Державный плотник - Даниил Мордовцев

Прощаясь со своими военачальниками, с фельдмаршалом Шереметевым и графом Апраксиным, царь сказал:

– Продолжайте начатое нами с Божией помощью дело, и Бог дарует нам полную викторию.

Те почтительно поклонились...

– А ты, Данилыч, – обратился Петр к стоявшему тут же шлиссельбургскому губернатору, к Меншикову, – распорядись заготовить в Лодейном поле толикое количество боевых судов, чтобы оными можно бы было запрудить всю Неву! Весною я прибуду сюда – и дельта Невы подклонится под мою пяту. Там я топором своим срублю новую столицу России и прорублю окно в Европу.

– Аминь! Аминь! Аминь! – восклицали царские вожди.

Меншиков же добавил:

– И дальнейшие потомки, государь, назовут тебя... Державным Плотником, а историки скажут: «Петром началась история России!..»

Зиму 1702—1703 года государь провел в Москве. Работа шла лихорадочно: радость первой победы у входа в «невские ворота», казалось, удесятеряла его силы... Павлуша Ягужинский из-за своего рабочего стола украдкой наблюдал за ним и ликовал в душе: он боготворил эту гениальную силу.

Вдруг Павлуша заметил, что лицо царя озарилось счастливой улыбкой и губы его что-то шептали...

«Шишечка», – послышалось Ягужинскому; но что означает эта «шишечка» – он даже в застенке на дыбе не выдал бы всеведущему князь-кесарю.

Значение этого слова было известно только самому царю да красавице Марте Скавронской, будущей императрице Екатерине I, Ягужинский же догадывался о роковом для кого-то (он знал – для кого) смысле этого таинственного слова.

– Павел, поди сюда, – позвал государь Ягужинского.

Петр стоял в это время у одного стола, на котором лежал большой лист бумаги с чертежом, изображавшим топор.

– Видишь сей чертеж? – спросил государь.

– Вижу, ваше величество, топор.

– Так возьми сей чертеж и закажи по нем сделать топор из лучшей стали.

– Слушаю, государь.

– Знаешь в немецкой слободе мастера Амбурха? – спросил Петр.

– Знаю, государь.

– Так у него закажи.

В эту минуту в кабинет вошел фельдмаршал Шереметев, наблюдавший в Москве за сбором и снаряжением войска к предстоящему весеннему походу.

– Вот топор себе заказываю, – сказал Петр вошедшему с глубоким поклоном Шереметеву.

– Мало у тебя топоров, государь, – улыбнулся фельдмаршал, указывая глазами на столярные и плотничные инструменты царя.

– Это, Борис Петрович, особь статья, – улыбнулся Петр, – сей топор будет всем «топорам топор».

– Какой же это такой, государь, «топорный царь»? – улыбался и Шереметев.

– Этим топором я Москве голову усеку, – продолжал загадочно Петр.

– За что такая немилость, государь? – спросил Шереметев.

– А за то, что она, как крот, в старину зарывается и от света закрывается... Сим топором я срублю для России новую столицу.

Глаза Петра вспыхнули вдохновением.

– Помоги, Господи! – поклонился боярин. – В коем же месте, государь, умыслил ты новую Москву строить?

– Не Москву, боярин, Москва Москвой и останется... А я при устье Невы срублю мою столицу. И я срублю ее сим топором, да и оконце в Европу прорублю.

– Дай, Господи! Одначе устье Невы надо еще добыть.

– И добудем... Сколько ты успел собрать рати?

– Всего, государь, у меня рати тысяч двадцать: семеновцы с преображенцами, да два полка драгун, да пехоты двадцать батальонов.

– Сего за глаза достаточно... Как только грачи да жаворонки прилетят, так и выступай в поход.

– Слушаю, государь.

– А потом и я за тобой не умедлю.

С последними словами Петр задумался. Шереметев почтительно ждал.

– Да вот что, Борис Петрович, – очнувшись от задумчивости, сказал Петр, – возьми с собою в поход и царевича... Пора Алексею привыкать к воинскому делу... Зачисли его в Преображенский... у преображенцев есть чему поучиться.

– Слушаю, государь, – поклонился Шереметев.

Петр опять задумался, вспомнив о царевиче.

«И в кого он уродился? – невольно думалось ему. – Точно кукушка в чужое гнездо его подбросила... Точно не моего он семени... Не по его голове будет шапка Мономахова, не по Сеньке шапка... Кабы „шишечка“...»

И лицо его опять просветлело.

Ягужинский стоял в нерешительности с чертежом в руках.

– Ты что, Павел? – спросил царь.

– Из какого дерева, государь, повелишь топорище к топору пригнать? – спросил Павлуша. – Из дуба али из ясени?

– Пальмовое... да из самой крепкой пальмы, – был ответ.

– И такой величины топор, государь, как здесь, на чертеже?

– Такой именно.

Шереметев взглянул на чертеж, и его поразили размеры топора.

– Воистину, государь, этот топор всем топорам царь, – сказал он, – ни одному плотнику с ним не справиться.

– Так и должно быть, – торжественно сказал Петр, – слышал мои слова? Сим топором я срублю новую столицу для России и прорублю окно в Европу!

16

Петру, однако, не сиделось в Москве: вся душа его была там, где Нева вливала свои могучие струи в море.

Он прибыл в Шлиссельбург в апреле, обогнав на пути Шереметева с войском.

– Торопись, Борис Петрович, – сказал он последнему, – грачи не токмо что давно прилетели, но уж и в гнезда засели.

– Добро им, государь, с крыльями, – почтительно возразил Шереметев. – Одначе к вскрытию Невы я беспременно буду к Шлиссельбургу.

– А что царевич? – опросил Петр.

– Помаленьку навыкает, государь.

«Не навыкнет, – подумал Петр. – То ли я был в его годы?..»

Царь наконец в Шлиссельбурге.

Он осматривает крепостные работы, производившиеся под наблюдением Виниуса, того самого, что отливал пушки из колоколов новгородских церквей.

Петр гневен. Ягужинский, неотступно следовавший за ним с портфелем и письменными принадлежностями, с ужасом видел, что страшная дубинка царя поднялась над неприкрытою, седою головою старого Виниуса... Вот-вот убьет старика... Они стоят на крепостной стене, обращенной к Неве.

– Тебя бы стоило сбросить сюда со стены, как негодную ветошь! – раздался грозный голос царя.

– Смилуйся, великий государь, помилуй! – трепетно говорит Виниус.

– Где боевые припасы?

– Непомедля придут, государь... за распутицей опоздали...

– А лекарства для войска?

– По вестям, государь, недалече уж.

– Со шведской стороны слаба защита крепости! – гремит гневный голос.

Несмотря на адский стук и лязг нескольких тысяч топоров, на визг множества пил, ужасающий скрип тачек, которыми подвозили к крепости десятки тысяч солдат в согнанных на работы со всего северо-восточного угла России крестьян, страшный голос гневного царя гремел, как труба страшного, последнего суда.

– Разносит... разносит! – с испугом шептали работавшие на крепости, и еще громче потрясали воздух стук и лязг топоров, визг пил и скрип тачек.

– Кого разносит?

– Старого Виниуса.

– О, Господи! Спаси и помилуй.

Вдруг отчетливо выделился из всего шума звонкий юношеский голос.

– Упали в воду!.. Тонут!.. Спасите! – в ужасе кричал Ягужинский.

Все на мгновение смолкло.

– Кто упал? – прогремел голос царя. – Павел зря кричать не станет... Кто тонет?

– Кенигсек, государь, да лекарь Петелин... Вон с тех досок упали в канал... Вон видно руки... борются со смертью...

– Живей лодок! Багров! Тащите сети!

Это уже распоряжался царь. Куда и гнев девался! Его заступило царственное человеколюбие – человеколюбие, которое через двадцать с небольшим лет и унесло из мира великую душу величайшего из государей... Известно, что в конце октября 1724 года Петр, плывя на баркасе к Систербеку для осмотра сестрорецкого литейного завода, увидел недалеко от Лахты севшее на мель судно, которое плыло из Кронштадта с солдатами и матросами, и тотчас же бросился спасать людей, потому что судно, потрясаемое волнами, видимо погибало. Великодушный государь, добрый гений и слава России, сам бросился по пояс в воду, в ледяную воду конца октября! Всю ночь работал в этой воде, спасая людей, которых не успело унести бушевавшее море, и хотя успел спасти жизнь двадцати своим подданным, но сам схватил смертельную простуду и через несколько месяцев отдал Богу свою великую душу...

Это ли не величие!

И теперь здесь, в Шлиссельбурге, забыв Виниуса, свой гнев, нашествие шведов и все на свете, Петр, стремительно сбежав с крепостной стены, так что за ним не поспевали ни Меншиков, ни Ягужинский, моментально вскочил в первую попавшуюся лодку и, чуть не опрокинув ее, начал работать багром, страшно бурля воду в канале.

– Не тут... спускай лодку ниже... их унесло водой, – торопливо командовал он матросам.

И опять багор пенит воду в канале.

– Нет... еще ниже двигай...

Багор не выходил из воды.

– Данилыч! Вели закидать сети ниже, на перехват утопшим...

– Сам закидаю, государь... Помоги, Господи!

Багор что-то нащупал.

– Стой! Ошвартуйте лодку веслами... Здесь!..

И багор, поднимаясь из воды, поднимал на ее поверхность что-то вроде мешка...