Бешенство небес - Лев Жаков

Теперь все взглянули на Тулагу. Шрам на его щеке поблескивал тусклым серебром. Не меняя позы, он едва заметно кивнул.

– Хорошо, – сказал Гер. – Значит, сейчас никто никуда не летит. Я продолжаю. Мисс Арлея уже слышала это предложение, я изложил его, пока мы плыли сюда. Теперь повторю: вскоре мы достигнем Цепи. Уже долгое время там командует Гран Челобор. Когда-то мы с ним служили в военном флоте Гроша. После Трехлетней войны я нашел работу на Суладаре, а он нанялся на службу к властителю Тхая. Мы с Граном поговорим. Если недавно сквозь Цепь проплывал айклит с необычной командой, он наверняка запомнил это. Ты прав, пират: айклиты не частые гости здесь. И если он вошел в Таиты – мы узнаем. Более того, возможно, нам удастся получить какие-то намеки на то, куда он направился дальше.

– А если не проплывал? – спросил Тулага.

Поднявшись со стула, Аблер Гер ответил:

– Тогда и будем решать.

Теперь конечности слушались его хорошо. На берегу Атуя Уги-Уги смог, вырвав из топкой прибрежной земли бамбуковый стебель, щупальцем запустить его с такой силой вслед улепетывающему туземцу, что, когда конец стебля ударил того в затылок, беглец, вскинув руки, повалился лицом в грязь.

Монарх достиг южной части Атуя на закате, перед тем весь день летел над облаками, между Эка-Оре, Малаем и другими островами. После полудня по правую руку возникло юго-западное побережье Да Морана, и в голове Уги-Уги, ставшей теперь пристанищем странных мыслей, необычных образов и непривычных чувств, шевельнулось воспоминание: его дворец, бухта Наконечника и ладья под названием «Небесные паруса»... Возможно, стоило отправиться на Да Морана? Но зачем? Хотя ладья... а что с ладьей? Кажется, какой-то метис, его звали Ганой, отплыл на ней, чтобы добыть клад. Но зачем обновленному Уги-Уги какие-то сокровища? Он желает другого: отомстить белым, всем, кто унижал его, ведь он мог бы стать повелителем всего Суладара, всего мира, если бы не они...

Приближаясь к Атую, монарх что было сил пытался думать связно, но в новом обличье это становилось все труднее. Поток сознания напоминал облачный ручей, прихотливо извивающийся между деревьями, то становившийся цепочкой грязных луж, то нырявший под корни. Мысли путались, а еще Уги-Уги постоянно забывал, кто он такой. Он был рыбой, Большой Рыбой в океане Канона, могучим грозным китом, хищником, злобным и опасным. Почему, откуда возникло чувство, что он рыба? Монарх не мог вспомнить. Он слышал беспрерывный шелест, потрескивание, свист и голоса – сигналы, которыми сквозь Канон обменивались пауноги. Не так уж много было тварей на Аквалоне, но достаточно, чтобы их переговоры смешались в разноголосый гул. Внутренний слухУги-Уги также постепенно улучшался, и звуки становились все громче. Теперь монарх не просто слышал, но ощущал их в виде большого облачного озера, поверхность которого тихо покачивалась, колыша шары-буйки – сознания пауногов. Рассудок самого монарха стал таким же буйком и так же качался на звуковой глади. По мере того как восприятие расширялось, монарх видел все больше буйков: если поначалу, когда он только покинул провал, внутреннему взору было доступно всего около десятка сознаний пауногов, тех, что находились поблизости, то теперь – почти сотня.

В какой-то момент Уги-Уги показалось, что они обитают даже где-то вверху, по правую руку... что там? Светило? Кавачи? Кавачи! Неужели пауноги живут и на нем? Те далекие сознания были не такими, как у населяющих поверхность тварей. Они, кажется, обладали индивидуальностью, в отличие от местных, которые были механическими, без всяких чувств и эмоций, имели лишь минимальные воспоминания, необходимые для нормального существования. Ну а те, что жили в небе... Впрочем, подлетев к Атую, монарх перестал ощущать их.

Уже возле острова он окончательно убедился: незримое звуковое пространство, через которое пауноги связаны друг с другом, и есть Канон – окутывающее Аквалон облако неслышных простым смертным звуков и зримых лишь для ученых-магов образов, которые то и дело проносились перед внутренним взором. Да-да, теперь он мог видеть их без всякого гношиля! Монарх довольно покачал щупальцами, осознав это. Предметы и механизмы, чертежи, рисунки, статуи, силуэты людей, одежда, постройки, модели эфиропланов и паровых карет – и все это связано тончайшей сетью. В виде недооформившихся мысленных образов обитали они в наполненной энергией невидимой реальности. Она отличалась от обычного пространства так же, как бурлящий на огне кипяток отличается от чуть тепловатой воды, которой этикени заполняли ямы-отстойники. В Каноне могли обитать только лишенные своего эго мыслеобразы или механические сознания пауногов – и, быть может, каких-то других существ... великих богов и злобных демонов.

Тот человек, которого Уги-Уги сбил с ног бамбуком, вяло шевелился в зарослях, пытаясь встать. Монарх щупальцами раздвинул ветви, опустился ниже и с удивлением понял, что видит не одного из своих охранников или слуг, но гварилку, да еще и вооруженного. Что он здесь делает? До гварилок Уги-Уги теперь особого дела не было, это племя стало лишь частью тех, кого монарх собирался уничтожить. Он решил: виноваты не только белые. Перед ним, величайшим из властителей Аквалона, провинились все населяющие мир люди. Мысли мчались, то падая в глубины изменившегося сознания, то взвиваясь в ментальные выси, кружили на одном месте, бросались из стороны в сторону, путались и разрывались в клочья; шелест, звон, потрескивание и свист наполняли голову Уги-Уги.

Задушив гварилку, он полетел дальше, к своему дворцу. Уничтожить всех людей? Или только часть? Половину? Две трети? Чтобы наказать остальных, заставить их подчиняться? Вдруг очень четко и ясно он представил самого себя: огромного, как дом, как дворец Рона Суладарского, как гора, на которой этот дворец стоит... нет, как весь Да Морана, а лучше – как Тхай. Исполинской надутой улиткой со щупальцами и человеческим торсом вместо раковины он ползет по Аквалону, подминая под себя города и толпы, оставляя слизистый темно-красный след из крови и раздавленных тел, – он, Хозяин Мира, величайший из величайших, сумевший покорить всех, все народы: и лукавых желтолицых тхайцев, и свирепых черных имаджин, и дикарей-краснокожих, и белых, которые мнили себя владыками континентов...

Заглушая царивший в голове гам, спереди донеслись крики. Солнце село, но пальмовая роща не погрузилась во тьму, ее озаряли отблески пламени. Поднявшись выше, монарх сквозь кроны увидел огонь, пожирающий стену его дворца, и полетел быстрее.

Образ огромной синей человекоулитки, ползущей по городам, горам и рекам, – тот образ, что столь зримо встал перед его мысленным взором, – не растаял, но листом отделился от древа сознания и, качаясь, поплыл в призрачных волнах Канона. Воображение монарха разыгралось, так что плод его напоминал вылепленную из воска, чуть оплывшую от жара ментального пространства, но вполне четкую объемную фигуру. В Каноне расстояния не такие, как в обычном мире, там нет прямых путей, отрезков и плоскостей – и на другом конце Аквалона, в подвале доходного дома, в своей мастерской преуспевающий модный художник по имени Крэк Колесо, открыв глаза, сел на оттоманке. Только что Крэк Колесо принял порцию особой смеси, недавно появившейся на черном рынке юго-восточного Гельштата: порошок гношиля, толченая скорлупа облачных бородавочников и слизь с брюшка ядовитой певчей лягушки, все это настоянное на спирте. Состав продал ему постоянный поставщик Крэка – вдохновение для своих полотен художник обычно находил, погрузившись рассудком в небопризрачье.