Анархия – мать порядка - Александр Шубин

Несмотря на то, что заводчанам раздали оружие для самоохраны, махновцы то и дело "реквизировали" все необходимое им прямо в цехах. Впрочем, они расхищали остановившееся производство вместе с самими рабочими, отчаявшимися хоть что-то заработать на фабрике. Но от общероссийского экономического развала состояние района выгодно отличалось благополучным положением в сельском хозяйстве и связанной с ним легкой промышленности.

Рыночное преуспевание легкой промышленности даже вызывало критику со стороны "уравнительных" идеологов махновщины. Так газета "Повстанец" писала в анонимной статье: "Вот уж поистине, кто хорошо живет, это сапожники – никакая дороговизна им нипочем. Малейшее повышение цен на рынке перекладывается на заказчика"[455]. Возникла необходимость в урегулировании денежного рынка. Пока распределительные механизмы будущего еще не были налажены, необходимо было жить в условиях товарно-денежных отношений. Но каких – в городе с разной степенью легальности ходили "керенки", "совзнаки", казначейские билеты Деникина, Петлюры, Скоропадского и т.д. Это обстоятельство, однако, не смущало, а воодушевляло махновских "экономистов". "Путь к свободе" писал, например: "Разве нельзя людям разрешить финансовый вопрос, когда денежные знаки имеются в громадном числе?"[456] Cледуя этой наивной логике, махновцы разрешили хождение любых денег. Возможно, это согласовывалось с анархо-коммунистическими планами Махно об отмирании денег посредством их обесценивания. Впрочем, рынок не был парализован, в Екатеринославе буйным цветом расцвело кооперативное движение. "Совзнаки", правда, принимал только кооператив "Продовольствие и культура".

В распоряжении махновского штаба и финансовой комиссии ВРС на 15 октября находилось 9-10 миллиардов рублей бумажных денег различной стоимости. При этом "золотой запас" (включая драгоценности) составлял 15 миллионов старых рублей[457]. В результате активной социальной и внешней политики "Махновии" к 1 декабря махновская "касса" сократилась до 5 миллиардов рублей и 2 миллиона золотого фонда[458].

Каждому пришедшему махновский "собес" выдавал по 300 рублей[459]. Эти деньги брали с "буржуазии". Очевидец событий М. Гутман вспоминает: "Махно наложил на зажиточную часть населения 25 миллионов контрибуции... и забрал из банков деньги, которые деникинцы не успели вывезти". Контрибуция и конфискованный капитал сортировался: "Махно не аннулировал никаких денег и брал контрибуцию как советскими, так и донскими. Впрочем, РВС предпочитал оставлять у себя донские, поэтому населению раздавали совденьги"[460]. Такая сортировка объясняется просто – на донские деньги можно было приобрести оружие и боеприпасы. Население тоже оказалось не в накладе – через месяц пришли красные, и совзнаки не пропали.

Работы по ремонту орудий махновцы также оплачивали совзнаками[461], что не всегда нравилось рабочим. Немалую роль в этих конфликтах сыграла позиция и самих рабочих. Махновцы просто не могли сойтись с ними в ценах[462].

Армия – одна из основных потребительниц транспортных услуг, равно как и услуг машиностроителей. Но Махно не стал "вытягивать" крупное производство посредством своеобразного "военно-промышленного комплекса", когда машиностроители кормились бы преимущественно от обслуживания бронетехники. Это увеличило бы затраты на армию и вызвало бы недовольство крестьян, обеспечивавших повстанцев безвозмездно. Желая поставить всех в равные условия, Махно возмущался, когда рабочие требовали слишком высокую, по его мнению, плату за услуги: "Сволочи, шкурники и вымогатели, пытающиеся на крови и героизме моих бойцов строить собственное благополучие"[463].

В это время и Волин склоняется к мысли, что "рабочие сейчас в силу ряда условий не деятельны, робки и не революционны, и успех третьей революции зависит теперь, главным образом, от крестьянства"[464].

Витриной махновского района должен был стать Екатеринослав – один из крупнейших городов Украины. Приступая к операции по его освобождению, махновцы выпустили декларацию, в которой говорилось: "Это будет город, освобожденный повстанцами – махновцами от всякой власти. Это будет город, в котором под защитой революционных повстанцев должна будет закипеть вольная жизнь, должна будет начать строиться свободная организация рабочих в единении с крестьянами и повстанцами... Ни одного убийства, ни одного грабежа, ни одного насилия, ни одного сомнительного обыска... Вопрос нашего поведения в занимаемых местностях есть вопрос жизни и смерти всего нашего движения"[465]. Взаимоотношения Екатеринослава и остального района, занятого махновцами, должно было послужить моделью для всей страны (с поправкой на гражданскую войну, конечно).

К моменту занятия города повстанцами витрина была уже изрядно побита и в прямом, и в переносном смысле. Господство деникинской армии совершенно разорило город. Вот воспоминания антибольшевистски и антимахновски настроенного журналиста З. Арбатова о пребывании в Екатеринославе Добровольческой армии Деникина: "Вся богатейшая торговая часть города, все лучшие магазины были разграблены, тротуары были засыпаны осколками стекла разбитых магазинных окон, железные шторы носили следы ломов, а по улицам конно и пеше бродили казаки, таща на плечах мешки, наполненные всякими товарами... Контрреволюция развивала свою деятельность до безграничного дикого произвола, тюрьмы были переполнены арестованными, а осевшие в городе казаки открыто продолжали грабеж"[466]. Это наследство "рыцарей собственности и порядка" усугублялось еще и тем, что на протяжении месяца, когда город находился в руках махновцев, он беспрерывно подвергался обстрелу и оставался на положении прифронтового. К тому же, как уже приходилось говорить, Екатеринославская промышленность была отрезана от смежников. Только с поправкой на эти обстоятельства можно говорить, что Екатеринослав стал опытом создания нового общества.

По законам военного времени

Каждую из приходящих в Екатеринослав армий жители оценивали прежде всего по грабежам. На общем фоне гражданской войны меры Махно против грабителей можно признать удовлетворительными. По свидетельству того же Гутмана, "такого повального грабежа, как при добровольцах, при махновцах не было. Большое впечатление произвела на население собственноручная расправа Махно с несколькими грабителями, пойманными на базаре; он тут же расстрелял их из револьвера"[467]. Характерно, что, вопреки своей прежней практике, махновцы перестали освобождать из тюрем всех заключенных, ограничиваясь только политическими. Уголовникам пришлось сидеть дальше[468]. Даже в деле организованного снабжения со складов махновцы “знали меру”. Так, когда заведующих складами Я. Идашкин заявил Махно, что если конфисковать содержимое складов, то пострадает население, махновцы не тронули их, а Идашкина за смелость даже одарили шубой[469].

Проблема грабежей связана не с отсутствием дисциплины в махновской армии, а с деятельностью самого мрачного органа в махновской системе власти – контрразведки: "Но, конечно, грабежей было немало под обычным предлогом поисков спрятанного оружия. Один вид грабежа проводился с ведома и разрешения самого Махно; он касался квартир деникинских офицеров: не успевшие уйти из города и спрятавшиеся офицеры были все перебиты, а квартиры офицеров дочиста разграблены"[470]. Здесь необходима поправка – Махно давал санкцию не на грабежи, конечно, а на расправу с офицерами. Контрразведка уничтожала всех, кто служил в карательных органах Деникина. Иногда Махно призывал и к уничтожению "буржуев"[471].

В своих показаниях ревтрибуналу 14-й армии руководитель ВРС Волин утверждал: "...ко мне приходили целые вереницы людей с жалобами, что заставляло меня постоянно вмешиваться в дела контрразведки и обращаться к Махно и в контрразведку. Но боевая обстановка и задача культурно-просветительской работы мешали мне глубже вникнуть в злоупотребления, по словам жалобщиков, контрразведки"[472].

Волин скромничает. Ему удавалось освобождать от наказания коммунистов[473]. Несмотря на то, что Волин по характеру своей деятельности постоянно сносился с этим ведомством, он констатирует: "По поводу злоупотреблений, чинимых контрразведкой армии Махно и начальником ее Зиньковским, я ничего не знаю"[474]. Но общий пафос "чистосердечного признания" Волина заключается в том, что для него "контрразведка была ужасом, и я делал все возможное, чтобы прекратить чинимое ею"[475].

Ясно одно – контрразведка оказалась фактически бесконтрольной. Махно и его штаб были заняты вопросами обороны и разъезжали по фронту. Волин и ВРС углубились в просветительские и экономические вопросы, судя по всему, просто не желая связываться с контрразведкой. Сам Махно признает, что ей были предоставлены фактически неограниченные полномочия: "За этой работой контрразведочные органы были уполномочены на обыски в любом доме, расположенном в зоне военного положения и почему-либо заподозренном, а также на аресты и опросы людей, в особенности, когда таковые указываются населением"[476]. Естественно, что такой порядок создавал идеальные условия для доносительства, злоупотреблений и произвола.