Главные роли - Мария Метлицкая

Шашлыки Марина не ела, а выпила залпом стакан водки и ушла к себе. Не выходила из комнаты почти сутки. А потом поднялась, встала под душ, накрасилась и приказала себе – ничего не вспоминать. Ну, ошибочка вышла. Осечка. С кем не бывает. Что искать себе оправдание? В конце концов, она билась за своего ребенка, а здесь, как известно, все способы хороши. Цель оправдывает средства. Ну, погорячилась, не разобралась – у нее тоже, извините, эмоции. Тоже живой человек. Так, надо все это просто из головы выкинуть и забыть, забыть, забыть. Теперь надо решать другие проблемы. Теперь новые заботы – что еще за птица этот Аркадий? Господи, там зарплата наверняка три рубля и, может, еще и семья есть, дети. С этим всем надо разобраться, разобраться. Ведь он, между прочим, отец ее будущего внука. Про Мишу она больше не думала – интересовать он ее перестал. Жизнь в корне менялась, и надо было быстро ориентироваться в новых обстоятельствах. Если этот новый кандидат женат, значит, надо с этим что-то делать. И устраивать новую Наташкину жизнь. В общем, переживать и каяться времени нет, да и какой со всего этого навар? Жизнь – борьба. И на это нужно очень много сил.

Наташка развелась с Мишей через два месяца – мирно, без скандалов. И Миша укатил на родину, в Чебоксары. Беременность она переносила тяжело и почти все время лежала. Ее возлюбленный, Аркадий, навещал ее два раза в неделю – он, конечно же, оказался женат и, судя по всему, хоть мучился, страдал и рефлексировал, но не очень торопился с разводом.

Видя его нерешительность, Марина собралась заявиться к его жене и расставить наконец все точки над i. Конечно, кошки на душе скребли, да и вообще как-то грубо и неэстетично, но было крайне мало времени на тонкие интриги – аврал на работе, растущий Наташкин живот, ее страдающие глаза.

Глубокий вдох – и Марина нажала на кнопку звонка. Дверь открыла очень маленькая женщина – и ростом, и в кости, в блеклом сатиновом халате. Хвост на затылке, бледное лицо, сухие губы.

– Разрешите? – Марина вступила в крохотную прихожую, женщина растерянно кивнула, Марина прошла на кухню.

На кухне стояла старая мебель из семидесятых годов прошлого века – она вспомнила ее название – «Яблоневый цвет». На плите в сковородке лежали макароны. Марина присела на край табуретки. Женщина смотрела на нее испуганно и теребила тонкий серебряный крестик на шее. И Марина начала свой спич.

– Знаете, – как бы доброжелательно усмехнулась она, – жены обычно узнают все последними. Мне очень жаль, но все зашло так далеко, и, мне кажется, пора бы и вам быть в курсе.

Она сделала паузу и посмотрела собеседнице в глаза. Та еще ничего не понимала, но уже чуяла беду – глаза ее были полны страха.

– Ну, не буду тянуть. У вашего мужа серьезные отношения с другой женщиной. И даже более того – эта женщина ждет от него ребенка. Отпустите его! На черта он вам нужен при таком раскладе?

Женщина прислонилась к дверному косяку и побледнела. Она рванула тоненький шнурок на котором висел крестик. И было слышно ее свистящее и шумное дыхание.

– Ну вот, – испугалась Марина. – Ну что вы так разнервничались? Обычная ситуация, рядовая. Это просто надо пережить. Может, вам воды или капель? – осведомилась она.

– Уйдите, – чуть слышно просипела женщина. – Умоляю, скорее уйдите.

Марина дернула плечом и быстрым шагом вышла за дверь.

Ничего! Переживет! От этого еще никто не умер. Жалко бабу, конечно, но дочь жалко больше. Вечером эта чахлая жена устроит скандал – и он будет свободен. Соберет вещички и окажется у Наташки. Что и требовалось доказать.

Аркадий и вправду оказался свободен на следующий день. Его жена, страдающая с детства бронхиальной астмой, умерла тем же днем – асфиксия и сердечная недостаточность вследствие сильнейшего стресса. Молодой женщине было 34 года.

Наташка приехала к Марине вечером следующего дня.

Не снимая куртки и сапог, не пройдя в комнату, она кричала шепотом, с ненавистью и ужасом глядя на мать:

– Что ты наделала, что ты делаешь с людьми? Ты въезжаешь в чужие жизни и души на своем внедорожнике с шипованной резиной! Теперь я понимаю, что это ты устроила ад Кате и расправилась с Мишей. Только сейчас это дошло до меня, после того, как я узнала, что ты приходила к жене Аркадия.

– Господи! – закричала Марина. – Да все в этой жизни я делаю для тебя. Для тебя и для Машки. Для тебя! Чтобы ты не собирала чужие плевки в подъездах, как собирала я. Чтобы ты не знала, что такое суп из плавленого сырка и батон хлеба на четыре дня. Миша твой ничтожество – сложился пополам сразу. Таких жизнь быстро проверяет на излом. Там, в своих сраных Чебоксарах, небось со вдовицей, не скучает. Будь спокойна – утешился. А этот твой доходяга бородатый в портках двадцатилетней давности тоже устроился – мотается из дома в дом, всех жалеет. Знаю я таких чувствительных. Всем жизнь испортит. И еще будет себя в грудь бить, что он приличный человек. Я сама всю жизнь одна, на заднем дворе. И тебе такого не пожелаю.

Обессиленная, Марина опустилась в кресло и закрыла глаза.

– Ты монстр, мама, ты чудовище. И самое страшное, что ты уверена в правоте своих действий и в своей непогрешимости. У меня нет ни сил, ни желания искать тебе оправдание. Ты смертоносное оружие, мама, ракета земля – воздух. И меня больше нет в твоей жизни.

Жизнь не потеряла смысл, она просто закончилась.

Цепь, как известно, состоит из звеньев. Зло порождает зло. Несчастье – несчастья.

Через трое суток Маринину машину выловили из Москвы-реки. Ночью, пробив чугунный, крашенный черной краской парапет, она ушла на грязное дно Москвы-реки – вместе с Мариной. Случайность? В ее жизни так мало было случайностей. Но как было на самом деле, уже не узнает никто.

Наташка позвонила Любочке, и на похороны они приехала вместе с Мишей. Особняком стоял поникший, моментально потерявший весь свой лоск Гера, Наташку держал под локоть Аркадий – светило ненадежное мартовское солнце, и было очень скользко.

Хоронили Марину в Прощеное воскресенье. Опять случайность? Просто так совпало. Хотя, наверное, прощение ей было нужнее всего. Хотя бы после жизни.

То, что имеет значение

В поезд взяли с собой дежурный набор советского пассажира: жареную курицу, десяток яиц, сваренных вкрутую, помидоры и огурцы, предварительно вымытые дома, кулек карамелек и плюшки с корицей, испеченные заботливой маминой рукой. Настроение было – лучше не бывает. Еще бы: они ехали на море. На целых две недели, даже нет, почти на три – полных восемнадцать таких многообещающих дней. Итак, впереди были море, мелкий белый песок, южные фрукты, молодое вино, а главное – любовь и свобода. Ведь они были тогда еще так молоды. И счастливы. Бесспорно, счастливы. Позади оставалась неуютная комната в старой коммуналке на Соколе, доставшаяся в наследство от бабушки, защита институтских дипломов, нудная и однообразная до тошноты работа по распределению и дождливое и холодное московское лето. Поженились они около года назад, естественно, по любви и сильному взаимному притяжению молодых и нетерпеливых тел. Они оба были из однородной среды – среды технарей, итээровцев. Из приличных и интеллигентных семей среднего достатка. Впрочем, достаток тогда был в принципе усреднен у людей их круга. Но скудноватый быт вряд ли кого-то расстраивал. Жили вполне весело и интересно. Бегали по театрам, не дай Бог пропустить премьеру, выстаивали часами у Пушкинского, всеми способами прорывались в клубы, где пели барды и читали стихи известные и неизвестные поэты. Жили куда как скромно – в незамысловатом гардеробе одиноко болтались две-три кофточки и одно выходное платье и костюм, а внизу в коробке стояли единственные выходные туфли. Пусть до зарплаты обязательно не хватало пятерки и покупались на ужин полтавские котлеты, щедро посыпанные хлебной крошкой, но все же жили, а не выживали. И несмотря на трудности и убогость быта, оставались силы радоваться жизни. Почувствуйте разницу!

Впереди была поездка на поезде длиною в сутки, которую они воспринимали, конечно же, как путешествие. Сложилось удачно и с попутчиками. Молодая пара ровесников, тоже молодоженов. Ужинали уже вместе, накрыв один общий стол, где оказались две одинаковые курицы и мамины пирожки с капустой. У новых знакомых была припасена бутылка белого сухого вина. Было шумно, весело и сладко от предвкушения грядущего. По приезде решили снимать жилище вместе – так веселее. К ночи почувствовали себя старыми знакомыми – Олюня, Лерочка, Игорек, Вадюша. Полночи бегали курить в тамбур, заснули под утро, а разбудил восхитительный запах свежего кофе. Кофе заварила новая знакомая – Лера, засыпав в узкий металлический термос мелко намолотую дома арабику. Два раза пили кофе с пирожками, глазели в окно, выходили на полустанках покупать уже южные дары природы – вишню, абрикосы, горячую картошку, пересыпанную укропом, малосольные огурцы и теплое светлое пиво в бутылках. В купе было невыносимо душно – окно, конечно же, не открывалось, и они занавесили мутное раскаленное стекло мокрой простыней. Знали друг о друге уже практически все – молодые женщины непрерывно болтали, а их более сдержанные мужья занялись своими делами. Лерочкин Игорь уснул, а Вадим читал толстенный старый и любимый английский детектив. К вечеру прибыли на место. На перроне на них накинулась стая бойких теток, наперебой расхваливающих свое жилье, и они, немного растерявшись, отправились за одной из них, клятвенно уверявшей, что садик у нее зеленый и тенистый, улица тихая, до моря рукой подать, да и от вокзала всего ерунда – какие-то пятнадцать минут. Шли с остановками около часа – какие уж там пятнадцать минут. Мужчины тащили тяжелые чемоданы и чертыхались, а их молодые жены укоряли хитрую бабульку. А дом, увитый плющом и виноградом, и вправду оказался хорош – на тихой мощеной улочке в пирамидальных тополях по обе стороны, сильно разросшийся буйный южный сад с абрикосовыми деревьями, в котором стояли крепкий, потемневший от времени деревянный стол и врытые в землю скамейки с высокими спинками. Сняли две комнаты и одну общую кухню.