Ever since we met (СИ) - "Clannes"

— Прости, — пытается он хоть как-то оправдаться, руку уже положив на ручку двери.

— Вали уже, — требует она в ответ, в дверях спальни стоящая, закутанная в простынь, как в тогу, ну чисто богиня оскорбленной невинности и обиды. Требует — значит, надо.

Удержаться от того, чтобы не хлопнуть на прощание дверью, у него не получается, даже несмотря на то, как нарастает головная боль. Обида сильнее.

Сильнее с каждой минутой все же становится боль в висках, пересиливает любую эмоцию. Он едет домой, потому что куда ему еще ехать, лезет в бардачок на ближайшем светофоре, шарит по карманам, матерится коротко и емко, не найдя нигде ключей — вот и что теперь делать? Ладно, во двор попасть можно будет, сколько раз он забор перелезал, и ворота открыть тоже несложно, но в дом теперь точно не попасть до самого утра, когда кто-нибудь проснется и откроет ему. Засада. Впрочем, до дома еще доехать надо, и для этого нужно не поддаваться боли, как бы сложно это ни казалось. Кофе, который он покупает в попавшейся по пути круглосуточной кофейне, не помогает, хотя всегда действовал. Ваня зубы стискивает, допивает уже на чистом упрямстве и на вере в чудо. Приедет домой, обещает он себе, и прямо тут, в машине, поспит. Должно помочь. В конце концов, сон — лучшее лекарство от головной боли, когда рядом нет ведьм с их травами или врачей с их таблетками. Было бы сейчас уже утро, думает он хмуро, и сразу бы мог попросить маму или Сашу помочь. Лучше маму, поправляет он себя тут же — даже разговоры с Сашей в последнее время стали чем-то вроде медленной и изощренной пытки, примерно с тех пор, как она отошла от расставания с Даней и начала спокойно бегать на свидания с другими парнями, твердо намеренная найти себе половинку. С одной стороны, за нее невозможно не радоваться, когда она на эти свидания собирается, счастливая, довольная, уверенная, что все пойдет как надо. С другой стороны ему после каждого ее свидания хочется найти того, с кем она в этот день виделась, и сломать ему что-нибудь, просто за то, какая кислая Сашка каждый раз с этих встреч приходит. Он правда не знает, что хуже — что она даже не смотрит в его сторону, или что все те, на кого она все-таки смотрит, ее только огорчают. Зависит от того, наверное, с какой стороны посмотреть, и быть эгоистом или нет.

Он этот выбор сделать не может.

На часах, когда он наконец-то из Москвы выезжает, почти три. Первое воскресенье года — чудесно начался год, думает Ваня где-то горько, где-то саркастически. Если верить бабулиным суевериям о том, что первые двенадцать дней соответствуют месяцам, начало июня будет не самым лучшим. Нахрен июнь, нахрен суеверия — он едет на черепашьей скорости, съехав с трассы, потому что если ехать быстрее, можно не справиться. Фейерверки внутри черепной коробки превращаются в полноценные взрывы, будто он в центре боевых действий. Почти пять, когда он останавливается перед воротами собственного дома, взвешивает мысленно, стоит ему лезть через забор и заезжать во двор, или все-таки нет, и решает остаться в машине. Сидение откидывает максимально назад, глаза закрывает, дышит ровно, размеренно, заставляя себя не сбиваться.

Сон не идет, как бы он на это ни надеялся.

Проходит, наверное, вечность до момента, когда стук в окно заставляет его дернуться, и, осоловело глазами хлопая, уставиться наружу. Там, в свете фонарей, среди кружащихся редких снежинок, Сашка, смотрит на него изумленно, будто он только что из лягушонка превратился. Может и правда, а просто он не знает, может, Алена тоже ведьма, которая его каким-нибудь проклятьем наградила? Ему самому не смешно от этой собственной попытки расшевелить себя и развеселить себя. Дверь он вместо этого толкает, и сам удивляется тому, что она поддается. Тело кажется слабым до невозможного.

— Ты чего тут торчишь? — вместо приветствия спрашивает она. Он плечами пожимает, мол, так получилось.

— Ключи забыл. Ты сама чего по улицам ходишь?

Она вместо ответа демонстрирует сверток, от которого едва ощутимо пахнет корицей и лавандой. Почти так же, как тогда, в лесу, и воспоминания больнее пощечины. Под ее глазами круги, и ежу понятно, что она отсыпаться будет весь день. Ему, наверное, тоже стоит. В конце концов, воскресенье, что ж ему еще делать-то, если не отдыхать?

— Обратно садись, — заявляет она. — Я тебе сейчас ворота открою, заедешь.

Возится она с воротами, конечно, так долго, что он уже почти выходит, чтобы ей помочь. С ключами тоже возится, отпирает двери в дом, сапожки скидывает, проходит вперед, впуская его, и машет ему от дверей кухни, мол, иди сюда. Он за ней следует послушно, потому что куда деваться? На плите уже чайник греется, когда он в кухню заходит, куртку на вешалке оставив и ее сапожки вместе со своими ботинками в сторону убрав, Саша с сосредоточенным лицом что-то сыпет в заварочный чайник, и где-то внутри оформляется вполне конкретное желание ее со спины обнять, устроив подбородок на ее плече. Нельзя. Ваня вместо этого за стол садится, виски трет беспомощно, и глаза прикрывает, ладонями накрывая сверху.

— Ты чего? — голос ее откуда-то сбоку доносится. Он плечами пожимает в ответ, мол, да ерунда какая-то, мне откуда знать?

— Голова трещит, раскалывается прямо. Вообще не знаю, как я до дома доехал, — бурчит он ей в ответ негромко, почти себе под нос. — Сашк, спасение мое, можешь мне что-нибудь заварить от этого? Ты же ведьма, кудесница настоящая, да еще и врач, ну в будущем, если меня кто и вылечит, то это ты.

— Потому что по ночам спать надо, — хмыкает она, интонации ее голоса чудесным образом похожи на все эти мамины «яжеговорила». — А тебя носило непонятно где.

— Кто бы говорил, — огрызается он устало, нехотя, правда ведь ссориться с ней не хочет. — Сань, ну серьезно, если тебе так не терпится тетушку-моралистку из себя построить, давай ты сначала убедишься, что у меня голова прошла и я слушаю тебя, а не мысленно в это время молюсь всем знакомым мне богам и богиням, чтобы позволили мне сдохнуть?

Сашка сопит сердитым ежиком, это слышно, даже не прислушиваясь, но всего через пару секунд холодная ладошка заставляет его убрать собственные ладони с лица и ложится на лоб. Легкое покалывание там, где его кожа соприкасается с ее кожей, заканчивается всего через несколько секунд.

— Нихрена не понятно, — ворчит она. — Причин для головной боли никаких, но слепому видно, что тебе реально больно. От боли я тебе чай сделаю, но остальное уже не в моей компетенции.

От отвара в чашке пахнет имбирем и немного ромашкой, имбирем пахнет и от ее пальцев. Ваня жмурится, почти залпом опорожняет чашку, откидывается на спинку диванчика и жмурится. Боль не отступает.

— Я тебя позже ждала, — мамин голос совсем рядом раздается, подходит она, как всегда, бесшумно, и он не может не восхититься этим ее умением в который уж раз. — Давно ты дома?

— Да вместе с Сашкой зашел, — бормочет он. — Ключи забыл, если бы не она, куковал бы там еще неизвестно сколько, пока бы не решил, что вы наверняка уже проснулись и можно позвонить, чтоб попросить ворота открыть.

— В следующий раз будешь проверять, взял ли их, еще до того, как в машину сесть, — наставительно Саша замечает, судя по направлению звука, откуда-то от плиты. Сил с ней спорить правда нет.

— А чего так рано? — мама допрос продолжает тем же мягким, заботливым тоном. Ее ладонь оказывается на его лбу почти так же, как и сашина, и ему кажется, он знает, что происходит — вот она пытается прощупать причины, по которым он тут сидит, морщась от каждого громкого звука, вот она смотрит на Сашу недоуменно, вот Сашка в ответ растерянно руками разводит, мол, я-то что знаю? — Ты же вроде на всю ночь должен был остаться, никак бы не успел к этому времени вернуться.

— Да с Аленой поцапались, ерунда, чуть остынем оба, и пойду мириться, — врет, конечно. Не пойдет. Объясняться, да, но не мириться в том смысле, в котором от него наверняка ждут. Оправдываться он не собирается, и если она вдруг решит, что им стоит расстаться, так тому и быть, он навязываться не будет ни за какие шиши. Сашку, с другой стороны, добиться тоже вряд ли выйдет, думает он, и в мыслях обреченность проскальзывает — ну, а что он может, не отпускать ее на свиданки или вместо ее кавалеров на них ходить? Столько лет в одном доме, а она на него даже не смотрит, пора бы смириться, вон, Алена уже не просто просекла, а и носом его в это ткнула. — У меня голова болит, мам. Я лягу, наверное.