в больничной палате давала показания полицейским, признавшись в убийстве Николь Браше.

До суда мою сестру осматривали два известных психиатра. Они констатировали наличие глубокой депрессии и склонность к паранойе и пришли к выводу, что в момент совершения преступления на ее рассудок оказывало сильное влияние психическое расстройство. Хотя они признали ее вменяемой, если говорить терминами уголовного права, ее психологическое состояние послужило смягчающим обстоятельством, что было учтено при вынесении приговора. К счастью — и это стало для меня небольшим утешением, — средства массовой информации почти не освещали процесса по делу Анны. Газеты писали, что взбалмошная девица перешла от слов к делу, и упоминали вскользь о «семейных тайнах», уходящих корнями в военный период. Глубоко спрятанное прошлое семьи Коше не было выставлено напоказ, а убийство бывшей медсестры лишь на мгновение появилось в рубрике «Разное».

В суде перед началом заседания я имел возможность побеседовать с двумя жандармами, которые расследовали смерть Николь Браше и арестовали Алису. Мужчина и молодая женщина были весьма любезны со мной и сочувствовали моей сестре. Они признались, что это дело было самым трудным за всю их карьеру. «Мы надеемся, что она не схлопочет слишком суровое наказание», — сказали они мне на прощание. Эти простые слова, в которых полностью отсутствовала жажда мести, тронули меня до глубины души.

Анну приговорили к восьми годам тюремного заключения с принудительным лечением у психиатра. По словам нашего адвоката, это был неожиданный и чрезмерно мягкий приговор для суда присяжных. Когда мы вышли из здания суда, адвокат объяснил мне, что при благоприятных условиях у Анны есть шанс выйти из тюрьмы через четыре с половиной года.

В письме моя сестра спрашивала себя, не сошла ли она с ума. Мне хотелось сказать, что я в это никогда не верил, но… Пусть можно представить себе, что в порыве ярости или безумия один человек способен невольно убить другого, но до какой степени садизма надо дойти, чтобы вспороть живот коту, как это сделала она, когда устраивала погром в моей квартире? Как можно объяснить такой поступок? Какую спящую жестокость, какие дремлющие нарушения психики пробудил этот садизм? К счастью, на суде никто не знал о гибели животного, иначе — в чем я нисколько не сомневаюсь — это серьезно отразилось бы на приговоре. Я никогда не смогу понять этот душевный изъян, эту темную сторону натуры Анны. Впрочем, у меня нет никакого желания это делать.

В любом случае я не психолог. И не хочу выносить нравственный приговор своей сестре. Для меня имеют значение только ее страдания. Думаю, Анна была глубоко несчастна, ведь несчастье может уничтожить вас как личность, постепенно, но так же верно, как и безумие. И тогда вы становитесь чужим самому себе. Именно это медленно накапливавшееся страдание толкнуло Анну на иррациональное поведение и вынудило ее совершить убийство. Все, что было инсценировано потом — кража и нападение на нее — побудило меня узнать больше обо всех нас. Не вмешайся Анна, возможно, мне никогда бы не открылась правда о моей семье.

Впоследствии, когда я вновь думал об этом деле или разговаривал с Алисой, я собирал воедино разрозненные фрагменты, которые позволили мне — за неимением полной картины — понять, что именно привело к трагедии.

Алиса довольно поздно догадалась, что Николь Браше убила Анна. Ее беспокоило множество безобидных деталей, тех самых, которые задвигают вглубь памяти, чтобы больше о них не думать. Анна взяла старую белую «ауди» и где-то пропадала почти весь день… Царапины на капоте и разбитый указатель поворота, которые Алиса заметила лишь через несколько дней… Но ничего конкретного, что могло бы вызывать у нее тревогу или позволить ей связать все это с убийством старой женщины.

Алиса узнавала о ходе расследования из газет, неделя за неделей, вплоть до того дня, когда статья, в которой была упомянута белая машина, стоявшая в день убийства перед фермой, открыла ей глаза. Отныне нетрудно было представить себе, как разворачивались события.

Алиса была уверена, что рано или поздно жандармы доберутся до нее. Она без страха готовилась к этому моменту. Ей даже хотелось, чтобы вся эта история, начавшаяся пятьдесят лет назад, поскорее закончилась. Абуэло уже не было в живых, и Алиса не боялась взять на себя ответственность за убийство, чтобы защитить Анну. Она по-прежнему хотела спасти семью во что бы то ни стало…