Дети выживших - Сергей Смирнов

Фрисс вошел, гремя сапогами.

— Мать! — сказал он. — Ты жива? Я боялся, что не успею застать тебя в живых.

— Я жива, сынок. Я ждала тебя.

Королева обратила к Фриссу просветлевшее лицо с заросшими глазницами.

— Подойди… Я хочу потрогать тебя…

Фрисс подошел, взял Ариссу за руку.

— Я тоже жив и здоров, мать. Не надо меня трогать. Я весь в дорожной пыли…

— Ты торопился, — кивнула Арисса. — И, наверное, очень устал…

— Еще бы! Мы промчались через два улуса. Мы неслись почти без остановок, меняя лошадей, и все равно путь занял пятеро суток.

— Ты долго был у каана. Я беспокоилась о тебе, — вздохнула Арисса. — Он бил тебя?

— Меня? — Фрисс захохотал. — Он называл меня сыном!

Он достал из футляра, спрятанного на груди, аккуратно свернутый лист с целой гроздью золотых печатей, болтавшихся на шнурках.

— Вот. Если бы ты могла видеть, ты смогла бы прочесть эту грамоту. Это ярлык на власть над Киаттой. Теперь, мать, я ее законный король!

— Я радуюсь вместе с тобой… — прошептала королева, и, не сумев дотянуться до Фрисса, заплакала.

— Да, он умен, этот новый каан. — продолжал Фрисс. Не в силах стоять от возбуждения, он прохаживался по каморке, то и дело задевая головой низкий потолок. — Он сказал, что я буду его приемным сыном, и долго не хотел меня отпускать. Показывал новый город на берегу Тобарры… Делился планами.

— Что же это за планы? — спросила чутко прислушивавшаяся к разговору Каласса.

— Планы покорения всего мира, — не без гордости сказал Фрисс.

— Они и так покорили весь мир, — покачала головой Каласса. — Скоро не останется ни одного клочка земли, где бы ни паслись их лошади…

— Ты ничуть не изменилась, старая ворчунья, — сказал Фрисс, начиная раздражаться. — У каана великие планы, и понять их может не всякий…

— Конечно. Мне, глупой служанке, не понять, зачем нужно покорять мир, заменяя спокойствие войной… А что до изменений — так старые люди уже не меняются, Фрисс.

Каласса пожевала беззубым ртом и прибавила:

— Да и молодые — тоже.

Фрисс махнул рукой:

— Ты опять заводишь свои песни. Хватит с меня твоих глупостей. Теперь я — законный король, и ты будешь говорить только тогда, когда я прикажу.

— Так было и раньше, когда ты не был законным королем, — ответила Каласса.

Фрисс начал медленно багроветь. Опять эта старая ведьма напомнила ему, что его отец завещал королевство третьему сыну, а он, Фрисс, беззаконно занял отцовский трон. Сколько унижений ему пришлось пережить! Собственные подданные не считали его королем. Родной брат Ибрисс, этот придурок, помешанный на стихах и путешествиях, издевался над ним.

Да и там, в Арманатте, Фрисс целый месяц жил на положении раба. Ар-Угай посылал его пасти овец, или помогать женщинам на кухне чистить казаны — как много лет назад…

Фрисс потряс головой, стряхивая навязчивые воспоминания. Бережно спрятал ярлык в футляр. Теперь Крисс никто. Теперь Фрисс назван владетелем Киа-Та-Оро. На вечные времена.

— Я — король. Законный король Киатты — запомни это, старуха!

Он с трудом сдержал рвавшиеся с языка грубые слова. Королю не подобает опускаться до брани, тем более, в отношениях с ничтожными служанками.

— Вечером будет пир. Приглашены магистраты городов, знатнейшие купцы и владельцы мастерских. Мать! Тебе тоже нужно будет присутствовать. Оденься получше. Впрочем, у тебя еще есть время приготовиться. Я пришлю за тобой слугу.

Фрисс развернулся и вышел. Не мешало бы ей помыться — от нее и от этой ведьмы Калассы воняет чем-то прогорклым, — наверное, именно такой запах у старости и болезней.

Вечер вполз в зарешеченное окно. В гавани зажглись огни.

Каласса засветила масляный светильник и критически оглядела мать-королеву, которая сидела на разобранной постели в своем лучшем платье — из парчи и шелка, с повязкой под грудью, с кружевным воротником.

Каласса украсила шею королевы бусами из цветного стекла, запястья — позолоченными браслетами. Драгоценностей давно уже не было в королевском доме: часть распродал еще король Эрисс, чтобы поддерживать скудную придворную роскошь, часть реквизировал покоритель Оро Аххаг Великий, а то, что еще оставалось — забрал и спрятал Фрисс.

— Ну как, Каласса? — дрожащим голосом спросила Арисса.

— М-м… — Каласса критически оглядела фигуру королевы. — В прежние времена бывало и получше…

— На платье нет дыр?

— Нет, госпожа.

— А бусы и браслеты ты вычистила?

— Конечно, госпожа.

Королева вздохнула.

Они слышали, как во двор съезжались гости. Кареты — настоящие кареты — вкатывались, гремя железными ободьями по брусчатке, и слышались крики слуг и кучеров, и мелькали факела и дорожные фонари. Всё как прежде, как сорок лет назад, когда Эрисс каждую неделю устраивал пышные вечера, а Арисса блистала настоящими драгоценностями, и самые красивые мужчины домогались чести сказать ей комплимент. Под сводами звучала настоящая музыка, устраивались состязания бродячих певцов…

Арисса снова вздохнула. С одним из этих певцов восьмилетний Ибрисс и удрал однажды из дому. Его искали по всем дорогам, устроив настоящую облаву с собаками. Но Ибрисса так и не нашли.

А спустя год каффарский купец привез известия об их старшем сыне. Купец видел его на ярмарке в Лувензоре; Ибрисс выступал вместе с бродячей труппой циркачей.

Эрисс сам отплыл в Лувензор, привез мальчишку и приказал дать ему плетей. Арисса плакала, но понимала, что приговор отца справедлив.

Но, отлежавшись, Ибрисс как ни в чем ни бывало снова стал убегать из дому. Его ловили на городских улицах и площадях, где он развлекал зевак песнями собственного сочинения, при этом сопровождая песни звуками диковинного инструмента. Ибрисс хвастался, что придумал его сам. Это был длинный барабан с натянутыми сверху и с боков струнами. Снизу была приделана колотушка. Ибрисс вешал инструмент на ремне на грудь, одной рукой постукивал в колотушку, другой бренчал на струнах. Народ смеялся и угощал юного музыканта апельсинами.

Эрисс каждый раз приказывал наказать сына. А потом и вовсе запретил выпускать его за ворота королевского дворца.

Ибрисс по целым дням сидел в своей комнате в южной башне и играл на инструментах, которые сам же и изобретал. Это были странные изогнутые дудки из рогов горных баранов, деревянные свирели, похожие на пастушьи, но со множеством дырочек и язычком в мундштуке, пустые тыквы с натянутыми поверху струнами, барабаны самых разнообразных форм. Но особой страстью Ибрисса были стихи. Бывало, он читал их ночью вслух: открыв окно, встав на подоконник, громким голосом, от которого пробуждались собаки на псарне и начинали подвывать.