Золотые яблоки - Виктор Московкин

— Как все матери: если что не так сделаешь, то и сердитая, — рассудительно ответил Степан.

Анна пытливо посмотрела ему в глаза.

— Если что не по ней сделаешь? Ты это хотел сказать?

— Заладила, — рассерженно отмахнулся Степан. — Приедешь, сама увидишь.

— Увижу, — подтвердила Анна. — Степа, а вдруг тебе не передвинут график и не отпустят?

— Не отпустят — им хуже будет, — усмехнулся Степан. — На любом заводе с руками оторвут. Люди везде требуются. На прощание скажу: во сне я вас видел.

Анне не понравилось, что он так пренебрежительно отозвался о своем заводе, но она ничего не сказала, подумала, что совсем не знает Степана и давать поспешные оценки будет неправильно. Может, и стоит согласиться с ним, что свадьбы не надо. «Но как же так! — тут же возразила она себе, мгновенно представив себя за столом в свадебном платье, безмерно счастливой. — Как он решился отнять у меня самый памятный день? Не так уж много радостных дней в жизни человека, чтобы сознательно лишать их себя».

На следующий день Анна шла по цеху. Ее разглядывали и, замечая это, она горделиво несла голову, сдержанно кивая знакомым. Увидала меня и секунду смотрела, приостановившись, хотела что-то сказать, но не сказала, дрогнули только в улыбке губы. Потом направилась в конторку начальника смены.

Немного выждав, я тоже пошел туда.

Наш начальник Евгений Борисович — бывший комсомольский работник, человек очень веселый, молодой и говорун. Он помнит те времена, когда стали входить в моду комсомольские свадьбы. Эти свадьбы, на которые его приглашали (а отказываться было неудобно), чуть не развели его с женой. Каждый раз, возвращаясь в хорошем настроении, он осторожно отпирал дверь квартиры своим ключом, а потом на цыпочках крался в комнату. Едва слышал, что жена проснулась и идет из спальни, мгновенно ложился на пол, упирался плечами в край дивана, ногами — в дверь, верх которой был стеклянный. Жена пробовала ворваться к нему (дверь открывалась внутрь комнаты), чтобы выяснить, кто есть кто, но он достойно сдерживал осаду и выходил победителем. Она вынуждена была через дверь потрясать кулаками, в пылу разговора нос ее прижимался к стеклу и сплющивался. Глядя на это, он хохотал, не забывая время от времени посылать воздушные поцелуи. Утром же отоспавшаяся жена ругалась не так зло, и можно было логичнее говорить о причине своего вчерашнего состояния.

Когда я пришел в контору, сразу понял — начальник уговаривает Анну устроить комсомольскую свадьбу. Пухлые с прожилочками щеки Евгения Борисовича разогрелись румянцем, светлые глаза смотрели на Анну отечески и с легкой укоризной. По его выходило, что если такой свадьбы не будет, то и мир потускнеет, и даже может случиться еще что-то более страшное.

— Мы… там решили. У матери Степана, — потупясь, отговаривалась Анна.

Услышав это, Евгений Борисович совсем огорчился. Он сидел боком на стуле, лицом к ней и щурил светлые глаза.

— Жаль, жаль, — сказал он, — очень жаль. — Потом взглянул на меня. — Тебе чего, Ярцев?

— К Зине зашел, а ее нет, — оправдался я, видя, что он очень недоволен моим приходом и, пожалуй, даже думает, что именно я помешал ему уговорить Анну.

— Зины нет, — рассеянно ответил он. — Постой! — вдруг с испугом обратился он к Анне. — Так вы оба едете?

«Глупый вопрос», — подумал я, выходя из конторки, и уже в дверях услышал его плачущий голос:

— Не могу я его сейчас отпустить!

Меня словно кинуло назад.

— Евгений Борисович! — зло крикнул я. — Чего уж так? Обойдемся пока без Степана.

Не о Степане, конечно, думал, когда крикнул начальнику…

На обратном пути из конторы Анна подошла ко мне.

— Поздравляю! — сказал я, стараясь быть веселее.

— Спасибо, — невнимательно ответила она. Понаблюдала, как я подрезаю ножом резиновую смесь на валке, и вдруг спросила: — Гриш, ты, когда бываешь счастлив, что испытываешь?

Вот те раз! Я с откровенным любопытством посмотрел на нее.

— У всех все по-своему, — сказал я, пробуя догадаться, чем вызван ее вопрос. — Я испытываю потребность двигаться, скакать… петухом петь, если милиции поблизости не видно… Ты почему об этом спрашиваешь, Аня?

— Да так, — уклонилась она, невесело улыбнулась и взмахнула рукой. — Пустяки все это…

— Уезжаешь в отпуск?

— Ага, на родину Степана. Там будто даже станция есть, которая носит мое имя. Забавно, правда?

По цеху, в сторону конторки, шла лаборантка Зина, увидела нас и сразу дьявольским светом загорелись глаза.

— Цветики-букетики! — радостно пропела она, подходя к нам. — Прощальное трогательное свидание… — Заметила что-то такое в моем лице и настороженно заговорила: — Но-но, я ведь по делу… пробу взять.

Склонилась над вальцованной резиной, снятой с машины, и сделала вид, что внимательно изучает ее, но у самой даже уши вздрагивали — так хотелось узнать, о чем мы разговаривали.

— Степан-то, поди, скоро машину купит? — не дождавшись ничего интересного, спросила она Анну и засмеялась каким-то своим мыслям.

— Не интересовалась. Может, купит.

— Ты вот что, — сказал я Зине, — заканчивай свои дела и уматывай, куда шла.

Она выпрямилась, вся такая круглая, приземистая и злющая, того гляди, съест.

— Ты что гонишь? — пониженным и шипящим голосом сказала она. — Подумаешь, какой нашелся!.. Да я, знаешь ли ты!..

И пошла, и поехала. Зловредней бабенки, чем Зина, я, пожалуй, не видывал.

…В столовой у нас свой любимый стол в углу. Всегда наскоро обедаем, чтобы оставшиеся несколько минут побыть во дворе цеха, у фонтана. Сидит за столом Зина, Евгений Борисович, после подошла Анна.

Начальник говорит:

— Так, Ярцев… Когда собираешься в отпуск?

Я уже чую, что он хочет сделать, но отвечаю спокойно:

— С первого августа, по графику.

Он поднял глаза от тарелки, что-то высчитывает.

— С первого. Сегодня у нас двадцать девятое июля. Так… Пойдешь в двадцатых числах августа. Сам говорил: обойдемся пока без Степана. Вот и обходись.

— Ого-го! — протянула Зина с набитым ртом.

А Анна спрятала глаза, рассеянно ест.

Я заглянул к Зине в тарелку, потом с деланным испугом уставился на нее.

— Ты чего? — подозрительно спросила она и стала поправлять взбитые волосы.

— Думал, овсом питаешься. Гогокаешь.

У Евгения Борисовича затряслись полные щеки, но смеется он беззвучно.

— Тоже мне, комик, — подумав, обиженно заявила Зима. — Ты прямо какой-то талантливый. И работа, и хоккей, и вот даже артист. Разносторонний.

Каждое ее слово сочится ядом. Тут еще Евгений Борисович счел нужным внести ясность в существо вопроса.

— Чем же это плохо — разносторонность? — поднял он голос в мою защиту. — Это, дорогая моя, дар, который есть не у каждого.

— Так это все от бессилия. — Меня окончательно разозлило вмешательство Евгения Борисовича. — Разве вы не встречали людей, которые все понемножку умеют и — ничего основательно, ничего определенного у них нет?

Все сразу заспорили, и даже Анна сказала, что я стараюсь набить себе цену. Я не сдержался и, наверно, впервые за все время обидел ее.

— Бросьте! — сказал я. — Всего понемножку — от бессилия. Вот и Анна это поняла и пошла за Степана, в том есть сила. Она разобралась.

— Ого! — выкрикнула Зина.

Теперь уж меня совсем забросило.

— Да, да! — горячо заговорил я. — Она чутьем поняла, что у Степана есть цель, и он ее добьется. Пусть эта цель — иметь машину да квартиру с прекрасной обстановкой, но это все-таки цель. Ничего плохого: человек потрудился, заработал денежки и тратит их со вкусом. И она поняла и пошла за ним.

— Ого! — еще раз сказала Зина.

— Ну, а будет машина и квартира… А дальше что? — спросил Евгений Борисович.

— Не знаю, что-нибудь будет еще.

Анна сидела потупясь, с румянцем на щеках.

— Зачем ты все это? — жалко улыбнувшись, спросила она.

Только здесь я понял, как сильно люблю ее. Но мне нечего было ответить.

— Нагородил ты, Ярцев, бочку арестантов. Сразу-то и не сообразишь, как отнестить к этому, — сказал Евгений Борисович. — Человек должен работать, отдавать время для общественных дел и что-то оставлять для души.

— А квартира и машина разве не для души?

— Для брюха.

— Неубедительно!

— Пожалуй, верно, неубедительно, — согласился он. — Но и обкрадывать себя, когда кругом столько интересного… Нет, это не жизнь.

Раскаяние всегда приходит после, когда уже ничего не вернешь. А когда чувствуешь себя виноватым, тут уже и до другой глупости недалеко. В тот же день я заикнулся Зине, что неплохо бы молодоженам сделать подарок, пусть бы она переговорила об этом с Евгением Борисовичем.

— Ого! — сказала Зина и с интересом стала рассматривать меня. — Свадьбы-то у них не было, — начала она потом втолковывать, — значит, на то есть причины. Теперь пойми, придем к ним домой с подарком — сегодня-то уж нам не приготовить, поздно — и как бы вынудим их выставить угощение. Традиция уж такая… Может нехорошо получиться.